Заколдованные леса - Тутуола Амос

Ангел беспрекословно выполнил повеление Господа. В мгновение ока спустился он на землю, и не прошло и минуты после изреченного богохульства, как надменный король погрузился в глубокий сон, его королевская одежда стала рубищем бродяги, а золотая цепь на шее превратилась в медный ошейник. Никто не заметил, что королевское место среди придворных занял ангел небесный, ибо он придал себе внешний облик уснувшего короля, а его самого незаметно для прихожан переместил в глубь церкви.

Когда богослужение завершилось, все отправились по домам, ангел, точь-в-точь похожий на короля, удалился с придворными во дворец, и церковный сторож запер ворота церкви.

А король тем временем крепко спал. Проснувшись глубокой ночью, он недоуменно огляделся и, не понимая, куда его занесло, попытался на ощупь выбраться из кромешной тьмы. Сделав несколько шагов, он наткнулся на скамью, повернул в другую сторону и вскоре споткнулся о барабан, повернул еще раз и совершенно запутался: темнота сбивала его с толку и мешала понять, где он оказался. Долго пришлось плутать ему по церкви, но в конце концов он все-таки добрался до ворот и начал отчаянно стучать. Неистовый стук пробудил церковного сторожа ото сна — и кого же увидел он, открыв створку ворот? — всклокоченного бродягу с безумными глазами. Решив, что перед ним сумасшедший, он бросился наутек, а удивленный король побрел к своему дворцу.

Дворцовые ворота были заперты, и стражники спокойно спали, ибо король, как они думали, давно удалился в свою опочивальню. Бывший король с гневным воплем: «Отворите!» — пнул ворота и на вопрос проснувшихся стражников «Кто там?» коротко ответил: «Король!» Стражники расхохотались и посоветовали ночному гостю проспаться, а тот грозно заорал: «Немедленно отворите ворота и прикусите ваши поганые языки, ибо этими же языками вам придется лизать завтра пол у моих ног!» Он долго кричал и ругался, прежде чем стражники решили наконец посмотреть, кто мешает им спать, а когда один из них все-таки выглянул за ворота, ему стало ясно, что перед ним сумасшедший. Он поспешно задвинул тяжелый засов и сказал своим сотоварищам: «Это сумасшедший. Он спятил, я думаю, еще до рождения моей матушки, и тому, кто решится выйти к нему, несдобровать». Короче, рассвет застал бывшего короля под открытым небом у запертых дворцовых ворот.

Наутро, когда ворота открылись, он проник во дворец, однако его тотчас же схватили и отвели к ангелу-королю, ибо приняли за безумца. Увидев его, ангел приказал выдать ему новую одежду и объяснил придворным, что он вовсе не безумец, а просто шут, называющий себя королем. Новому шуту разрешили поселиться во дворце, и, слоняясь по дворцовым покоям, он без устали повторял на разные лады: «Во сне мне все это снится, что ли? Если я король, то кто же, спрашивается, сидит на троне? А если шут, то почему считаю себя королем?»

Так прошел год; балахон шута стал для бывшего короля привычной одеждой; неопределенно грустные мысли постоянно теснились у него в голове. Однако истина постепенно открывалась ему, и однажды он понял, за что был свержен с престола. Случилось это в субботу, и чувство вины перед всемогущим Господом наполнило его душу паническим ужасом. На другой день, едва отворились церковные ворота, он проскользнул в церковь и опустился на колени. Вскоре началась утренняя служба, и, услышав поразившее его в прошлый раз песнопение — Он низложит сильных с престола и вознесет смиренных, — бывший король издал душераздирающий вопль. Пронзителен был этот вопль и громок, ибо легкие у короля могли бы поспорить мощностью своею с кузнечными мехами. Прихожане засмеялись, однако раскаявшийся грешник даже не посмотрел на них, сказав себе так: «Смейтесь, если горестное раскаяние вызывает у вас веселый смех, пляшите на головах, если вам так уж весело, — однако хорошо смеется тот, кто смеется последний».

Когда служба завершилась и церковь опустела, король приблизился к алтарю, опустился перед ним на колени и вознес Господу покаянную молитву.

