Есть! - Анна Матвеева

Альфонсо мечтает… Кухню заполняет едкий чад сгоревшего риса, а сливки возмущенно кипят…

– Альфонсо! – кричит разгневанная Аннунциата, открывая дверь на кухню. Карапуз поднимает на нее черные, полные горьких слез глаза…

…Синьора Аннунциата сует бутылку под нос взрослому сыну и потом устало лепит ему ладонью по затылку. Что с него взять? Обуза, но любимая. Аннунциата ловит мой любопытный взгляд и тут же отзывается гордой улыбкой. Четверо сыновей – и все такие толстяшки!

– Сколько нам еще здесь сидеть? – некстати спрашивает Геня и рвет в мелкие клочья бумажную салфетку с красно-бело-зеленым триколором.

Геня так долго была телезвездой на канале «Есть!» и главной героиней нашей истории, что совсем не чувствует – насколько не к месту она все делает. Мне так нравилось придумывать детство Альфонсо, а вместо этого надо возвращаться в реальность, увенчанную пыльной муранской люстрой, и думать, куда все пропали и почему так и не состоялась обещанная дуэль.

Мы живем в отеле «Альберта» четыре дня. Мы – это малоизвестная писательница Евгения Ермолаева, некогда светившаяся под инфантильным псевдонимом Геня Гималаева, и я, Ека Парусинская. Нет нужды объяснять, кто такая Ека Парусинская, – меня знают все, у кого есть телевизоры. Правда, телевизоры – те, которые смотрят все, у кого они есть, эти телевизоры вместе с моими бесценными зрителями остались в нашем городе, а я торчу в убогой гостиничке Местре и жду, пока нам объяснят, что происходит.

Телефоны П.Н., Аллочки, Юрика, моей верной дуры Иран и прочих болельщиков состязания (назначенного на позавчера!) по-прежнему находятся вне зоны обслуживания. В Россию мы дозвониться не можем и, что случилось, не понимаем. Разумеется, я объявила Гене временное перемирие, и она не нашла доводов против. В роли белого флага у нас выступила скатерть из ресторана братьев Кальцоне – время раскрыть инкогнито наших любимых толстяков.

Джанлука явно симпатизирует Гене. Что же касается меня, то я, подобно яблоку Эриды, стала причиной раздора Альфонсо и Марио. Кроме того, ко мне по вечерам заглядывает шустрый Луиджи, и я с трудом представляю, как буду разбираться со всем этим малинником, когда придет пора выложить козырную карту.

Собственно говоря, выкладывать эту карту я собиралась в день дуэли, чтобы окончательно вывести из себя Евгению Ермолаеву и убрать ее наконец с дороги, как убирают поваленную сосну. Но поскольку день дуэли все переносится и переносится, то пришлось упрятать моего туза в Венеции – в отельчике близ палаццо Пападополи. Я завидую тузику от всей души: с утра до вечера он бродит по Венеции, пока мы с Геней безвылазно торчим в отеле «Альберта», покидая его только ради трапез в ресторане толстяков. Таков уговор – мы сидим и ждем распоряжений! Однажды нам обязательно позвонят… Я уверена, что через несколько часов раздастся звонок и П.Н. закричит, почему мы до сих пор не в Виченце?!

А может быть, позвонит холодная рыба Аллочка и будет цедить слова одно за другим? С нетерпением я жду звонка от моей верной Иран. Но нам никто не звонит. Совсем.

Родные российские номера телеканала «Есть!» молчат – точнее, в ответ раздаются такие протяжные гудки, будто в трубке воет выдрессированный для этой цели волк.

То, что происходит с нами, все больше напоминает роман, автор которого утратил даже собственный интерес к сочинению и потому не может его закончить. Будто выдохшийся (или – как вариант – особо одаренный) любовник, он снова и снова подводит сюжет к финалу, но всякий раз оставляет заключительную главу неоконченной.

А мне, Еке Парусинской, очень важен финал: я потратила столько сил и слов, чтобы разговаривать с читателем на правах главной героини, – и вдруг у меня отбирают честно заслуженные лавры! Или, того хуже, бросают эти лавры в суп.

Совсем честно, я и сама теперь не верю, что все случившееся с нами происходило на самом деле. А что, если ничего этого не было? Не было долгих лет учебы, рабства на кухнях лучших ресторанов, не было моих прекрасных – практически рейдерских! – подвигов по захвату телеканала «Есть!».

– А вдруг нам только кажется, что все это – правда? – спрашивает Геня. Ей некого больше спрашивать, но и мне нечего ей ответить. – Вдруг мы обе сошли с ума и это не итальянская траттория в Местре, а психиатрическая клиника?

