Ночь на хуторе Межажи. Смерть под зонтом. Тень - Виктор Лагздиньш

Зажегся электрический свет. Танцевальная площадка вновь превратилась в ритмично подергивающийся муравейник.

– Вот и наше пиво! – обрадовался я.

К нам неспеша приближался запропастившийся официант с тремя кружками, увенчанными пышной шапкой пены.

Заглянув в свою кружку, я убедился, что под внушительной шапкой скрывается, если можно так выразиться, невидимка. Пива в кружке почти не было.

Заметив к тому же, как протянутая Луисом ассигнация быстро исчезла в кармане официанта, который ограничился небрежным «спасибо!» вместо сдачи, я пристально взглянул на него.

Официант сделал вид, будто ищет мелочь, но как только я ослабил внимание, немедленно повернулся к нам спиной, намереваясь нырнуть в толпу.

Я самым любезным тоном остановил его:

– Вы ошиблись!

– Не может этого быть!

– Ну как же, по–моему, вы обсчитали себя.

– Обсчитал? Себя? – выражение хитроватого простодушия на лице официанта сменилось полной растерянностью. – Позвольте, три пива, это будет… будет…

Луис подмигнул нам:

– Не обращайте внимания! Ян – ревностный третьепришественник. Из–за религиозных предрассудков никогда не дает сдачи. Ни когда отпускает кружку пива, ни когда получает по уху от клиента, не разделяющего его религиозных убеждений.

– Господин Луис известный шутник, – огрызнулся официант, неохотно отсчитывая мелочь. – Между прочим, вот уже три месяца, как я порвал с этой сектой. Крюдешанк – шарлатан, вот что я вам скажу!

Официант с оскорбленным видом удалился. Луис, не глядя, сунул мелочь в карман, но я успел приметить среди полдюжины монет две мелкие французские. На них у нас и коробку спичек не купишь. Меня утешала мысль, что жуликоватый официант в некотором роде коллекционер, избравший своим коньком не имеющую хождения иностранную валюту.

Мы еще смеялись, когда по залу прошел ропот. Я не сразу понял, к чему относятся негодующие и язвительные выкрики.

Луис, внезапно посерьезнев, шепнул:

– Сейчас начнется! Пророк сегодня как будто в ударе!

– Опять этот шут со своими воплями! – мимо нас прошел Альберт Герштейн. – После его так называемого пения я себя так чувствую, как будто по мне прошлось стадо носорогов.

Альберт направился к столику, за которым сидела какая–то женщина. Из–за него–то я и пропустил начало любопытной сцены, диссонансом ворвавшейся в незатейливое веселье «Архимеда».

С громкоговорителями через систему усилителей был связан микрофон, включавшийся, как только отсоединялся проигрыватель. Очевидно, Басани использовал помещение не только для своих законных и полузаконных торговых операций, но и как место политических сборищ.

Когда Пророк прорезался сквозь клубы дыма, в его руке уже прыгала как бы занесенная для удара гитара с обмотанным вокруг грифа микрофонным шнуром.

Заглушая иронические возгласы и смех, по залу разносился его нестерпимый голос. Пронзительный, пока он выкрикивал первые фразы, глухой, переходящий в бормотание, когда началась сама проповедь. Но так или иначе, это был неистовый лай сорвавшегося с цепи пса, озлобленного и опасного своей одержимостью.

– Внимание! Во имя Христа! Не будьте слепыми! Повернитесь, он среди вас! Да, Христос! Вон там, в той нише, видите, это он с кружкой пива! Нет, там, рядом с парнем в сером свитере, который обнимает свою девушку. А может быть, он – тот человек перед столиком, за которым изгнанные им когда–то из храма торгаши наживаются, продавая вам галлюцинации!

Да! Он скрывается! Почему? Потому что знает: в этом городе есть Иуда, который его предаст. А у Иуды двенадцать апостолов, и они предадут Христа по двенадцать раз каждый. А за двенадцатью апостолами Иуды пойдут все верующие. Они выроют Христа из могилы и сделают из него чучело, и будут стрелять в него двенадцать месяцев по двенадцать часов подряд при свете солнца, и двенадцать часов подряд при свете луны и звезд. И скажет самый верный из верующих другому: «Уступи мне свое место, брат! Ибо ночью труднее целиться, чем днем!..»

Пророк позволил себе короткую передышку, чтобы проглотить застрявший в горле ком. Я ощутил его словно в собственном горле, этот спекшийся в ком надсадный лай, мучительно застрявший в дыхательном пути – выплюнуть или задохнуться!

