О черни, Путевые заметки - Карел Чапек

Паровичок Прага-Ржеп, конечно, не едет с такой импозантной скоростью, но тут ты хоть знаешь, что через полчаса можешь выйти из вагона и идти на все четыре стороны в поисках новых впечатлений.

Человек в пульмане не мчится со скоростью 96 километров в час человек в пульмане сидит и зевает, отсидит одну ягодицу, перевалится на другую. Одно только служит ему утешением: сидит он с удобствами.

Иногда небрежно взглянет в окно: за стеклом убегает станция, названья которой ему не прочесть, промелькнет городок, в котором ему нельзя выйти; никогда не пройдет он по этой дорожке, окаймленной платанами, не остановится на том мостике, чтобы плюнуть оттуда в реку, и не узнает даже ее названия. "А черт с ним со всем, - думает человек в пульмане. - Где мы едем? Только еще Бордо? Тьфу, пропасть, как тащится поезд!"

Вот почему, если хотите почувствовать хоть немножко дорожной экзотики, садитесь на паровичок, тяжело пыхтящий от станции к станции. Прижмите нос к вагонному стеклу, чтобы ничего не пропустить. Вот входит синий солдатик, вот ребенок машет вам ручкой, французский крестьянин в черной блузе предлагает хлебнуть своего винца, молодая мать кормит младенца грудью, бледной, как луч луны; громко обсуждают что-то парни, покуривая едкий табачок; патер бормочет молитвы, уткнув выпачканный табаком нос в свой требник; дорога вьется вдаль, нанизывая станцию на станцию, как бусины на четки. Потом наступает вечер, немного грустные от утомленья люди, словно беженцы, начинают дремать под мигающим светом вагонных лампочек. И тут по соседнему пути, грохоча, промчится сияющий Международный Экспресс со своим грузом томительной скуки, со всеми своими Sleeping и Dining[От Dining-Car вагон-ресторан (англ.).] вагонами.

"Что, это только Дакс? Боже милостивый, как мы ползем!"

Кто-то написал недавно панегирик Чемодану, имея в виду, конечно, не простой чемодан, а Чемодан Трансконтинентальный, облепленный наклейками отелей Стамбула и Лиссабона, Тетуана и Риги, СентМорица и Софии - гордость и путевой дневник хозяина. Открою вам страшную тайну: ярлыки эти продаются в бюро путешествий. За небольшое вознаграждение на чемодан вам наклеят Каир, Флиссинген, Бухарест, Палермо, Афины и Остенде. Хочу надеяться, что, открывая эту тайну, я наношу Чемодану Международному непоправимый удар.

Другой на моем месте из стольких тысяч километров пути, быть может, вынес бы иные впечатления: например, встречи с Венерой Международной или с Мадонной Спальных Вагонов; ничего в этом роде со мной не происходило. Произошло только крушение поезда, но тут я уж был совсем ни при чем. У небольшой станции наш экспресс бросился на товарный состав; бой был неравный: эффект получился такой, как если бы Оскар Недбал[Оскар Недбал (1874-1930)-известный чешский композитор и дирижер.] сел вдруг на чей-нибудь цилиндр. Товарному поезду пришлось круто, с нашей же стороны было всего пять раненых - победа полная.

В ситуациях подобного рода пассажир, выбравшись из-под груды чемоданов, свалившихся ему на голову, прежде всего бежит посмотреть, что, собственно, произошло, и, лишь удовлетворив свое любопытство, начинает ощупываться - все ли цело? Убедившись, что все как-будто на месте, принимается с чисто техническим сладострастием разбирать, как вшиблись друг в друга два паровоза и как мы здорово смяли этот товарный состав. Сам виноват, не надо было лезть.

Одни только раненые бледны и расстроены, как будто им нанесли незаслуженное личное оскорбление. Потом в дело вмешивается администрация, а мы идем в то, что осталось от вагон-ресторана, чтобы выпить по случаю нашей победы. Потом до самого конца пути мы едем по зеленой улице: не иначе, как нас боятся.

Массу неожиданных и сильных впечатлений можно получить еще в спальном вагоне при попытке залезть на верхнюю полку, особенно, если на нижней кто-то уже спит. Не совсем приятно наступить на голову или на живот человеку, когда не знаешь, какой он национальности и какой у него характер. Чтобы попасть наверх, используют ряд сложных гимнастических приемов: например, подъем с локтей или подъем с маха, прыжок с подскоком, прыжок ноги врозь; иногда дело улаживают добром, иногда прибегают к насилию.

Когда вы уже, наконец, залезли, смотрите, чтобы вам не захотелось пить или чего-нибудь в этом роде, чтобы не надо было спускаться; положитесь на волю божию и старайтесь лежать в полной неподвижности, как покойник на столе, пока за окнами убегают неведомые края и поэты на родине пишут стихи о Международных Экспрессах.

D. R., BELGIQUE, FRANCE

[Германская республика, Бельгия, Франция.]

