Милорадович - Александр Бондаренко

Но куда отступать — на Москву или Верею и Боровск? Вот вопрос, над которым приходилось задумываться.

"Надобно идти по Московской дороге, — сказал князь Кутузов. — Если неприятель и займет Москву, то он в ней расплывется, как губка в воде, а я буду свободен действовать, как захочу"», — вспоминал Михайловский-Данилевский[975].

Кажется, в этом свидетельстве впервые звучит мысль Кутузова о возможности сдачи Москвы. Пока она высказывается предположительно: «если и займет», даже как-то легкомысленно: «я буду свободен»… Однако Александру Ивановичу стоит верить: в то время он состоял адъютантом при светлейшем.

Кстати, ведь это сын того самого Ивана Лукьяновича Данилевского, который некогда возил юного Мишу в Гёттинген и Кенигсберг, — мир тесен, и не случайно…

Вряд ли кто кроме Кутузова допускал в тот момент возможность сдачи древней столицы. Тем более — без боя.

«Я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет», — без всякого сомнения заявлял Московский главнокомандующий в своих «афишках»[976].

Кутузов эту уверенность поддерживал. 30 августа он писал Ростопчину: «Войска мои, несмотря на кровопролитное бывшее 26 числа сражение, остались в таком почтенном числе, что не только в силах противиться неприятелю, но даже ожидать и поверхности над оным»[977].

На деле обстоятельства складывались далеко не лучшим образом. Хотя оборонявший Можайск арьергард был поддержан двумя кавалерийскими корпусами, но, будучи «жарко атакован» французским авангардом, удара не выдержал и город сдал, откатившись к селу Моденову, — в трех верстах от расположения главных сил. Противник фактически «сел на хвост» Кутузову.

Из «Журнала военных действий 1-й и 2-й Западных армий»:

«Главнокомандующий, поручив арьергард генералу от инфантерии Милорадовичу, приказал подкрепить оный полками егерскими 11-м и 36-м, пехотными: Бутырским, Томским, Софийским и Либавским и [23-й] батарейной ротой Гулеви-ча, так что сильно наступавший неприятель был повсюду опрокинут и должен был податься несколько верст назад»[978].

Вот что рассказывал о тех событиях сам Михаил Андреевич: «После сражения при Бородине поручили мне начальство над второй армией, которая так была расстроена, что почти не существовала, а арьергард по причине контузии Коновницына отдали Платову. Неприятель напирал очень сильно. Платов сопротивлялся плохо, и неприятели 27-го числа почти не вошли в наш лагерь, посему послали туда Раевского. 28-го вечером я лежал в избе, как пришел ко мне Барклай-де-Толли и просил именем отечества, чтобы я принял начальство над арьергардом. Я приехал в оный вечером, принял команду от Раевского, и так как армия была в близком расстоянии, то я решился на другой день дать сильный отпор неприятелю, чтобы между тем армия имела время и возможность, отступив более, исправиться в нуждах своих. Действительно, на другой день поутру, то есть 29 августа, я был сильно атакован, сражался весь день и к вечеру принудил неприятелей отступить с поля сражения. Пленные сказали мне, что генералы их заметили, что в наш арьергард прибыл другой начальник. 30-го и 31 августа я так мало отступил, что армия находилась за мною уже в 40 верстах, чему князь Кутузов насилу поверил, и, следовательно, могла без всякой опасности предаваться покою. Мало-помалу приближались мы к Москве»[979].

«После Бородина большой арьергард армии вверен был Милорадовичу. Августа 28-го прислал он в главную квартиру просить квартирмейстерского офицера. Из состоящих при нем один был ранен, а подполковник Чуйкевич занемог. Карл Федорович[980] откомандировал меня в арьергард, где и находился безотлучно при Милорадовиче… Несколько раз в день должно было доносить Главнокомандующему о положении арьергарда. Рапорты Милорадовича писались мною под выстрелами, иногда по его диктовке», — вспоминал Александр Щербинин[981], бывший в 1812 году прапорщиком квартирмейстерской части[982].

«Через несколько дней после Бородинского боя Киселев[983] был откомандирован от полка в должность адъютанта к Милорадовичу… Нам неизвестно, каким путем состоялось назначение Павла Дмитриевича адъютантом к Милорадовичу, хотя из заметки Киселева, помещенной в его коротенькой автобиографии, видно, что он сам этого желал. Так, он говорил: "Я покинул их (товарищей в Кавалергардском полку) с сожалением, чтобы сделаться адъютантом одного генерала, пользовавшегося блестящей репутацией и при котором я намеревался изучать войну".

Но ожидания Киселева не сбылись, как видно из последующих слов той же заметки: "Эта цель не была достигнута, и так как мне следует говорить только о себе, то я умолчу о том, кто во многих отношениях сделал мне более зла, чем добра…" В чем состояли причины неудовольствия Киселева на Милорадовича, мы не знаем, а вдаваться в догадки не желаем»[984].

«В течение всей войны Киселев продолжал быть адъютантом Милорадовича, и эта-то служба была причиной его возвышения, дав ему возможность сделаться более известным императору Александру Павловичу: Милорадович тяготился не только письменной отчетностью, но и подробным словесным докладом; в его же штабе только Киселев оказался способным толково докладывать государю, — таким образом он получил возможность беседовать с Александром I, всегда остававшимся довольным его докладом»[985].

Впрочем, проблемы в арьергарде были не только с отчетностью.

«Его сердце равно было прочим благородным его качествам; но беспечность прикрывалась всегда любезностью его характера. До меня не было в авангарде ни устройства, ни продовольствия: это не дело Милорадовича. С моим прибытием все получило новый вид. Генерал Корф, командовавший передовой цепью, обрадовавшись изобильному корму людей и лошадей, скачет к Милорадовичу с полной благодарностью. Но едва он высказывает содержание речи своей или ближе, излияние чувств его, как Милорадович, с обыкновенным и торжествующим своим тоном, сказал ему: "благодарите не меня, а Маевского: он кормит и вас, и меня". Одной этой черты достаточно уже для похвалы Милорадовича; он свое брал себе, а целое уступал подчиненному»[986].

«Генерал Милорадович, 29 августа, по просьбе князя Кутузова, стал во главе арьергарда нашей отступающей армии. "С его появлением, — пишет Паскевич, — в эту трудную минуту арьергардом неприятель был всегда удерживаем до самого конца кампании, там, где Главнокомандующий приказывал остановить неприятеля. Это доказывает тотчас. 29 августа Милорадович отступает. Ему сказано было, что армия отступит 25 верст; но она отступила всего 17. Вдруг видит Милорадович, что он подходит к нашей армии, а в это время Кутузов присылает сказать, чтобы, ради Бога, остановить неприятеля. Когда так, сказал Милорадович, то я хочу ночевать в деревне. Мы уже две версты отступили от этой деревни. Вперед! И точно: после кровавого боя мы заняли эту деревню, отбив ее у неприятеля. Тут полки бригады Потемкина, не принимавшие участия под Бородином, сие славно дело сделати"»[987].

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});