Вскоре после утреннего богослужения ангел-король призвал его к себе, и он послушно явился в тронный зал. Выслав приближенных, ангел закрыл двери, задернул на окнах тяжелые шторы, и тронный зал погрузился во тьму. Как очаг смиренно молчит, пока его не растопят, как летучая мышь покорно ждет ночи, чтобы отправиться на охоту, — так ждал бывший король уготованной ему судьбы. И вот он услышал рокочущий грохот, подобный топоту тысячи человек, пол под ним задрожал, стены дворца затряслись, и, будто дыхание дальней бури, прошелестел по тронному залу ветер, ибо настало время, когда ангел небесный должен был явиться бывшему королю посланником Бога Славы. Затем опять настала темная тишина, а через мгновение тронный зал осветился, и, подняв голову, король увидел ангела с небес в его подлинном величии. Глаза ангела лучились, словно драгоценные камни, кожа была нежной, словно у ребенка, одеяние сверкало, словно снег, а обувь отливала бронзовым блеском. Устрашенный король пал на колени и спрятал в ладонях свое лицо. Тогда грозный ангел отверз уста и промолвил:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Я один из Семи, стоящих перед престолом Господним. Ужели могло показаться тебе, несчастный, что слова и поступки твои скрыты от Господа? Ничто не укроется от взгляда Его — ни на земле, ни в небесах, — ибо кто, как не Он, создал все сущее? Ты вознесся в безумных мечтах твоих до равнобожия, не страшась гнева Его, и Он послал меня на землю, дабы сверг я тебя с престола; однако жизнь твою Он повелел оставить тебе и дозволил, если ты раскаешься, снова возвести тебя на престол; и сегодняшнее раскаяние твое смягчило Его, ибо Он бесконечно милостив; и вот я возвращаю тебе королевскую власть во имя Его, и, если смирение твое не иссякнет, ты пребудешь королем до смерти своей, а если самонадеянно вознесешься вновь, будешь свержен с престола навеки». Вымолвив эти слова, ангел вернулся в небеса, а король вдруг оказался на троне, как в прежние времена; и велико было его благоговение перед Господом.

Охотничья собака, нашедшая подстреленную дичь, не забудет вернуться с добычей к хозяину; конь, украшенный драгоценной попоной, помнит, кто его потрудился украсить; если мы забываем своего благодетеля, нам не дождаться благодеяний в будущем; а поэтому, когда нам сопутствует счастье, надобно помнить, кем оно послано.

Так закончил Ирагбейе свою повесть и предложил нам упаковать наше имущество, чтобы возвратиться во дворец, ибо на другое утро мы должны были отправиться домой. Мы провели в его Доме-о-семи-покоях семь дней и в семь часов вечера седьмого дня возвратились в королевский дворец.

Узнав о нашем возвращении, король приказал отвести нас в дворцовый сад, сияющий от многого множества светильников, словно ясный день. Сам король пожаловал туда к восьми часам, и вот какие подарки пожелал он переслать с нами для нашего короля: шесть колец, украшенных бриллиантами, шесть золотых ожерелий, шесть серебряных корон с бисерными подвесками, шесть атласных подушек, шесть бархатных мантий и шесть Библий на шести разных языках. А кроме подарков он вручил нам письмо к нашему королю, написанное твореным злато-серебряным двойником, и, поскольку королевский глашатай прочитал это письмо вслух, я могу пересказать его вам, ибо оно крепко-накрепко врезалось мне в память. Послушайте же, как оно звучит.

Двадцать второй день

седьмого месяца

в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году нашей эпохи.

Город

Горний Лангбодо.

Достославный король!

Твои посланцы Кэко, Имодойе, Акара-огун, Элегбеде-одо, Эфоийе и Арамада-окунрин прибыли к нам в добром здравии, и при встрече с ними искренней радостью наполнились наши сердца. Я вручил им скромные подарки для Тебя — в шести шестериках, как принято у народов йоруба с давних времен и по нынешний день, — дабы выразить мою любовь, которая не останется, надеюсь, без взаимности. Что же касается процветания Твоей страны, то никакие вещицы не могут споспешествовать этому, а лишь мудрое отношение властелина к народу своему. Если ты решишься приветствовать в своих подданных всеобщую доброжелательность друг к другу и чувство собственного достоинства, они не станут разбойничать и воровать, лгать и сплетничать, буянить и надменно отвергать учрежденный праотцами порядок; дети будут почитать родителей, а зрелые примутся наставлять юных; и весь народ, освободившийся от дурных склонностей, восприветствует Тебя на троне и вознесет благодарственные молитвы Господу нашему в небесах.