Стрельба по бегущему оленю - Геннадий Головин

— …я, говорит, и борщ хорошо умею, и шью сама! — Брат опять тихо посмеялся. — Спать давай! Завтра поможешь с покраской?

Брат последние слова говорил с интонациями почти извиняющимися — он, в общем-то понимал состояние мальчика.

— А то совсем наша «Анастасия» облупилась. Стыдно к причалу подходить. Видал, как Леха своего «Скорпиона» подмарафетил? Любо-дорого! Конечно, отдыхающий к нему так и прет… Ну да ничего… Мы с тобой тоже…

И вдруг заснул, как провалился.

Мальчик еще немного полежал, глядя на резные тени по стенам, потолку, терпеливо вызывал в себе состояние того странного и чудесного сна. Уже и музыка того сна начала потихоньку звучать… Но — вдруг! — опять раздался, как наяву, давешний смех, противный и похотливый. Мальчик с досадой открыл глаза. Покорно вздохнул, повернулся на бок, затих.

На следующий день, как договорились, они с братом красили катер.

Тимур с необыкновенной серьезностью и тщанием обновлял надпись на рубке — «Анастасия», когда услышал призывный свист.

Над причалом стоял одетый в белое пижон. За спиной пижона маячили еще двое, молчаливо и тупо глядящие.

— Георгий где?

Тимур показал внутрь катера, где брат докрашивал скамейки для пассажиров. Георгий выглянул, фальшиво заулыбался:

— Кого я вижу! Заходи, дорогой!

Пижон с необыкновенной легкостью взвился вдруг над перилами набережной, пролетев метра два с половиной, приземлился уже на досках причала.

— Только осторожно тут… — незнакомым, лакейским голосом приговаривал брат, подставляя ему локоть, поскольку руки были в краске. — Осторожненько… Вишь, покраску затеял…

Тимур золотил надпись на рубке, и сквозь окно ему было видно, что происходит внутри:

как брат достает из шкафчика жестяную коробку из-под чая…

как вынимает оттуда деньги…

как руки пижона с поблескивающим на запястье медным браслетом начинают не торопясь пересчитывать эти деньги (одну, видимо, лишнюю купюру пижон брату вернул).

Пижон выпрыгнул из катера на причал. Двое, оставшиеся наверху, посмотрели вопросительно. Пикон дал им отмашку: порядок, дескать. Двое тотчас вид опять приобрели туповатый и скучающий.

Брат смотрел вслед пижону и его телохранителям с выражением лица странным — и жалким, и подобострастным, и ненавидящим, и уважительным.

— Мать вчера деньги просила — не дал, — сказал Тимур. — А этому — пожалуйста!

Брат оглянулся с бешенством во взгляде.

— Заткнись! Если чего не понимаешь, заткнись! — И в ярости бессилия ударил кулаком по переборке.

Через некоторое время, уже вполне успокоившийся, он объяснял Тимуру:

— В мае, помнишь? У Гришки Апресьяна «Аэлита» сгорела? Ну, так это — результат…

Они стояли под рваным зонтиком летнего кафе, обедали беляшами, запивая лимонадом из бутылок.

— …Гришка как раз мотор перебрал, поистратился, а тут — эти! Он им и скажи: «Надоело!» Валите, дескать, куда подальше. На следующую ночь «Аэлита» и фурыкнула. Вот так-то, братишка…

Тимур впился в старшего брата взглядом. Привыкший во всем подражать ему, восхищаться его силой и ловкостью, надеяться на его поддержку, он впервые увидел Георгия в это новом, не слишком-то приглядном качестве — в качестве уныло-покорного данника, раз и навсегда смирившегося со своей крепостной участью.

— Но погоди! — Тимур все еще никак не хотел смиряться со сказанным. — Вы же работаете! Вы же — и ремонт, и покраска, и горючка! А они — что?! Ничего?!

— Ничего… — с усмешкой подтвердил брат.

— И вы — им?!

— И мы — им… — с той же жалкой снисходительностью, с той же интонацией подтвердил брат.

— Но вас же много! Вы большие!

— Э-э… — Брат скривился в усмешке. — Что толку, что нас много? Бьют-то нас поодиночке.

Тимур не нашел, что ответить. Он был и возмущен, и обижен, и оскорблен услышанным.

