Золотоглазые - Джон Уиндем

Он помолчал и решительно ответил:

— Нет.

— Нет, — повторил голое Мэтью-Чокки. — Даже мне бывает трудно поверить, что у таких, как вы, есть разум. Вы бы удивились еще больше, что разум есть у таких, как я. Нет, лучше не рисовать, — он помолчал снова. — Попрощаемся.

Я встал. Смутный утренний свет струился сквозь шторы, и я видел, что Мэтью все еще смотрит в пустоту. Я подошел было к нему. Губы его зашевелились.

— Нет, — сказал Чокки его голосом, — оставьте его. Я должен попрощаться и с ним.

Я ответил не сразу.

— Ладно, — сказал я наконец. — Прощайте, Чокки.

Мы не будили его все утро. Спустился он к ленчу совсем разбитый, но, к моей радости, спокойный. Позавтракав, он уехал куда-то на велосипеде и вернулся только к ужину — усталый и голодный. Поел и сразу поднялся к себе.

Назавтра, в воскресенье, он был почти как всегда. Мэри успокаивалась, глядя, как жадно он ест за завтраком. Полли успокоилась тоже, но что-то ее терзало. Наконец она, не выдержала.

— Разве мы ничего не будем делать? — спросила она.

— Что именно? — спросила Мэри.

— Ну, сейчас ведь воскресенье. Можно что-нибудь делать. Вот когда Копытце украли, а он потом вернулся, в его честь устроили состязания, — с надеждой подсказала она.

— И он всех победил, да? — выговорил Мэтью, прожевывая булку с мармеладом.

— Конечно! Это ж в его честь, — радостно сообщила Полли.

— Никаких состязаний, — сказал я. — И празднеств тоже не будет. Мы с Мэтью тихо погуляем, а?

— Ладно, — сказал Мэтью.

Мы пошли поберегу реки.

— Он сказал, что уходит, — начал я.

— Да, — ответил Мэтью и вздохнул — Теперь хоть он все объяснил как следует, а раньше было просто жутко.

Я не стал допытываться, как же он все объяснил. Мэтью снова вздохнул.

— Скучновато будет, — сказал он. — С ним я стал лучше замечать, как и что.

— А ты сам замечай. Мир у нас интересный, есть что заметить.

— Да я замечаю! То есть я теперь больше замечаю. Только скучно одному…

— А ты рисуй, тогда и другие увидят, — предложил я.

— Да, — согласился он. — Не совсем то же, а все таки..

Я остановился и сунул руку в карман.

— Мэтью, у меня для тебя кое-что есть.

И я протянул ему красную коробочку.

Мэтью помрачнел и не взял ее.

— Возьми, — сказал я.

Тогда он взял и невесело на нее уставился.

— Открой, — сказал я.

Медленно, нехотя, он нажал на кнопку, и крышка поднялась.

Медаль сверкала на солнце решкой кверху. Мэтью взглянул на нее равнодушно или даже с отвращением. Вдруг он застыл, потом нагнулся и не двигался несколько секунд. А затем поднял голову и улыбнулся, хотя глаза его блестели слишком сильно.

— Спасибо, — сказал он. — Ой, папа, спасибо! — и снова наклонился, чтоб рассмотреть получше.

Надпись сделали на славу — как будто всегда так было.

НАГРАЖДАЕТСЯ ЧОККИ ЗА ХРАБРОСТЬ

«Попробуй, пойми ее…»

Не было ничего, кроме меня. Я висела в каком-то вакууме без времени, пространства и силы, который не был ни тьмой, ни светом. Я имела сущность, но без формы, знание, но без чувства, ум, но без памяти. Интересно, и это-то ничто — моя душа? Мне казалось, что я вечно блуждала так, и буду блуждать до бесконечности…

Но, как-то вдруг, безвременность прекратилась. Теперь я знала, что есть сила, что меня двигают и что, следовательно, прекратилась и внепространственность. Никаких признаков движения не было, но я просто знала, что меня что-то влечет. Я была счастлива, потому что знала, что это было что-то или кто-то, к кому мне хотелось двигаться. У меня не было других желаний, кроме как повернуться подобно игле компаса и провалиться сквозь вакуум…

Но меня ждало разочарование. Никакого гладкого быстрого падения не последовало. Вместо этого на меня устремились другие силы. Меня тащили то в одну, то в другую сторону. Не представляю, откуда я это знала, ведь не было никакого соотношения, никакой неподвижной точки, даже направления. И все же я могла чувствовать, что меня дергают туда-сюда, как будто одна сила завладела мной на какое-то время только для того, чтобы, ослабев, уступить меня новой силе. Потом я вдруг начинала скользить к невидимой цели, пока меня не задерживали и не перекладывали на другой курс.

Меня швыряло то так, то этак, со все сильнее растущим ощущением осознанности. Я хотела понять, что за силы-соперницы борются за меня. Может быть, добро и зло, жизнь и смерть…

Ощущение, что меня тащат то взад, то вперед, становилось все определеннее, пока я просто не стала перескакивать с одного курса на другой. Тут чувство борьбы резко прекратилось. Я ощущала, что перемещаюсь все быстрее и быстрее, проносясь, как блуждающий метеорит, который наконец-то поймали.

— Все в порядке, — произнес голос. — Приход в сознание по какой-то причине немножко задерживается. Лучше сделайте-ка пометку в ее карточке. Какой номер? Ах, у нее это только в четвертый раз. Да, конечно, отметьте. Все в порядке. Она приходит в себя.

Это был женский голос, говоривший с легким незнакомым акцентом. Поверхность, на которой я лежала, дернулась подо мной. Я открыла глаза, увидела движущийся надо мной потолок и снова сомкнула веки. Тотчас же другой голос, опять же с незнакомой интонацией, сказал мне:

— Выпейте это.

Рука приподняла мою голову, и к моим губам прижали чашку. Выпив содержимое, я легла обратно с закрытыми глазами. На некоторое время я впала в беспамятство и, очнувшись, почувствовала себя крепче. Несколько минут я лежала, уставясь в потолок и смутно недоумевая, где же я нахожусь. Я не могла припомнить ни одного потолка, который был бы покрашен вот в такой розовый оттенок кремового цвета. И вдруг, внезапно, все еще уставясь в потолок, меня передернуло, как будто бы что-то резко вонзилось в мой мозг. Я с испугом осознала, что чужим был не только розовый потолок — чужим было все. Там, где положено было бы быть воспоминаниям, был один сплошной пробел. Я не имела ни малейшего понятия, кто я и где я, я не могла припомнить, как или почему я оказалась здесь… В панике я попыталась сесть, но рука удержала меня и тотчас же приставила к губам чашку.

— С вами все в порядке. Только расслабьтесь, — убеждающе сказал мне тот же голос.

Мне так хотелось спросить, но я чувствовала себя такой утомленной, а все вокруг причиняло слишком много беспокойства. Первая волна паники спала, оставив меня в полной апатии. Я недоумевала, что же со мной случилось? Может быть, несчастный случай? Но разве так бывает с теми, кто серьезно ранен? Я не знала, и на несколько мгновений мне не было никакого дела до этого. За мной ухаживали. Я чувствовала себя такой сонной, что вопросы могли и подождать.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});