«Черные эдельвейсы»" СС. Горные стрелки в бою - Иоганн Фосс

Was ist aus uns geworden? — Что с нами стало?

Были ли мы запятнаны расовым фанатизмом тех, кто стоял у власти, превратились ли мы в инструмент бесчеловечного политического режима? Судя по тому, что я сейчас читаю в немецких газетах, широкая общественность отнеслась к вердикту одобрительно, если не с удовлетворением. И что стало в целом с нашим народом? Слушая разговоры моих товарищей-военнопленных, я прихожу к выводу, что для них самое главное — их личное будущее. В лучшем случае — безразличие, которое проистекает из общей усталости; свою роль сыграли и те чудовищные откровения, которые стали известны, пока шел процесс. Борьба за искоренение большевизма, защита родины и рейха — во имя чего собственно и приносились бессчетные жертвы — похоже, никого больше не интересуют. А может, все это не более чем дело рук пропагандистов, а интересы простого народа здесь ни при чем?

Даже с точки зрения границ страны, я не понимаю, что с нами стало. Восточная Пруссия, Силезия, Судеты — все эти провинции нами утеряны, а наши соотечественники, которые проживали там, согнаны с родной земли, и, похоже, что навсегда. Эти районы больше не считаются частью Германии. Распространяя свою власть все дальше на запад, советский режим проник практически в самое сердце страны, добравшись до самого Гарца — той области, откуда вышел первый император Священной Римской империи, включая Блессгейм и большую часть Брауншвейга. Не является ли эта оккупация частью дальнейшего расчленения Германии? И что собственно стояло за понятием «рейх»? Было ли это лишь эпизодом немецкой истории, как я недавно прочел в передовице одной из газет? Что осталось после его крушения, с чего бы мы могли начать строительство нашего общего будущего? В ходе войны Германия подчинила себе многие старые страны, однако оставила большинство из них в прежних границах. Но есть ли сейчас страна, которая могла бы называться «Германией»? Лично я такой страны не знаю.

Привычный мир рухнул. Брезжит заря нового мира — мира, в котором наши ценности дискредитированы, мира, где нас из-за нашего прошлого будут встречать с нескрываемой ненавистью или в лучшем случае сдержанно. Что ж, согласимся, на то есть причины. Куда главнее для нас теперь — наше будущее и то, что мы намерены с ним делать. Это и есть та территория, где нам придется доказывать, что мы такие на самом деле, территория новых возможностей. Остается лишь надеяться, что нас не лишат этого шанса.

И вместе с тем никто не в силах отобрать у нас верность нашим мертвым. Наш святой долг — защитить их доброе имя, защитить светлую память о них. Они, как и другие павшие в той войне или замученные по вине расового фанатизма, должны служить вечным предостережением, чтобы эта трагедия не повторилась вновь. Однако есть и нечто другое, о чем следует постоянно помнить. Пусть цели, во имя которых они отдали жизни, преступны, а символы, под которыми они шли в бой, — это символы зла, однако их беспредельная самоотверженность, их верность стране, их готовность защитить ценой собственной крови — все это не может не вызывать уважения. Это дух юности, без которого не может существовать ни одна страна.

Эпилог

Сражение при Лампадене бушевало еще два дня, тяжелые потери понесли обе стороны. Затем два наши полка, вернее, то, что от них осталось, пытались пробиться назад, к своим.

А еще через десять дней возле деревни Пфаффенхек, недалеко от Битбурга, на холмах между Рейном и Мозелем, пал и наш батальон вместе с большей частью 11-го горно-пехотного полка СС. Измотанные боями до изнеможения, лишенные возможности применить тяжелое вооружение, поскольку для него кончилось горючее и его пришлось бросить, наши солдаты предприняли последнюю, отчаянную атаку на противника с плацдарма к востоку от Мозеля. Под смертоносным артобстрелом они отошли к деревне, где и заняли позиции. На следующее утро неприятель напал на них с тыла. Пришлось организовать оборону по всем четырем направлениям. Американская артиллерия поливала их огнем своих орудий, не зная передышки. Человеческие потери росли с каждым часом. В этом бою, сражаясь бок о бок со своими солдатами, погиб командир батальона.

Битва при Пфаффенхеке стала последним испытанием для нашего полка. Это было жестокое сражение, где кровь лилась рекой; огромные потери понесли и мы, и противник. Американцы потеряли пять танков и позднее говорили, что ничего страшнее им не пришлось испытать за всю военную кампанию. И все же их вторжение в границы рейха не удалось остановить. Мы задержали их всего на три дня. Более того, мы даже не смогли собрать своих мертвых, а их было около двухсот. Их похоронили жители деревни, а позднее посреди березовой и еловой рощицы устроили кладбище, где свой вечный покой обрел и наш командир.

Местность, на которой состоялась битва при Рейпертсвейлере и где многие из нас нашли свой конец, теперь относится к зоне молчания. Ее существование — утешение для нас, ветеранов, независимо от причин, по которым она была создана.

Колокола Куусамо откопали из земли через пятнадцать лет с помощью саперов, участвовавших в их спасении. Деревня, временно оккупированная русскими, была сожжена дотла, когда туда вернулись ее жители. Колокола теперь звонят в новой церкви, отстроенной уже после войны. Старые бронзовые подсвечники удалось спасти, и их снова можно увидеть в стенах храма.

После войны дядя Петер вернулся в Швецию, где работал на шведском заводе. Он и его семья получили шведское гражданство и сегодня представляют шведскую ветвь семьи Фосс. Тетя Эдда провела полтора года в британском лагере для перемещенных лиц, откуда вернулась несломленной, исполненной боевого духа. Генриха в 1945 году передали французским властям, и он три года отработал на ферме. Сейчас он живет в Берлине. Наш санитар Петер выучился на врача и уехал из Германии в Соединенные Штаты. Там он познакомился с девушкой-немкой, и вся семья, в том числе четверо их детей, стали американскими гражданами. Умер он несколько лет назад.

Что касается меня самого, то меня выпустили на свободу накануне Рождества 1946 года. По возвращении в Харденбург я нашел родных, правда, в довольно стесненных обстоятельствах. Как только стало известно, что англичане собираются уйти, чтобы передать район русским, моя мать и сестра покинули Бленгейм, имея при себе лишь немного личных вещей. Мой отец освободился из лагеря для военнопленных в Италии. Ник вернулся из госпиталя, где выздоравливал после легкого ранения, полученного им в 1945 году. Вернулся домой и мой младший брат. Моя бабушка приняла у себя родственников из Силезии, всего двенадцать человек беженцев. Их согнали с насиженных мест, которые теперь отходили к полякам. Неудивительно, что дом, в котором раньше жили моя бабушка и тетки, был забит под самую крышу. Мне пришлось поселиться в летнем домике. Пищи и топлива едва хватало. Мы питались свеклой с полей и куриным комбикормом, а также воровали в лесу дрова. В нашей семье никто не жаловался на жизнь — ни мои родители, ни мы, представители младшего поколения. Ведь мы прошли через куда более страшные испытания и потому были полны надежды. Лично я считал, что мне незаслуженно повезло — в отличие от моих боевых товарищей я дожил до двадцати одного года. Это чувство не оставляет меня до сих пор.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});