Киммерийское лето - Юрий Слепухин

— Спокойно, Витя, — сказал Игнатьев и протянул руку. — Покажи.

Отпечатки выглядели действительно неважно. Бегло просмотрев их, Игнатьев пожал плечами.

— Что ж, пусть перепечатают на нужной бумаге.

— Так ведь не хотят, мизерабли!

— Ничего, я позвоню, захотят. — Игнатьев собрал фотографии в пачку и вернул Мамаю. — А сейчас я исчезаю.

— Куда?

— По личным делам, Витя. По сугубо личным Вероника приехала, только что звонила сюда.

— Да ну, — Мамай ухмыльнулся и поскреб в бороде. — Прыткий, однако, Лягушонок. Так-таки взяла и приехала?

— Так-таки и приехала. Если будут меня спрашивать — придумай что-нибудь. Скажи, что я в БАНе.

— Скажу, не волнуйся. Лягушонка от моего имели поцеловать не хочешь?

— От твоего — нет.

— Ну, тогда от своего. И не забудь позвонить в лабораторию, накрутить хвоста этим микроцефалам…

Когда Игнатьев спустился в подъезд, Ники еще не было. Он перешел на другую сторону набережной, закурил. Его охватило смятение — вдруг Ника захочет сегодня же побывать у него дома, а комната в страшном виде! Он застонал потихоньку и даже зажмурился, а потом снова открыл глаза и на противоположном тротуаре увидел Нику, уже почти поравнявшуюся с телефонной будкой.

Он наискосок перебежал набережную, едва увернувшись от завизжавшей тормозами «Волги», — водитель распахнул дверцу и крикнул ему вслед срывающимся голосом: «Ты что, озверел, дура лопоухая, под колеса кидаться!!» Игнатьев, обернувшись, успокаивающе помахал рукой и подбежал к Нике — та стояла с белым лицом, приоткрыв рот и прижав ладони к груди.

— Ты с ума сошел, — сказала она, — тебя ведь чуть не задавили… я так испугалась!

— Пустяки, все обошлось, — Игнатьев счастливо рассмеялся. — Шофер обозвал меня лопоухой дурой — хорошо, правда? Здравствуй, родная…

Он поцеловал ее в прохладную, пахнущую морозом щеку, снял с ее рук перчатки и стал целовать теплые ладошки, пальцы, запястья.

— Пусти, пусти, — в панике зашептала Ника, отнимая руки, — Дима, ну на нас же смотрят…

— Не на нас, а на тебя, — возразил он, — и правильно делают — я бы тоже смотрел. В Питере не часто можно увидеть такой румянец. А минуту назад ты была совсем бледная.

— Это от испуга… я ведь так испугалась, — повторила Ника. — У меня до сих пор коленки дрожат. Ты что, не видел машину.

— Я видел тебя, — объяснил Игнатьев. — Ты не представляешь, что это значит — вдруг вот так взять и увидеть.

— Почему же не представляю… я ведь тоже увидела тебя вдруг. Ой, Дима, я так рада, что мы вместе! Но я не оторвала тебя от чего-нибудь важного?

— Оторвала, и хорошо сделала. Третий день сижу над статьей, будь она проклята…

— О чем?

— Да вот об этом нашем поселении… Знаешь, я все-таки совершенно убежден, что оно чисто греческое.

— Я в этом никогда и не сомневалась, — важно сказала Ника. — Интересно, что мы найдем этим летом…

— А ничего не найдем, нам отказали в деньгах на будущий полевой сезон.

Ника ахнула.

— Как, совсем? Значит, в этом году не будет никаких экспедиций?

— Почему же, будут. Русисты, например, начинают раскапывать, Копорье… здесь, под Ленинградом.

— А нам туда нельзя?

Игнатьев рассмеялся:

— Милая моя, я ведь античник, что мне делать в средневековой крепости? А тебя в этом году я бы не взял даже в Феодосию.

— Почему? — обиженно спросила Ника. — Я что-нибудь напортила там?

— Да нет, просто тебе нужно будет готовиться к экзаменам. Не хочу пугать, но в прошлом году чуть ли не восемьдесят человек подавало документы на археологическое отделение, а приняли всего пятерых.

— Ужас, — сказала Ника беззаботно. — Так это и есть ваш институт? Красивое здание. И какое большое!

— Тут ведь три института — мы, востоковеды и еще какие-то электрики… О, смотри-ка, кто появился, — узнаешь?

— Мамай! — радостно закричала Ника. — Виктор Никола-а-а-ич! Здравствуйте!

Вышедший из подъезда Мамай, со своей бородой и в боярской шапке похожий на купца Калашникова, оглянулся, помахал рукой и степенно направился к ним.

— Приветствую вас на брегах Невы, Лягушонок, — он церемонно поцеловал Нике руку и повернулся к Игнатьеву. — Командор, побойтесь вы бога! Я всем говорю, что вы в БАНе, а у вас не нашлось лучшего места, чем торчать под окнами! Меня бы не подводили, если уж вам наплевать на собственную репутацию…

— Кто же ходит в баню среди рабочего дня? — изумилась Ника.

