Принцесса Ватикана. Роман о Лукреции Борджиа - Кристофер Гортнер

Я старалась противиться его мольбам, его магнетической близости. В ту страшную ночь я дала себе клятву, что никогда в жизни не прощу его. Он убил Перотто и Пантализею, как зверей на охоте, сделал это в самом саду Ватикана. Его подручный запихнул их тела в мешки и сбросил в Тибр. Этот ужас я не могла примирить с образом моего брата, которого любила, которого обожала больше, чем отца. Он превратился в другого человека, которого я не знала и не хотела знать. И все же вот он стоит передо мной на коленях со склоненной головой. Мне хотелось погладить его медные кудри, сказать, что он, как никто другой, знает: что бы он ни сделал, я никогда не смогу отказать ему в любви.

– Ты не должен был это делать, – наконец прошептала я.

Он поднял глаза:

– Знаю… – За его словами наступило неловкое молчание, потом он сказал: – Если бы я мог это изменить, то изменил бы. Должен был убедить отца найти другой способ. Но он не хотел ничего слушать…

Чезаре говорил так, будто речь шла о сломанной игрушке, а не о двух погубленных им жизнях. Я заставила себя отпрянуть от него. Он встал, отряхнул колени. На мгновение я снова увидела перед собой мальчика, каким он был в детстве: умного и втайне неуверенного в себе, всегда стремящегося быть полезным отцу, заслужить одобрение, которое тот расточал Хуану. Папа отдавал ему приказы, и Чезаре подчинялся. Весь мой гнев и исступление на самом деле нужно было адресовать отцу: тот ведь тоже знал, что должно произойти тем вечером и как это на мне скажется.

– Зачем ты пришел? Вряд ли только для того, чтобы просить у меня прощения или выговаривать мне за то, что я не появляюсь в Ватикане. Вероятно, отцу нужно что-то от меня. Что?

Он вздохнул:

– Ты знаешь, что на твою руку претендует множество людей? – Он помолчал. Я тоже молчала, тем самым подтверждая это предположение. – Мы считаем, что один из них неплохо тебе подходит, – добавил он.

– Вот как? – Выразительная улыбка искривила мои губы. – А что, если я не хочу снова выходить замуж?

Он нахмурился:

– Ты, конечно, знаешь, что мы должны выполнять наш долг. И теперь в большей степени, чем прежде. Отец, вопреки моему совету, приостановил расследование убийства Хуана. Я ему говорил, что мы должны найти преступников, чтобы всякие досужие домыслы не ухудшили нашу репутацию, но он теперь отвечает, что это слишком мучительно и все равно Хуана не вернуть. Враги радуются нашей потере и ищут в ней выгоды для себя. Романья в первую очередь стала рассадником интриг, поддерживаемых Миланом. Мы не можем допустить, чтобы враги видели нашу слабость.

– Да. – Я отвернулась. – Вижу только одно: ничто не изменилось. Не хочу в этом участвовать.

Я услышала, как он приблизился и дотронулся до моего плеча. Я закрыла глаза, словно от боли.

– Вот почему мы выбрали именно этого претендента. Думаю, он сделает тебя счастливой. – Его рука задрожала. – Я хочу, чтобы ты была счастлива, Лючия. Ты должна верить в это, даже если не веришь ни во что другое.

И вдруг на поверхность вынырнуло глубоко зарытое воспоминание. Его руки на моем теле там, на Вилла-Империале, сила его желания, такая требовательная, как и запретный жар моей крови…

– Кто это? – услышала я собственный голос. – Кого вы с отцом выбрали для меня?

Он помолчал, потом сказал:

– Альфонсо Арагонского.

Я не могла пошевелиться – повернулась и замерла, в недоумении глядя на него.

– Я слышал, он тебе нравится, – продолжил Чезаре. – Санча сказала мне, что, когда он приехал сюда, сопровождая ее, вы приглянулись друг другу. И он подходит тебе по возрасту. А король Федерико согласился сделать его герцогом Бишелье, так что этот союз тебя не принизит. – Я никак не отреагировала, и Чезаре умолк, а потом нахмурился. – Это тебя устроит? Отец говорит, на этот раз тебя не следует принуждать.

Я не знала, что ответить. Не могла разобраться в своих чувствах. Я так давно не вспоминала Альфонсо, что он стал для меня почти незнакомым. Принадлежностью прошлого, кратких безмятежных мгновений, пока я еще не понимала, что значит быть Борджиа. С болью в сердце вспомнила я свою радость при мысли о том, что встретила человека, кроме отца и брата, которого могла бы полюбить. Вспомнила его письмо ко мне, на которое так и не ответила. Выйти замуж за него сейчас, после всего… это казалось невероятным, невозможным. Чем я заслужила такой дар судьбы?

– А что об этом думает Альфонсо? – выдавила я. – Или его никто не удосужился спросить?

