Томирис - Булат Жандарбеков

Закончив вступление, смежив трепещущие веки, старик застыл в глубоком раздумье — чеканя в уме вдохновенные строфы. Затем коснулся смычком инструмента и, раскачиваясь всем телом, запел сильным, но уже дребезжащим от старости голосом.

Ты родился мужем —

не ребенком,

не лежал в собольих ты пеленках,

ты из чрева вылез

с грозным кличем,

и сказали саки: "Быть величью"

Не сосал грудь суки —

разгрызал зубами,

молоко отдаивал вместе с кровью,

иноземцев видел

только под собой!*

(* Здесь и далее стихи О. Сулейменова из поэмы "Глиняная книга")

Мард насторожился. По эпическому началу он понял, что перед ним не простой сказитель, а хранитель древних преданий героических дел и мудрости кочевников. Таких людей ценили во все времена, относились к ним с любовью и почтением, внимали их советам. Это становилось интересным, и посол напряг все свое внимание, тем более что в устах этих степных дикарей сладкозвучный персидский язык извратился настолько, что истинный арий с трудом понимал их гортанную тарабарщину.

Опытный разведчик, Мард знал, что ни в чем другом так не раскрывается душа народа, как в песнях и сказаниях. И поэтому не было, наверное, у старого певца более внимательного и прилежного слушателя, чем этот чужеземец.

Проницательный перс не ошибся — певец пел о героическом прошлом своего народа, и из туманной дымки восставала быль, причудливо переплетаясь с легендой. С первых же слов Зала стало ясно, что он поет о грандиозном походе саков на полдневные страны под предводительством великого вождя Ишпаки — предка царицы Томирис. Воспевая золотой век саков и прославляя славные деяния предков, сказитель прямо обращался к их потомкам, сидящим перед ним, и призывал быть достойными своих отважных отцов и дедов. Зал сам был участником трагического конца великого похода за золотом в полдневные страны и поэтому даже о начале этого похода он пел как соучастник, со страстью одержимого. Он обращался от имени Ишпаки к сакам, словно от своего:

Ишгузы!

Я поведу вас туда,

где не бывали вы!

Мы пройдем сквозь толпы

народов,

как сквозь лес,

затрещат их кости,

как сухие сучья.

И если прекратится треск,

значит уничтожено

племя наше!

Я введу свое племя,

как пламя в камыш,

города их запляшут

другими огнями,

их дороги,как бабы,

взревут под конями

"Этого и надо было ожидать",—подумал, нахмурившись Мард. А певец, весь охваченный одним порывом, пел уже от первого лица:

"Мы садились на пегих коней,

к животам прижимали руки,

И молилась орда

перед ней,

проносили хоругви, хоругви.

В центре белый флаг,

волчеголовый и солнцегрозный,

а на левый и правый фланг

уплывали знамена

красные.

Этот видел их,

видел тот

наше крепкое красное знамя,

красное-красное,

как восход,

потревоженный табунами.

До закатных стран донесли

цвет восхода.

Они узнали,

что закаты шумерской земли

были цвета восточного знамени

Жен шумерских собой напоив,

возвратимся мы стариками,

станут драками наши бои,

реки горные —

арыками.

Мы вернемся в свои ковыля,

поредеют густые сотни,

и в пределы родной земли

пусть ворвуться

пустые седла"

Привстали на седлах.

Поправили островерхие шапки,

и двинулись племена

жнецов немилосердных на пахарей!

Возгласы восхищения и одобрения массагетов переходили в сплошной рев. Кочевники живо реагировали на все перипетии сказания. То и дело они озирались на перса, словно призывая и его насладиться высоким накалом сказания и искусством певца-сказителя. "Скоты,— цедил про себя с непроницаемым видом Мард,— воистину волчье племя".

Верблюдов нагружали,

гнедых коней седлали.

Костры в степи тушили

отважные мужчины.

Плечом к плечу с друзьями!

Мечом к мечу с врагами!

Плясали в реве копий

под музыку мечей

стремительные кони

на празднике войны,

стелились в ноги ткани

дымящихся ночей,

лицом к лицу с друзьями,

мечом к мечу с врагами,

взовьется пыль погони!

Летели сквозь Мидию

злые, веселые кони.