— Да не в баню, — улыбнулся Игнатьев. — БАН — это библиотека Академии наук. Исчезаем, Витя, ты прав…

— Так что, Лягушонок, — подмигнул Мамай, — ухнули наши планы купаться в Черном море?

— Да, Дмитрий Павлович мне уже сказал, — Ника вздохнула. — Ужасно жалко, в самом деле!

— А вы небось уже и купальничек какой-нибудь сверхмодный приготовили? Ну ничего, будете загорать у стен Петропавловки, тут тоже неплохо.

— Ника решила ехать в Копорье, — сказал Игнатьев.

— А что, это мысль — сплавить ее к Овчинникову. У него в отряде такие подбираются мальчики!

На углу Мамай торжественным жестом приподнял свою боярскую шапку и распрощался, сказав, что идет обедать к теще.

— Поздравляю с наступающим, Лягушонок! Встречать-то как будете, сепаратно?

— Сепаратно, — сказал Игнатьев.

— Откалываетесь, значит, от коллектива. Тогда давайте хоть на Рождество соберемся, встретим масленицу по-православному. Хорошо бы всём феодосийским отрядом, а? Лия Самойловна, правда, хворает, но «лошадиные силы» я организую — пригоню табуном…

— Ну, а у тебя какая программа? — спросил Игнатьев, когда Мамай скрылся за углом Запорожского переулка.

— Сейчас мы тоже пойдем обедать, к моей тетушке.

Игнатьев задумался.

— А она что, ждет нас вдвоем?

— Я сказала, что, может быть, придем вместе — если удастся тебя вытащить. Я ведь не знала, сможешь ли ты уйти.

— Это хорошо. Потому что, видишь ли, я, наверное, не смогу…

— Ну, Димочка!

— Правда, Никион. У меня куча дел…

— Каких дел?

— Всяких, — ответил он уклончиво. Не мог же он ей сказать, что нужно спешить приводить в порядок берлогу, да и к встрече Нового года нужно подготовиться, хотя бы купить елку. — Неужели ты думаешь, что я отказался бы, если бы мог? Просто ты застала меня врасплох — в самом деле, могла бы хоть телеграмму…

— Я хотела сделать тебе сюрприз, — жалобным голосом сказала Ника. — Глупо, конечно, я понимаю, нужно было предупредить…

— Нет, ты отлично придумала, но… В общем, ты сейчас иди обедать, а вечером мы увидимся.

— Вечером не выйдет, Дима, я обещала тетушке. Ты понимаешь, она и так обиделась, что я Новый год буду встречать не с ней, — ну, это я сумела объяснить. Но сегодня я обещала. Так что увидимся мы только завтра вечером, хорошо? А сейчас ты меня проводи. У меня еще есть время, пойдем через Летний сад, я его ни разу не видела зимой…

Они перешли на другую сторону набережной и не спеша направились к площади Суворова. Ника была в восторге, зимний Ленинград покорил ее за эти полдня, она с наслаждением вдыхала чистый морозный воздух, пахнущий совсем иначе, чем пахнет воздух в Москве, с наслаждением щурилась от солнечных блесток на покрытой торосами Неве, с наслаждением касалась перчаткой заиндевелого парапета и шагала по неровным от древности — одна выше, другая ниже — гранитным плитам набережной. «А над Невой — посольства полумира, — пело у нее в голове, — Адмиралтейство, солнце, тишина…» Она поминутно оглядывалась, сыпала вопросами. Вон те две башни с завитушками, там сзади, — это и есть Ростральные колонны? А что, собственно, значит «ростральная»? А что выше — шпиль Петропавловской крепости или Адмиралтейский? Что это за учреждение — «Регистр Союза ССР»? А шпиль действительно покрыт настоящим золотом? Почему дворец называется «Мраморным»? А правда, что Екатерина построила его в подарок Потемкину?

Они вошли в Летний сад — безлюдный, торжественно-тихий, весь в сверкающем инее, точно заколдованное царство. Ника почувствовала вдруг, как изменилось все для нее с приездом сюда, особенно после встречи с Игнатьевым. Ее московские страхи, тревога, неуверенность в будущем — все отошло, представлялось теперь надуманным и пустым. Ненужным сделался и разговор, ради которого она, собственно, и решилась на эту поездку: теперь, когда они опять вместе, у нее не было в душе ни смятения, ни тревоги, она чувствовала себя успокоенной, надежно защищенной от всего на свете. Наверное, это и есть настоящая любовь, подумала она с благодарностью…

Выйдя к Инженерному замку, они распрощались. Ника повернула налево, на улицу Пестеля, а Игнатьев помчался на Садовую, чтобы перехватить какой-нибудь транспорт к Гостиному двору. Он только сейчас с ужасом сообразил, что у него нет ни одной елочной игрушки. Не было и елки, и он совершенно не представлял себе, где и как ее можно достать, — судя по разговорам семейных сотрудников, это было не так просто. Тем более тридцатого! Другие запаслись заранее, Мамай вообще был заядлым порубщиком-браконьером — уезжал куда-то к черту на кулички, чуть ли не к Приозерску, и вез свою добычу с ухищрениями, достойными детективного романа. Перед каждым Новым годом в институте заключались пари — заметут Витю на этот раз или не заметут.