Мы дрались на истребителях - Артем Драбкин

Так вот, снял маску, отсоединил разъем радио, отстегнул поясные ремни (плечевыми не пользовались, да и поясными не всегда), открыл фонарь, поднялся, еще посмотрел – ничего не забыл, чтобы планшет всегда был с собой, – и меня вытянуло струей воздуха. Садиться на воду было опаснее. Самолет мог зарыться. А потом выбирайся под слоем воды. Решение было прыгать.

Выпрыгнул – и тихо, никто не гудит, красота, – смотрю, куда я падаю. Вроде нормально. А потом гляжу, е мое, море подо мной! Меня ветром сдувает в Мотовский залив! Тогда я попытался, подтягивая стропы, скользить в сторону берега. А уже вода приближается. Перед приводнением по инструкции надо сбросить парашют, чтобы купол при приводнении не накрыл тебя. Сбросить я его сбросил, но раньше, чем надо, и плюхнулся мордой об воду. Сознание не потерял, но морда распухла. Сбросил сапоги и поплыл к нашему берегу. Так вот, жилет не надулся, поскольку по неопытности наши парашютисты не заправили коробочку порошком, который выделяет газ. После этого случая, когда я уже прибыл в полк, рассказал, начали проверять – ни у кого не заправлено! Плыл я около трех часов. Мы вылетели в 11 часов вечера примерно, а я выплыл около 2 часов ночи. Кстати, в том же бою подбили Сашку Крохина. Я с этой стороны Рыбачьего выпрыгнул, а он с другой стороны. Он выпрыгнул в воду и ждал, когда придет катер его подобрать и через четыре часа умер от переохлаждения. Я же поплыл сам, на катера я не надеялся. На спину лег и плыл потихоньку, чтобы не перенапрягаться. Подплыл к берегу метров на 5, уже солдатики с наблюдательного пункта меня встречают. Они мне бросили бревно: «Цепляйся». Я за это бревно ухватился, а оно меня опять в море потащило. Я его бросил – берег рядом. Думаю, буду плыть, пока не почувствую землю. Доплыл до берега, почти носом воткнулся, почувствовал, что ноги достали землю. Попытался встать, но сразу упал. Все! Напряжение спало. Тут свои. Они меня взяли за руки, вытащили из воды. Взяли комплект сухого солдатского обмундирования, зажгли колючки, перекати-поле, чтобы вроде обогреть. Я говорю: «Пойдемте быстрей в дом». Они меня фактически потащили. Я был в сознании, но сил не было. Пришли на наблюдательный пункт. Я попросил воды, пить захотел. Сколько воды я выпил! Наверное, от перенапряжения. Потом они мне дали каши, покормили, согрели. Отношение к летчикам было очень хорошим. Они сделали все, чтобы я отогрелся. Я же замерз, когда плыл. Сначала не чувствовал, а потом мне стало прохладно. У них была буржуйка, нагрели. Утром, когда поспал, начальник поста говорит – давай, иди, за тобой «такси» прибыло. Какое такси? Пара лошадей. На лошадку верхом. Одна лошадка для сопровождающего солдата, а другая для меня. Мы поехали в штаб части. Часа два, может, больше мы ехали верхом. В штабе опять покормили, дали отдохнуть. Опять ночь наступала. Ночь-то светлая. Пришел катер с Большой земли и отвезли домой на аэродром.

Хотя меня не было только двое суток, в полку уже была выпущена листовка, что я геройски погиб в этом бою. Когда я прибыл, весь тираж уничтожили. Мне не дали даже посмотреть. Хорошо, что родителям извещение не успели отправить. Еще полечился, отдохнул дня 2-3. Лицо-то было отекшим от удара, кровоподтеки были.

– Кто сбил, вы так и не поняли?

– Шальная пуля стукнула. Там такая свалка была! А потом, на мне такая ответственность, я ведь ведомый командира полка. Больше за ним следил, чем за собой, чтобы его не бросить.

– Каково оно жить в условиях полярного дня и ночи?

– Летом все время воевали, а зимой спали. Полярным днем и день и ночь весь полк был в боевой готовности. Фактически полк воевал круглосуточно. Немцы больше днем летали, ночью меньше. В полярную ночь у немцев летали только разведчики. Иногда бомбили нас. Однажды они набросали над аэродромом осветительные бомбы, а потом бросили несколько бомб.