Если бы я располагал средствами и если бы существовала свобода торговли на этот предмет, я бы непременно коллекционировал государства. Государственная граница, - как я теперь вижу, - дело нешуточное. Я не люблю таможенников и скучаю, когда проверяют паспорта, но, переезжая границу государства, всякий раз с новым восторгом убеждаюсь, что попал в другой мир, где своя речь, свои дома, свои жандармы, свой цвет земли и своя природа. За синим кондуктором приходит зеленый, которого через два часа сменит коричневый. Это, скажу я вам, тысяча и одна ночь. За чешскими яблонями пошли бранденбургские сосны на белых песках, вот машет крыльями мельница, словно куда-то бежит, земля стелется ровно и плодит главным образом стенды, рекламирующие сигареты и маргарин. Это Германия.

Потом - скалы, заросшие плющом, горы, выдолбленные человеческими руками в поисках руды, глубокие зеленые долины рек, заводы и домны, железные ребра индустриальных башен, отвалы щебня, словно еще не остывшие вулканы, - смесь буколической идиллии природы с тяжелой промышленностью, концерт, в котором Schalmei[свирель (нем.).] и карильон аккомпанируют фабричной сирене; вот вам Верхарн, "Les Heures Claires" и "Les Villes-Tentaculaires"["Светлые часы" и "Города-спруты" * (франц.).],- вот вам вся Фландрия старого поэта, не сумевшая распределить свои богатства и положившая их все в один карман.

Милая Бельгия. Маменька с ребенком на руках, солдатик, задержавшийся, чтоб попоить коня, таверна в долине, трубы и страшные башни индустрии, готический собор, железоплавильня, стадо коров среди шахт - все тут свалено вместе, как в старой лавке,один бог знает, как все это здесь уместилось.

И снова земля раскидывается вольнее - это Франция - страна ольхи и тополей, тополей и платанов, платанов и виноградников. Серебристая зелень. Да, серебристо-зеленая - вот ее цвет; розовый кирпич и голубая черепица, легкая дымка тумана, больше света, чем красок,- Коро[Коро Камилл (1796-1875)-известный французский художник-пейзажист.]. На полях ни души, наверное, давят виноград нового сбора; винцо из Турени, винцо из Анжу, вино Оноре де Бальзака, винцо графа де ла Фер[Грaф де ла Фер - один из героев (Атос) известного романа А. Дюма-отца "Три мушкетера".]. Garcon, une demi-bouteille[Гарсон, полбутылки вина (франц.).], ваше здоровье, башенки Луарской долины! Черноволосые женщины в черных платьях. Что это? Только Бордо? Ночь дышит смолистым ароматом: это Ланды - земля сосен.

Потом другой запах, острый, бодрящий: море.

Андай - пересадка! Жандарм с лицом молодого Калигулы[Калигула Гай Цезарь (12-41) римский император, прославившийся своей жестокостью.], в клеенчатой треуголке, чертит на чемоданах магические знаки и величественным жестом предлагает нам выйти на перрон. Ничего не поделаешь: это Испания.

Camarero, una media de Jeres[Официант, полбутылки хереса (исп.).]. Ничего не поделаешь. Обольстительная чертовка с ногтями, крашенными хенной. Хороша, да не про нас! А вот чучело жандарма недурно бы захватить домой для коллекции.

КАСТИЛИЯ LA VIEJA

[ старая (исп.). ]

Да, я был в Испании, могу в этом побожиться, и есть на то ряд свидетелей: например, наклейки отелей на чемоданах. И все-таки земля эта закрыта для меня непроницаемым покровом тайны, на том серьезном основании, что, когда я вступил на нее и когда я ее покинул, была глубокая ночь, как будто нас с повязкой на глазах перевозили через реку Ахерон или сквозь Горы Снов. Я силился что-нибудь разглядеть в темноте за окном и видел только какие-то скорчившиеся черные тени на голых откосах - наверное, скалы или деревья, а может быть, какие-то диковинные звери.

У этих гор была странная строгая форма. Я решил встать пораньше и рассмотреть их, когда рассветет.

Я действительно встал очень рано; судя по времени и по карте, мы находились где-то в горах, но под алой полоской зари я увидел лишь голую гладь, коричневую и тяжелую; это было как море или фата-моргана.

Я решил, что я брежу: подобной равнины я в жизни не видел; я снова уснул, а когда опять проснулся и посмотрел в окно, понял, что это не бред, а другая земля, и имя ей - Африка.

Не знаю, как это выразить: там есть зеленый тон, но он другой, чем у нас, он темный и серый. Есть там коричневые краски, но не такие, как у нас: это не цвет пашни, а цвет камней и праха. Есть красные скалы, но что-то горестное в их красном цвете. И есть там горы, только сложены они не из минералов, а из вывороченной земли и валунов. Валуны эти не вырастают из земли, а словно нападали сверху. Называются эти горы Сиерра де Гвадаррама; бог, их создавший, наверное, был страшно силен, иначе разве мог бы он нагромоздить здесь столько камня? Среди валунов растут темно-зеленые летние дубки, а дальше уже почти ничего не растет, только тимьян да терновник. Огромный дикий край, высохший, как пустыня, таинственный, как Синай; трудно выразить это словами: тут другой континент, тут - не Европа. Он строже, он грозней, чем Европа; он старше Европы.