Приключения англичанина - Алексей Шельвах

– Да причем здесь русские зимы? – смеясь, спросил Оливер.

Мисс Эмилия и сама этого не знала. Она посмотрела в окно и попыталась представить себе загадочных русских бородачей с балалайками и самоварами под мышкой, и как они там бегают во время своих морозов по деревянным тротуарам под сенью заиндевелых красных знамен.

– Но что же дальше? Простите, что перебил вас, – сказал Оливер.

– Весной юго-западные теплые ветры ослабевают и уступают место западным, несущим относительно холодный морской воздух. Поэтому весна у нас гораздо холоднее, чем на материке. В силу этого влияние идущих с юго-запада циклонов ощущается летом значительно меньше, чем зимой, и азорский тропический воздух редко доходит до Британских островов.

Эмилия вдруг запнулась, подумав, что собеседник может быть не хуже, чем она, осведомлен о климатических особенностях родного края. Она смешалась, побледнела. «Дура я, дура, это же все элементарные сведения. К тому же я, как пить дать, что-нибудь перепутала от волнения. Уж лучше бы молчала в тряпочку, не позорилась бы…»

– У вас такой голос, – сказал Оливер. – Потрясающе. Продолжайте, ради бога.

Девушка была польщена комплиментом, и голос ее вновь зазвучал мерно и мелодично:

– Летом температура повсеместно не превышает двадцати пять – двадцати семи градусов, а количество осадков колеблется от пятидесяти сантиметров на юго-востоке до ста семидесяти сантиметров же на юго-западе, как, например, в графстве Кент, где такая влажность и теплынь, что удается выращивать даже виноград. А в некоторых точках юго-западной Шотландии количество осадков достигает и двухсот сантиметров, и эти влажные места фактически не знают, что такое зимние морозы. А осенью вновь усиливается перемещение теплого влажного воздуха, охлаждение которого над Атлантико-Европейской областью создает пасмурную дождливую погоду. В Англии для сентября и октября характерны не только дожди, но и сильные бури…

                                                   *   *   *

Из дневника переводчика

Недавно, сам не знаю зачем, снова съездил в Купчино. Ну выпил, выпил, что греха таить, выпил и, значитца, взгрустнулось.

За окном приснопамятного трамвая, в котором я некогда колесил по ледяной пустыне, теснились белокаменные небоскребы. Как же здесь все изменилось…

Все-то я помнил: парадную, этаж, количество звонков. И сердце билось – как в юности!

Открыл мужик в тельняшке и трениках.

– Чего тебе?

– Ничего, – пробормотал я и стал спускаться по лестнице.

– Они уже год как уехали! – крикнул мужик мне вслед. 

– Куда? – Я замедлил шаг.

– Туда! – засмеялся мужик. – К своим!

                                        *   *   *

Короче, моя будущая мама полюбила моего будущего папу и стала так о нем заботиться, так его опекать, что он иной раз жалел, что женился на ней.

Ну, в самом деле, лишь по пятницам разрешала ему оттянуться с друзьями в пабе, неохотно пускала их в дом, а подружки его прежние, когда нагрянули однажды всем скопом с целью раскрутить на выпивку (и заодно поглазеть на супругу), одна за другой покатились кувырком с шестого этажа, только чудом не свернув себе шеи, Эмилией намыленные.

Зато каждое утро она за шиворот тащила Оливера к письменному столу, тыкала носом в бумагу, таким беспримерным в истории английской литературы способом приучая работать систематически.

Она отнюдь не была без ума от его сочинений, поэзию вообще не понимала (тем более, верлибры без точек, запятых и прочих знаков препинания), а открытку со стихотворением Киплинга купила когда-то лишь потому, что понравились ей красивые золотые виньетки, но, привыкнув с малых лет чертить не за страх, а за совесть, требовала и от других подобного же отношения к любому делу, включая художественное творчество. Понятно, что и гены Уотерсов давали о себе знать.

Молодожены решили поселиться отдельно от Уорика. Сняли двухкомнатную квартиру на Перси-стрит, влетала она им в копеечку, уголь стоил особенно дорого, и Оливер, помимо писания заметок для спортивной и криминальной хроники, был вынужден изыскивать источники дополнительного заработка, например, позировал студентам Академии художеств. В Ноттингэме, на привокзальной площади, до сих пор стоит чья-то дипломная работа – гипсовый мой папа с веслом.

Теперь о том, какой хозяйкой была моя мама. Очень хорошей была хозяйкой, а иначе как объяснить, что ей удавалось кормить моего отца в полном соответствии с традициями английской кухни – сытно и плотно, хотя деньги она зарабатывала, в общем-то, скромные, да и он тоже не бог весть сколько приносил в дом.