Что, если на самом деле нет и не было нашего великого босса П.Н., который в самолете жаловался мне на свою матушку? Рассказывал, что Берта Петровна впала в детство – и, самое ужасное, вместе с детством в ней пробудилось кокетство. С каким-то стариканом, по ошибке позвонившим ей в квартиру, Берта щебетала напропалую и сказала зачем-то, что ей шестьдесят один! Скинула годы, прямо как женщина бальзаковского возраста.

Вижу перед собой умное лицо П.Н. – но вдруг его никогда не было?

Вдруг все это было придумано, а мы увязли в чужой выдумке?

Откуда-то издалека ко мне прилетела цитата, произнесенная знакомым женским голосом, едким, как аммиак: «Правдиво только то, что все излагаемое мною – вымысел».

И я, Ека Парусинская, приняла решение. Я не буду сидеть и покорно ждать, пока у автора этой истории достанет времени и фантазии дописать ее. Я сама разберусь в том, что происходит с моей жизнью, пусть это и не реальная жизнь. Другой у меня все равно нет!

Сделать это можно единственным способом: пойти на кухню мамы Аннунциаты и предложить помощь. Потому что я теперь сомневалась во всем – даже в том, что на самом деле умею готовить.

– Послушай, – говорит Геня, – а может быть, они попали в какую-нибудь жуткую аварию? Или их всех похитили?

Теперь, читатель, вы понимаете, почему Гене пришлось покинуть место главной героини? Она не способна бороться с трудностями, потому что трудности подминают ее под себя. Таким людям, как Геня Гималаева, всю жизнь необходим костыль. Обходиться собственными силами они не смогут никогда.

Мама Аннунциата бланширует помидоры. В кастрюле варится паста, и мама Аннунциата каждые полминуты зыркает в эту кастрюлю бдительным взглядом. Странно, почему при виде толстой уютной поварихи с черными усиками в уголках все еще румяных губ я вспоминаю грехи телевидения, поминутные рейтинги и заседания продюсерского совета.

– «И ваши творческие думы в душевной зреют глубине», – декламирую я любимую пушкинскую строчку.

Мама Аннунциата поднимает глаза, и усики разъезжаются в стороны, будто ворота. Она давно присматривается ко мне – я стала бы такой славной невесткой!

Пришло время удивить маму Аннунциату и вернуть себе гордость, которая подрастерялась на ежедневной пятиметровой дороге из отеля «Альберта» в ресторан «Ла Белла Венеция». Надеюсь, что Геня стоит в дверях и наблюдает, бедняжка, мой триумф.

Я мою руки и стряхиваю с них воду, не дожидаясь, пока Джанлука прикосолапит ко мне с полотенцем. Аннунциата готовит пиццу с цветками цуккини и кивает в сторону холодильников.

– Аллора, Катарина, приготовь нам что-нибудь русское.

Я вытащила сетку с картофелем и вспомнила о драниках. Не самое утонченное блюдо, зато его все любят. Запеченная рулька с чесноком. На гарнир – вареная кукуруза с маслом – легкий американский акцент в нашем русском языке. На десерт – шаньги с творогом. Толстяки точно уснут после такого ужина!

Странно, что в пальцах нет привычного покалывания – и нет той страсти, которая всегда охватывает меня на кухне. Картофель – это лишь картофель, чистить его – нудная работа, от которой я отвыкла: телевидение не терпит нудных подробностей. Их безжалостно выбрасывают, как бесполезную картофельную кожуру.

Позвать Геню в помощницы? В дверях ее нет, за столиком – тоже. Зато на кухню прибежали все братья, кроме неподъемного Массимо, а с ними шустрый Луиджи. Все цокают языками, восхищаются – картофельная тесьма, слетающая из-под моего ножа, похожа на ожерелье. Ее, честное слово, будет жалко выбрасывать.

Геня выходит из вагона поезда на станции Венеция–Санта-Лючия.

Самый странный город на земле (а точнее, на воде) находился от нее в десяти минутах езды, но она несколько дней послушно сидела в дешевеньком отеле Местре.

В толпе туристов (они тоже цокают языками, восхищаются: лента канала похожа на проспект) Геня переходит по мосту. Дикий детский крик разрезает толпу – в разрезе стоит маленькая девочка и так сокрушительно плачет, что Геня Гималаева наклоняется к ней:

– Что случилось?

Девочка кричит еще сильнее, и тут на мосту появляется мама – рыжая, худая, злая. Она бросила девочку, чтобы проучить за капризы, – нечего цепляться к чужим детям. Мама русская – говорит: «Пойдем, Анжелика!» и уводит рыдающую девочку к другим ангелам Венеции.

«Все же почему у меня нет детей? – думает Геня. – И почему некоторые истории так сложно заканчивать?»

Венеция молчит. Лишь изредка вспоет шальным гондольером. «Санта-Лючия, Санта-Лючия…»