Чезаре снял руку с моего плеча:

– Когда об этом зашла речь во время моего визита к Федерико, такая перспектива, кажется, весьма его воодушевила.

– Ты разговаривал об этом с ним в Неаполе? – возмутилась я. – Когда я была в Сан-Систо и ждала ребенка? Но ведь мой брак с Джованни еще не был аннулирован.

– И что? – Он недоуменно посмотрел на меня. – Отец попросил меня прозондировать почву. Я тебе говорил, что мы знаем, как привлечь Неаполь на нашу сторону. Но я ничего не обещал, если тебя это беспокоит.

– Понимаю. И раз уж Санча – твоя невеста, что еще сильнее привяжет к нам Неаполь, не сыграть ли нам двойную свадьбу, брат?

Он издал иронический смешок. Но, поняв, что я говорю серьезно, ответил:

– Я, может, и поездил на кобыле, но брать ее в свою конюшню не собираюсь. Санча – жена Джоффре. Его женой она и останется.

Что-то в таком роде я и подозревала, однако его безразличие поразило меня.

– Она знает? Ведь она считает, что ты ее любишь. Говорила, что ты обещал ради женитьбы на ней горы свернуть.

– Правда? Она меня неправильно поняла. Любовь не может служить моим целям, а вот король Федерико – может. Если отдаст мне свою законнорожденную дочь, принцессу Карлотту. Она сейчас находится при дворе королевской вдовы Анны Бретонской.

– Той самой вдовы, на которой хочет жениться король Людовик, – вспомнила я рассказ Санчи. – Только Людовику сначала нужно аннулировать прежний брак. А это может сделать только папочка.

– Вижу, ты еще не совсем забыла искусство политики.

– Я дочь своего отца, – холодно заметила я, думая о Санче и о том, как она ошиблась. – Такие вещи не забываются.

Она не из тех, кто легко прощает обман. Хотя Чезаре, может, и все равно, но он заработает себе врага в ее лице.

– Отец и в самом деле сказал, что не будет меня принуждать?

– Да. Он говорит, что история со Сфорца послужила ему уроком. Мы оба хотим, чтобы ты была счастлива, Лючия.

Он пытался меня ублажить, но я пропустила его слова мимо ушей. Я еще не была готова вернуться в страну доверия, где у меня был защитник и наперсник – мой отважный брат, не способный ни на что дурное.

– Тогда передай отцу, что я буду молиться об этом, – с невольным сарказмом ответила я.

– Молиться? – Он вскинул брови.

– Да. – Я ответила на его взгляд. – Ты забыл, как это делается? А не следовало бы. Тебе есть что замаливать.

Не сказав больше ни слова, я развернулась и ушла.

* * *

Альфонсо приехал в середине июля, когда ponentino[75] слегка разогнал невыносимую летнюю жару. На сей раз обошлись без фанфар, без экстравагантного эскорта или труб, и он не брал в долг роскошных нарядов, чтобы прогарцевать перед моим балконом. Мой жених незаметно проскользнул в город с незначительной свитой. Чезаре и Джоффре встретили Альфонсо у ворот и проводили в Ватикан, на аудиенцию к папе.

Может быть, дело было в обстановке, в окнах, перекрытых изящными решетками, которые придавали шафранный оттенок свету, проникавшему сквозь ячейки. А может, я слишком остро ощущала несоответствие своего одеяния истинному положению дел: на мне было черное бархатное платье с драгоценными камнями на корсаже, пояс, отделанный жемчугом – символом невинности. Я убрала волосы под чепец с золотым кружевом и отвергла предложение Санчи подрумянить лицо.

– У тебя лицо серое, как у больной, после стольких недель взаперти! – воскликнула она.

Но я не хотела давать Альфонсо повод заподозрить меня в легкомыслии. Однако было ясно: сколько бы усилий я ни прикладывала, слухи о моем неудавшемся браке и долгом монастырском сидении дошли до него даже в Неаполе.

Но какова бы ни была причина – едва он вошел, широкоплечий, в сером дублете, с капельками пота на лбу, казавшийся выше благодаря уверенности в себе, – с того мгновения я видела и чувствовала только его одного.

Я не хотела ничего иного – только принадлежать ему.

Он опустился на колено и поцеловал туфлю папочки. Казалось, он ничуть не изменился за два года нашей разлуки. Он повернулся поздороваться с кардиналами, Санча толкнула меня локтем, и я подумала: а с чего ему было меняться? Он тогда вернулся домой и сражался за Неаполь. Он не пережил крушения брака, насилия, вынужденного бегства и рождения ребенка, которого никогда не сможет назвать своим…

Потом он оказался передо мной. Мне в голову ударил его аромат: бархат и соль, запах лошадиного пота, впитавшийся в одежду. Его глаза оказались темнее, чем мне помнилось, но по-прежнему приковывали мой взгляд. Он поклонился, а Санча пожурила меня: