Картинные девушки. Музы и художники: от Рафаэля до Пикассо - Анна Александровна Матвеева

всю мою судьбу.

Отец отвёз меня к своей любовнице, моей двоюродной бабушке, которая кормила меня грудью вместе с ребёнком, родившимся от него. Похоронив жену в Санкт-Петербурге, он увёз меня в Алль, в дом, который так трагически покинула моя мать».

Действительно, жизнь маленькой Мизии началась с подлинной трагедии, но всё, что происходило далее, напоминало скорее сказку. Её отец, скульптор Киприан Годебски, был сыном одного известного польского писателя и внуком другого. Мать, Софи Серве, родилась в семье знаменитого бельгийского виолончелиста и композитора (в городе Халле по сей день стоит памятник Франсуа Серве, созданный его зятем Киприаном). Бабушка Мизии по материнской линии была русской, она близко дружила с бельгийской королевой, любила искусство и драгоценности, меценатствовала, ценила хорошую кухню и наслаждалась жизнью. Её дом в Халле, в окрестностях Брюсселя, стал родным для Мизии, в нём она провела первые десять лет своей жизни, слушая музыку, которая не смолкала ни на минуту. В каждой комнате здесь стояло пианино, в доме подолгу жили талантливые музыканты, ограниченные в средствах, – бабушка считала своим долгом помогать им. Спустя годы то же самое на свой лад будет делать её внучка.

В мемуарах Мизиа вспоминала бабушку с некоторой иронией: «Я застала её старой, похожей на папу Льва III… С культом музыки у бабушки соседствовал культ еды» – и так далее, но всё равно чувствуется, что девочкой она была очень привязана к экзальтированной даме. И, конечно, та во многом повлияла на Мизию, задав высокую планку роскошной жизни, которую мадам Серт будет держать всю жизнь. Ну и любовь Мизии к музыке, конечно же, родом из детства: «Мои детские уши, – писала она, – были так переполнены музыкой, что даже не помню, когда я научилась распознавать ноты. Во всяком случае, много раньше, чем буквы».

Пока Мизиа пропитывалась музыкой в Брюсселе, её отец познакомился в Варшаве с некой мадам Натансон и, женившись на ней, спустя несколько лет перебрался в Париж. Туда же велено было доставить детей – старших мальчиков Франца и Эрнста и маленькую Мизию.

Ателье отца на улице Вожирар девочке страшно не понравилось. По сравнению с роскошным брюссельским домом особняк выглядел угрюмо и мрачно; к тому же мачеха, как в сказке, терпеть не могла свою падчерицу. У мадам Натансон были собственные дети от первого брака – сын-эпилептик и дочь-туберкулёзница. Позднее от брака с Киприаном родится Сипа, сводный брат Мизии, обожаемый всеми женщинами своей семьи, но пока никакого Сипы ещё в проекте не было, и детям Годебски доставалось от мачехи по полной программе. После очередного скандала Мизиа решила сбежать из Парижа в Брюссель, к бабушке. Её поймали на улице и чуть ли не в тот же день отправили в пансион – с глаз долой.

У мадам Натансон, помимо явных недостатков, имелись и некоторые достоинства: она была чрезвычайно музыкальна и достаточно великодушна для того, чтобы признать наличие ярких музыкальных способностей у нелюбимой падчерицы. Это сыграло в жизни Мизии важную роль. Мадам Натансон наняла учителей для девочки, и та сразу же стала делать невероятные успехи.

Между прочим, летом, во время каникул у любимой бабушки в Бельгии, Мизиа познакомилась с Ференцем Листом – первым живым гением в её жизни. Увы, Мизиа была ещё слишком мала для того, чтобы пришпилить сей экспонат, как бабочку, и в будущем присоединить к другим выдающимся людям своей «коллекции», но она на всю жизнь запомнила «лицо, усыпанное бородавками, и его длинные волосы». Лист, вспоминала Мизиа, «внушал мне дикий страх, когда сажал меня на колени и заставлял играть Багатель ми минор Бетховена. “Ах, если бы я ещё мог так играть!..” – вздыхал гениальный старец, ставя меня на пол». Ноги девочки не доставали до педалей, но играла она, если верить мемуарам, столь блестяще, что даже Ференц Лист, не только гениальный композитор, но и превосходный пианист, был в полном восторге. Нетрудно догадаться, впрочем, что от Мизии всегда и все приходили в полный восторг. Она с детства привыкла быть в центре внимания, ведь нет ничего проще, чем занять это место: надо всего лишь определить, где он находится, этот самый центр, и оказаться там раньше других. Желательно поближе к знаменитым, богатым, утончённым, талантливым и привлекательным. Лучше всё сразу. Вуаля!

Кстати, среди меломанов Европы в те времена был в большой моде не Лист, а Вагнер, бывший, к слову сказать, женатым на дочери Листа Козиме. Разумеется, Мизиа помнит и Козиму, и Александра Дюма-сына, и, как уже было сказано, бельгийскую королеву, навещавших бабушку запросто, по-соседски.

Вот таким было детство Марии Годебской. С одной стороны, вокруг неё уже тогда вертелся целый свет, с другой – она никому не была нужна по-настоящему, не была любимой дочерью или внучкой, её попросту передавали из одного дома в другой, как какое-то неодушевлённое существо, куклу с музыкальными способностями… Когда счастливые бельгийские каникулы закончились, девочку отвезли к богатым бездетным родственникам по фамилии Костер, эта семейная пара жила в Генте, и у мужа с женой были довольно странные отношения. Несмотря на юный возраст, Мизиа понимала, что дядя не слишком любит и ценит свою супругу. Молодая и красивая женщина страдала от одиночества, от скуки и однажды просто заснула навсегда, уморив себя голодом. Найти оправдание жизни в чём-то другом, кроме любви, этой бельгийской «мадам Бовари» и в голову не пришло, а Мизиа в очередной раз оказалась всюду лишней. Решили отправить её в Париж, но не к отцу с мачехой, а… в монастырь Святого Сердца. Трудно вообразить себе менее подходящее место для этой юной и своенравной особы! А ведь ей пришлось провести там шесть долгих лет.

Восхождение мадемуазель Годебской

В монастыре, по собственному признанию Мизии, она ничему не научилась. Другие дети смеялись над ней, потому что девочка носила пластинку для выпрямления зубов, и это печально сказывалось на её речи. Мизиа пыталась проявить себя другим способом: скатывала ночную рубашку и подкладывала её сзади под платье, чтобы походило на турнюр[19], царивший в моде взрослых дам. Монахини требовали убрать его, Мизиа покорялась, но с утра вновь появлялась на уроках в том же виде.

Девочек здесь учили манерам: оттачивали умение делать реверанс, правильно разговаривать и с верной интонацией обращаться к тем, кто ниже по происхождению. Любимым днём Мизии был четверг, когда её возили на уроки музыки к Габриэлю Форе. Этот одарённый композитор и педагог заложил тот фундамент, на котором возросло впоследствии её исключительное мастерство пианистки.