– Кроме вашего, в Ваенге еще были истребительные полки?

– Конечно. 20-й и 2-й гвардейский. На отражение налетов первым вылетал 2-й гвардейский полк. Как они начали взлетать, мы садимся в самолеты.

– С кем дружили?

С Володькой Бурматовым. Кстати, он тоже в море прыгал, но жилет у него нормально сработал. В 1943 году 20-й полк, где он воевал, пошел на переформирование. А к нам перевели четырех летчиков – Бурматова, Простакова, Бойко и Горбачева. Мы так были знакомы, как соседи, а тут подружились. Кстати, этот полк нам свои «Яки» оставил, но всего несколько штук. Вообще же после ЛаГГ-3 мы получили подержанные и новые «Кобры». Тогда уже полк стал трехэскадрильного состава. Две эскадрильи на «Кобрах», а в третьей были «Яки», «Томагавки», которые из 2-го гвардейского нам отдали. Эскадрилья была сформирована из этих остатков. Они летали в основном на штурмовки и бомбометание. Возглавлял эту эскадрилью Бойко, а вот остальных трех летчиков, что я перечислил, направили к нам в первую.

– Как строились взаимоотношения между летчиками ВВС и морскими летчиками?

– Нормальные, дружеские отношения. Подначек особых не было, правда, мы их называли самотопы, а они нас – кочколазы. Это еще с японской войны пошло. Там моряков называли самотопами, а кочколазами – пехоту. Но это всю в шутку.

– Общее впечатление от самолета ЛаГГ-3?

– Он немножко уступал Ме-109 – слабоват двигатель, но в принципе на уровне. По сравнению с «Яком», конечно, был хуже. Моя первая победа была на «Яке». Я сбил Фокке-Вульф-189 2 декабря 1942 года.

Наша группа, ведущий командир эскадрильи Харламов, получила задание встретить группу ДБ-3Ф. Они где-то выполняли задание, но топлива на обратный кружной маршрут не хватало, и им пришлось идти напрямую, не уходя далеко в море. Пошли шестеркой. Хотя я уже был старшим летчиком, ведущим пары, но в этом вылете я шел ведомым у заместителя командира дивизии Попова. Нам сказали, что с земли будет осуществляться наведение на истребители противника, если они будут идти на перехват бомберов. Над Рыбачьим был тонкий слой облачности с разрывами тысячи на 2-2,5. Мы идем, смотрим – группа «мессеров». Оказалось, что они прикрывали Фокке-Вульф-189, который фотографировал наши объекты. Когда они обнаружили нас, этот «Фокке-Вульф» резко пошел на пикирование, чтобы удрать домой. Истребители немцев, как и наша группа, оказались выше облачности и потеряли его. Я это дело заметил и за ним. Потому что все время говорили: «Когда же собьют этот Фокке-Вульф-189!» Думаю, не уйдешь! Наша группа осталась с «мессерами». Но те, видимо, забеспокоились, что потеряли «раму», и бой не состоялся. Они как-то разошлись. На самом выводе, перед землей я оказался точно сзади. Нажал на все гашетки. Он перед моим носом воткнулся в землю и стал кувыркаться. Один из трех членов экипажа остался жив и попал в плен. Фамилия у него была Петерсен, начальник разведки Северного флота у немцев, доктор юридических наук. Потом его к нам привезли, и мы в землянке с ним беседовали. Собрали летчиков. Потом выводят этого фрица. Настоящий фашист. Ему было лет 50. Рыжеватая бородка, он был не брит, на щеке шрам. Мы у него спросили, откуда у вас шрам. Он говорит, это почетный шрам. Ему дали стул. Начали допрашивать с переводчиком. Уже не помню, какие там вопросы задавали, но он сразу отказался отвечать на вопросы, связанные с военной тайной. Единственное, его спросили: «Хочешь посмотреть летчика, который тебя сбил». – «Хочу». Комиссар Мещеряков, рядом с которым я сидел, встал, на меня показывает. Он подошел ко мне, подал руку. А я ему не подал руки. Говорю: «Врагам руку не подаю». Он обиделся, сразу отошел на свое место. Говорили, что его расстреляли, потому что он не хотел ничего рассказывать. Это был первый немец, которого я видел.