– Как вам нравится? – шепнул Луис. – Поразительно! Экклезиаст нашего времени, убежавший из–под присмотра психиатров…

Смех и иронические возгласы сменились молчанием.

– Так оно и есть! Христос среди вас! Но вы никогда не узнаете его! Он боится вас! – снова залаял Пророк.

Еще пронзительнее, еще неистовее, торопливо выталкивая слова посиневшими губами, воспаленным, конвульсивно дергающимся языком. Казалось, не он выговаривает эти фразы, а они выскакивают сами по себе, стремясь поскорее освободить и его, и себя от непосильного напряжения.

– Иуды утешают вас баснями о втором пришествии, о третьем пришествии. Но Христос знает, что это ложь, ложь, ложь! Он знает, что уже никогда больше не воскреснет, если даст себя снова распять! Поэтому он не говорит вам, как некогда: «Люди, любите друг друга!» На этот раз он пришел мстить, мстить, мстить!

Этими троекратными повторениями Пророк как бы уже подготавливал себя ко второй, музыкальной части проповеди. Почти без перехода, обозначив его лишь несколькими взятыми наугад аккордами, он, сдавив до невероятности свой голос, сделав его высоким и звенящим, возгласил:

– А теперь я спою вам сочиненный сегодня монохорал Кросвин № 132, «Мертвое море»!

Я бы, конечно, не запомнил текста. Но с тех пор вышло много его пластинок. На одной из них я нашел и «Мертвое море».

Мертвое море.

Мертвые рыбы.

А на дне Христос, такой же мертвый,

запаянный в консервную банку,

чтобы не смог воскреснуть вторично.

Но когда предвестьем Второго Потопа

проливные дожди с неубитого неба

нисходят на город у Мертвого моря,

гнилые воды Мертвого моря

выходят на берег, приходят к людям,

мертвый Христос Мертвого моря

выходит, из моря, приходит к людям,

чтобы сказать моими устами

вам – Понтийские Понтий–Пилаты:

Ограбить банк —

не преступление!

Грабить природу —

да, преступление!

Отравить отравителя —

не преступление!

Отравлять море —

да, преступление!

Убить убийцу —

не преступление!

Убивать рыбу —

да, преступление!

И после секундной паузы, показавшейся мне вечностью, Пророк загремел во всю мощь своего лающего голоса, в котором слышалось и предельное бешенство цепного пса, и лязг еще волочащейся за ним ржавой цепи:

Так заготовим же консервные банки,

обитые цинком консервные банки,

продолговатые консервные банки,

покрытые лаком консервные банки,

шестифутовые консервные банки,

черные консервные банки

– во имя Христа —

для убийц!

Против своей воли прикованный к прыгающей в исхудалой руке гитаре, к раскачивающейся в такт псалма неправдоподобно длинной бороде, к горящим глазам, в которых, подобно световым сигналам, вспышками повторялся гипнотический ритм, я с трудом заставил себя вернуться к действительности.

Пророк был плохим композитором. Но чисто инстинктивно он из тысячи возможных комбинаций нашел самое действенное для массового внушения нагромождение однообразных ритмов, диких по все возрастающей энергии выкриков, частых повторов в тексте. Все это из плохой музыки становилось заклинанием, колдовством, от которого, как ни пытаешься, убежать невозможно.

Но когда песня кончилась и Пророк, обмякнув, без сил прислонился к стеллажу с пластинками, все чародейство улетучилось. Для этого потребовалась всего минута. Зал, только что слушавший его с таким вниманием, взревел, с остервенением выкрикивая оскорбления, иногда весьма непристойные.

Первым реваншировался старичок, исполнявший в «Архимеде» роль диск–жокея.

– Богохульник! – прошепелявил он, замахиваясь на Пророка заготовленной для смены пластинкой. – Это тебя надо запаять в консервную банку и спустить на дно Понта!

Старичок уже собирался запустить проигрыватель, когда его жестом остановил Альберт Герштейн.

– Погоди! Дай барабанным перепонкам немножко отдохнуть! Я хочу с ним поговорить…

Подозвав официанта, разносившего на подносе заказы, Альберт Герштейн взял у него кружку пива и протянул ее Пророку.

– На, подкрепись! Молодец! Я ничего не скажу о твоем композиторском даровании – это не по моей части. Дядя Ральф допустил крупный просчет, когда, помню, пригрозил позвать полицейского, чтобы выставить тебя. Куда мудрее было бы вызвать специалиста по ушным заболеваниям… Но как певец, восхищаюсь тобой. Петь с таким голосом решится только отчаянный парень! Тебе надо петь в акваланге на дне Понта. Поскольку рыба там все равно уже тухлая, ей твоя музыка не повредит.