И словно бы новыми глазами глянул он на жизнь, которая привычно творилась вокруг. И с брезгливой неприязнью взгляд его тотчас стал выхватывать из окружающего тех, кто должен был, по его ощущению, быть в несомненном родстве с тем белокостюмным пижоном, который так беззастенчиво и нагло грабит его брата и других владельцев катеров:

и вельможного гешефтмахера, в багажник машины которого подобострастный грузчик торопливо носил с черного хода магазина какие-то коробки и пакеты…

и заведующего кофейней, который с видом полновластного владельца этой «торговой точки» возлежал в шезлонге у входа в заведение, грея на солнышке непомерное свое брюхо…

и рассевшихся на парапете набережной молодых бездельников, сопровождающих прохожих откровенно наглыми взглядами…

и милиционера, который с властительным видом оглядывал вверенную ему улицу, чему-то посмеиваясь и многозначительно поигрывая дубинкой…

и таксистов, которые на стоянке вели среди пассажиров свою нахальную торговлю…

и темной профессии самоуверенных, вельможно глядящих стариков, поигрывающих четками на террасах дорогих кафе, ведя нарочито ленивые, но, судя по всему, весьма важные разговоры.

Компания отдыхающих (как и все отдыхающие, чересчур веселящиеся, чересчур громкоголосые, чересчур разголившиеся) прошла мимо кафе, где стояли Тимур и его брат.

— Жорик! — замахали оттуда. — Когда поедем? В заповедник обещал. Забыл?

Брат помахал в ответ:

— Завтра! Сегодня «Анастасию» красил. Завтра к девяти подходите — пойдем хоть в заповедник…

— …хоть к черту на рога! — закончил он фразу, уже снова поворачиваясь к столу.

— «Жорик» — это ты? — с плохо скрытым разочарованием спросил Тимур.

— Ну… Жорик и Жорик. Отдыхающие же! Да по мне хоть Жоржик — только бы бабки отстегивали!

И опять некая виноватость зазвучала в словах Георгия. Он не мог не понимать, что сегодня он много потерял в глазах Тимура.

Что именно изменилось в его отношении к брату — должно быть, об этом думал, лежа в постели, Тимур, взрослыми глазами следя игру теней на стенах, потолке террасы.

Под окном шло привычное шушуканье, хихиканье, повизгивание.

На сей раз Тимур слушал все это без заметного волнения.

Ему было печально, даже скорбно от того, что открылось ему сегодня.

Он закрыл глаза. Разбудил его мощный удар, грянувший совсем рядом. Посыпались стекла. Сверкнула молния. Однако грома Тимур не услышал — может быть, из-за ветра, который выл на улице мощно и страшно. Трещали деревья.

Брат, голый по пояс, загорелый, мускулистый, с медальоном, болтающимся на груди, с усилием затворял окна, хлопающие от ветра.

Развевались шторы.

— «Анастасия»! — крикнул он Тимуру, азартно и страшно улыбаясь. — Или на берег кинет! Или вообще! Унесет к чертовой матери!

Наконец шпингалет на окне поддался его усилиям. Стало тише. Накидывая куртку, Георгий сказал: — Я на причал!

Мальчик тоже вскочил.

— Ты!! — Брат закричал чуть ли не со злобой. — Не вздумай за мной! С матерью будь! — Отворил дверь, с нескрываемой опаской глянул в темень и, наконец решившись, выскочил.

Тимур засуетился. Стал натягивать брюки (брюки с трудом налезли), рубаху (рукава цеплялись, голова не пролезала почему-то в ворот). Поглядывал на окно.

За окном было страшно.

Страшно было и Тимуру, однако сегодня был какой-то особенный, особенно важный для мальчика день — день, когда он был должен что-то совершить, что-то самому себе доказать!

Странная гримаса отваги, ужаса, отчаяния и самопожертвования была написана на его лице, когда, накинув старый плащ на голову, он распахнул дверь и встал на пороге. Мгновение поколебался — и нырнул во мрак!

Его ударило ветром — да сразу так ударило, что он едва устоял на ногах!

Плащ надулся, как полусорванный парус, потянул назад.

В ночи то и дело вспыхивали зарницы. Со свеженьким яростно-веселым треском рушились деревья.

Ветер еще раз ударил Тимура. Плащ вырвался из рук — мелькнув, мгновенно пропал в темноте. Искрили на тротуаре оборванные провода. Летели обломанные ветки. Он выбрался на берег моря. Море било в берег с упорной, всесокрушающей силой. Серые и страшные вздымались стены волн, возносились, казалось, к самому небу.

Георгий мучился на берегу, тщетно пытаясь занести конец на причальный кнехт.

Когда волна бросала катер на берег, удавалось вроде бы сделать достаточный запас каната, чтобы обвить его восьмеркой вокруг кнехта. Однако тотчас катер, как щепку, начинало тянуть назад в море, и брата тоже волокло вслед за катером, кувыркая по камням и гальке.

Вдруг Георгий почувствовал, что ему стало легче.

Он оглянулся. Сзади, упираясь изо всех сил, помогал Тимур.

— Эге-гей! — обрадовался Георгий. — Давай, братишка! Еще малость! Са-а-а-мую малость!

Они согласно налегли, и Георгий успел обвить канат вокруг кнехта.