Опишу для примера, как питался Оливер по воскресным дням, когда Эмилия могла непосредственно контролировать процесс (в будние-то дни он самостоятельно разогревал оставленное ему в кастрюльках и на сковородках).

Мама была простая женщина и кормила папу как на убой, разделяя широко распространенное, но, пожалуй, ошибочное убеждение, что, дескать, кто хорошо ест, тот хорошо и работает. Она подавала ему на завтрак овсяную кашу, щедро политую сливками, которую Оливер в зависимости от утреннего настроения либо сахарил по-английски, либо солил по-шотландски, затем предлагала на выбор либо копченую селедку, маслянистую, серебристо-золотистую, он обожал такие в голодном нортумберлендском детстве, либо яишенку с беконом, либо помидоры печеные, либо колбаску кровяную, а то и жареные почки бараньи или печенку говяжью, или жареную камбалу, или вареную в молоке пикшу, – случалось, что был настроен попробовать и всего понемногу. Завершался завтрак чашкой крепчайшего индийского чая с треугольными румяными тостиками, которые намазывал новозеландским сливочным маслом, а поверх масла – лимонным или апельсиновым повидлом.

Затем мама худощавой, но решительной рукой брала его за шкирку и вела от обеденного стола к письменному. Оливер садился за «ремингтон» и стучал, как заяц-барабанщик, до полудня, когда она ставила перед ним поднос с двумя-тремя сэндвичами, чашкой бульона или стаканом черного эля, а иногда усиливала ленч и мясным каким-нибудь блюдом (порцию, правда, отмеривала скупо, чтобы не вспугнуть, вернее, не ужаснуть вдохновение).

Подкрепившись, Оливер продолжал стучать на машинке, а Эмилия готовила обед: отбивала мясо, потрошила птицу, чистила рыбу, резала овощи, замешивала тесто.

Наконец она объявляла Оливеру, что на сегодня работу можно закончить, – он вставал из-за письменного стола и усаживался за обеденный: хлебал горячий куриный супчик, расправлялся с ростбифом, уписывал за обе щеки жареную рыбу с картофелем и пирог со свининой, и пудинг шотландский из овсяной муки с луком и салом, и выпивал кувшинчик черного эля.

После обеда отправлялся на прогулку. Возвращался затемно, усталый, но счастливый от сознания, что ждет его полноценный английский ужин: мясо, тушеное в пиве «Гиннес», что-нибудь из даров моря (креветки или мидии, или устрицы, или огромный омар), а вдобавок – плумпудинг и яблочный пирог, и стилтонский сыр, кремово-белый, с голубыми прожилками, завернутый в салфетку, и некоторое количество джина или бренди.

Из рассказов Оливера Эмилия знала, как голодал он в детстве и отрочестве, поэтому ей постоянно хотелось побаловать его, покормить чем-нибудь вкусненьким. Однако о гастрите его хроническом она тоже помнила и заставляла пить касторку перед сном. Оливер кривился и даже хныкал, но Эмилия умела быть неумолимой.

Имуществом владели молодожены минимальным: уже упомянутый «ремингтон», гантели, два шотландских пледа, готовальня, кухонная утварь, веджвудский сервиз, утюг, стиральная доска.

А еще имелся в далеком Нортумберленде замок, правда, мало уже пригодный для обитания – на ремонт у супругов средств не было.

Жили бедно, и вовсе не потому, что, как может показаться, много тратили на питание, а просто даже и это скромное благополучие обеспечивала, в сущности, одна Эмилия, – она запретила Оливеру искать какую бы то ни было постоянную и уж тем более высокооплачиваемую работу, зная по собственному опыту, как приходится при капитализме горбатить, чтобы получать нормально. Сил на сочинение стихов (даже без рифм и знаков препинания) у Оливера при таком раскладе не оставалось бы. Что же касается его акций, то по этому поводу Эмилия ничего не могла ему сказать, она же никогда не занималась капиталовложениями, поскольку никогда не располагала капиталами, которые имело бы смысл куда-нибудь вкладывать. Ну и не беда! Главное, что бедностью материальной не тяготилась, была энергична, неприхотлива и умна, понимала, что не в деньгах счастье и даже не в их количестве. «Пусть пишет, – думала она, – если ему это в радость. Ведь печатают же его иногда. Вон, в позапрошлом году одно стихотворение напечатали в «Эгоисте», значит, есть у него талант все-таки. А сколько он в молодые годы натерпелся! Нет, пусть пишет. Может, станет знаменитым когда-нибудь».