Демченко Оксана - Оксана Демченко

   - И это убило бы меня, если бы не одумался, так и надо, так честно. Но я справился, а Плачущая указала мне край пропасти и остерегла. Идти дальше или остановиться на краю - только мой выбор. Ты прав в том, что наши души не всегда чисты. Но мы не полагаем это допустимым и стараемся излечиться. А вы миритесь с некоторой долей грязи. Сперва такой, на ноготь. Потом чуть побольше...

   - И снова ересь! Мы не миримся, мы усердно молимся, обращаемся к покаянию и очищаем душу через свет истинной веры. Мы принимаем помощь Дарующего.

  Оптио возмущено всплеснул руками. Замолчал надолго, вглядываясь в закат, краски которого, как нити только что набранного узора, все плотнее сбивались пряхой-ночью к линии горизонта. Ветер едва дышал: надо думать, тоже любовался закатом.

   - Не надо спешить, мы сделали первый шаг, ты признал наличие двух чаш... - утешил себя оптио. И добавил иным, деловым тоном. - Ичи, я просмотрел свои записи. Ты не лгал, но ты слишком охотно делился. И ты прав, мне надо больше узнать о вашей вере. Но теперь я желаю получить один важный ответ. Он поставил бы все на свои места... Или вынудил меня не спать ночь и искать иное объяснение. Наставник жив?

  Сын вождя поглядел на старого оптио с нескрываемым уважением. Так быстро и так точно найти разгадку сговорчивости пленника! Не зря неведомый ментор избрал Алонзо для важного дела. Удивительного: требующего не силы тела и не выносливости даже. Иного. Может, не так уж плохо и ложно люди моря именуют душу - стержнем. Тридцать лет в чужом мире - и все еще с верой в то, что было важно в юности. Или с упрямством, которое тоже можно уважать.

   - Он умер. Магур его убил. Дед вернулся в столицу едва живой... от усталости. Ты не знал, ты был возле пещер.

   - Красная бусина и все прочее более не имеет силы и не может пригодиться, - устало вздохнул оптио. - Понятно... то-то ты взахлеб делился. Ичи, твое поведение не останется безнаказанным. Семь дней проведешь под замком, на хлебе и воде. Я прослежу, чтобы хлеба было действительно мало. Ты разозлил меня. Следующий раз тебе будет хуже. У меня есть время, понимаешь? Много времени. И лучше тебе разговаривать со мной, чем с иными помощниками ментора. Ты для них будешь всего лишь еретиком и дикарем. К тому же рабом, поскольку ваш берег мы считаем своей колонией. Подумай об этом. Я предлагаю тебе не просто принять веру в Дарующего и покаяться в ереси. Я пытаюсь спасти твою жизнь, Ичи. Частично ради своих целей, частично во имя некоторого уважения к твоему деду. Я кое-чем обязан ему. А теперь иди, чадо. Постись и молись... хоть кому-нибудь.

  Семь дней прошли быстро и не принесли в душу покоя. Отозвавшись раз, асхи смолк. Переменилась погода, ветер завыл зимним голодным волком, вспугнул стадо серых беспросветных туч и погнал от берега зеленого мира на корабль, словно желая покарать предателей. Ичивари лежал, вслушивался в скрипы и стоны корабля, в удары волн по бортам, в топот сороконожек-дождинок... Он слышал о качке, но лишь теперь сам испытал её. Нескончаемую, разнообразную. Если бы не удар по голове, если бы не тошнота, донимавшая и без того ночами, шторм удалось бы перенести легко, сын вождя в этом не сомневался. Но теперь приходилось терпеть и мириться с неизбежным. Несколько исправляла настроение лишь одна мысль: оптио наказал голодом, вот смешно-то! Награди он сытостью - причинил бы куда большее страдание.

  На восьмой день тот же слуга разбудил и проводил в каюту Алонзо, невозмутимого и не пожелавшего хоть как-то отметить состояние здоровья пленника. Оптио указал рукой на тот же табурет у стола. За узким оконцем синело промытое дождем небо, тонкая полоска солнечного света делила каюту надвое, отрезала Ичивари от оптио и мяса на тарелке, одинаково противных и вызывающих тошноту уже своим присутвием...

   - Вопрос на сегодня, - сухо и строго молвил оптио. - Как подбирал себе учеников твой дед?

   - Не знаю.

   - И все?

   - Хороший ответ. Короткий и точный.

   - Я хотел бы услышать и длинный, пусть даже менее точный.

   - А я желал бы понять, каков смысл в моей клятве, если она нарушается тобой в любое время и с легкостью? Или я посол, или раб.

   - Это не мой выбор, скорее твой. Я буду представлять тебя людям сэнны, как посла. Если ты примешь веру и отречешься от ереси, орден возьмет тебя под защиту, и король прислушается, у него не останется выбора... Но еретика и дикаря я вынужден буду передать людям короля, напрямую. Дальнейшее домысли сам.

   - Ты солгал мне.

   - Твоя клятва тоже действительна лишь до прибытия в порт. Возле берега Тагорры можешь делать любые глупости и даже пытаться покончить с собой. Уж на два-три дня я смогу обеспечить охрану и все прочее. - Алонзо показал в улыбке редкий стариковский заборчик уцелевших зубов. - Ты проиграл мне первую игру, чадо. Нет опыта... Сочувствую. Чем хороши махиги: вы держите слово. И ты не исключение, ты ведь внук славного вождя Магура и великого воина Ичивы, ты не опозоришь их имен отказом от данного слова. Хватит сверкать глазами. Отдышись и подробно изложи ответ. Я настаиваю.

   - Я не знаю. Мне всего семнадцать, я самый младший из учеников. Как я могу знать о прежних, если дед больше никого не присматривал, обучая меня? Я седьмой, понимаешь? Более семи учеников обычно не берут.

   - Кто не берет?

   - Те, кто наставляет лучших. Способных стать ранва.

   - Для кого? Мы уничтожили эту заразу, ваших шаманов, именуемых мавивами! - возмутился Алонзо. - Я знаю точно, я тридцать лет копил сведения и все проверил многократно. Потому и не могу понять: зачем так надрывался Магур? Зачем всю душу вкладывал в нелепых безродных мальчишек? Зачем, если каждый раз наставник их отнимал и переделывал под себя, наглядно показывая, что у всякого есть две чаши, и тьма в нас сокрытая - неустранима без веры истиной, зато сильна и жадна до ереси...

   - Потому что дед не может учить вполсилы. И как он выбирал, я в целом догадываюсь. Все мы, ученики, обладали исключительной полнотой правой души.

   - Но чем он измерял эту полноту? - Алонзо подался вперед, опираясь на край стола и теряя остатки спокойствия. - Чем, если нет у вас исповеди, нет покаяния и нет даже дней посещения храма, как нет и храма, позволяющего наблюдать человека с обнаженной душой?

   - Измерять душу можно только душой. Дед измерял именно так, его душа велика и открыта миру. Я ответил. У-учи, Алонзо, прекрати сопеть. Я пошел к себе в каюту. Можешь присылать хлеб, можешь не присылать. Мне все равно, сколь сильно ты готов нарушить свое слово. Я не знаю, совершали ли твои предки хоть одно деяние, достойное памяти. Может, тебе и стыдиться некого? Помолись своему богу, он любую грязь отмывает, он у вас вроде раба. Послушный.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});