"Да,— думал Мард,—до сих пор народы полдневных и закатных стран с ужасом и содроганием вспоминают нашествие диких степняков. Да не допустят всемогущие боги повторения подобного. Как и железные ряды катафрактариев, готовая ужалить золотая змейка с мерцающими глазами на шлеме царицы кочевников, эта песня о страшном походе — предостережение мне, персидскому послу, послу великого Кира, словно крик: "Берегись!" Нет, они гораздо опаснее, чем мы предполагали. А ведь напрасно арии смеялись и изгоняли странного пророка из Маргианы — Заратуштру Спитама, называвшего себя учителем. Он изрекал истину! Дикие кочевники — Зло, порожденное Ангра-Маньей, и от них исходит страшная опасность ариям, олицетворяющим Добро и за это возвысившимся над всеми народами. И тысячу раз прав мой повелитель, замысливший уничтожить это гнездовье темных сил!"

Взрыв веселья отвлек внимание перса от своих размышлений. Певец красочно описывал встречу сака с прекрасной жрицей богини любви Иштар:

Ее тамга — два круга,

два глаза, как два солнца,

две ягодицы,

груди,

как два горба верблюда.

Он разрывал ее руки,

как ткани.

Она, как раба отбивалась руками,

кусалась, мычала,

впивалась зубами досады,

визжала, как нежный джейран

в тигриной засаде.

Сдавил ее горло

и в рот ей вогнал крик,

он белел из открытого рта,

словно мраморный клык,

и скользил по броне боевой,

защищающей сердце.

И когда он расчистил путь к цели,

когда он руками пчелы

раздвигал лепестки ее ног,

чтобы жалом звенящим

ударить в нектар вожделенный…

Мой слушатель, мужайся,

из храма мы не выйдем,

что было — не увидим,

что не было — услышим.

Кто видывал такое —

цветок пчелу ужалил

и навсегда покоя

лишил пчелу?

— Ввва-а-ахх! — взревели восхищенные массагеты, и даже Мард невольно воскликнул, отдавая дань высокому искусству певца, но, несколько покоробленный, осторожно повел взглядом в сторону царицы и поразился. Томирис без всякого смущения весело смеялась, с лукавством поглядывая на мужчин. Веселое оживление долго не покидало саков, которые подталкивали друг друга локтем, перебрасывались многозначительными намеками и разражались взрывами дикого хохота. А Зал спокойно пережидал, наигрывая на инструменте мелодию. Сказители не любят невнимательных слушателей, но старик был подлинным мастером, уверенным, что в любой момент сумеет овладеть вниманием толпы. И действительно, дождавшись некоторой паузы, он резким поворотом сюжета вновь привлек интерес к своему сказанию. Он живописал гибель и похороны Ишпаки, и голос его звучал печально и торжественно:

Огромен ров,

Дно выстлано двурогими коврами,

воздвигнут в центре пропасти шатер

тремя равновеликими углами.

Ишпака вносят,

вдетого в броню,

укладывают на широком ложе.

Кувшины справа — золотом набиты,

в бою добытом.

Кувшины слева —

темное вино

и жидкий жир.

А вяленое мясо

уложено в тугих мешках копченых,

хлебы льняными тканями покрыты.

Он тысячи копий с седла метнул,

и тысячи стрел в тела окунул. ' *

Одну,

визжащую, как ответ,

неожиданный ветер

в него вернул.

Эй, кравчий, налей вина

поэту!

Я стоя выпью

за кончину эту

Эй, кравчий,

мне скорее вина!

За славного воина

выпью до дна!

Массагеты разом встали с чашами в руках и, молча опусто-их, так же молча сели по своим местам. Лишь один Зал : Продолжал пить поданную ему виночерпием прямо в руки ча-/, и пил неряшливо, захлебываясь. Вино текло по усам и бо-. оде. Старик вконец устал и последние слова не пропел, про-I шипел шепотом. А Мард, потрясенный сказанием и борясь с 5этим ярким впечатлением, со злорадством думалс "Подожди-ь.те, дикари! Несется на вас гибельный смерч, несущий столько лертей, что некому будет оплакивать их, и только шакалы сбудут выть на пепелищах ваших кочевий".

Мальчик дернул старика за рукав. Певец в изнеможении цел, скрестив ноги и скрючившись. Пот градом капал с его ). Он хрипло и вяло спросил:

— Чего тебе, Ширак?

— Пойдем домой, дедушка. Ты устал. Тебе надо отдохнуть.

Томирис сорвала с груди подвеску с вычеканенным барсом, зающим горного козла, и бросила на колени сказителя. Это как бы послужило сигналом, и вожди, кичась друг перед дру-и особенно перед послом великого Кира, стали поспешно гвать с себя ожерелья, застежки, фибулы, гривны, кольца, ьги — на колени старика посыпался золотой дождь. Мард задумался, улыбнулся и, сорвав с пояса ханжал <Ханжал (перс.) - кинжал> в дорогих ножнах, бросил его певцу.