Игра на чужом поле. 30 лет во главе разведки - Маркус Вольф

Человек с улицы, будь то на Востоке или на Западе, любил Вилли Брандта как канцлера мира и откровенно выражал свое недовольство его вынужденной отставкой. Улица в Нойштрелице была переименована в честь бывшего канцлера с помощью рукописной таблички, в Эрфурте предательство, жертвой которого он пал, клеймили гневные плакаты, в Гюстрове почта перехватила телеграмму соболезнования, в которой три молодые женщины ободряли Брандта и выражали надежду, что его преемник продолжит его дело.

Я лично попросил извинения у Вилли Брандта. Я смог оценить человеческое величие этого политика, когда он незадолго до своей смерти в 1992 году выступил против моего уголовного преследования. Встретиться с ним мне было не суждено: Брандт полагал, что это всколыхнет в нем слишком много болезненных воспоминаний.

Яд предательства

Борьба секретных служб друг против друга, вербовка и перевербовка агентов, заманивание перебежчиков одной стороной и последующее их преследование другой может показаться постороннему грязным и в сущности бессмысленным занятием. Для секретных служб противоборство с противной стороной является пиком их деятельности: внедрение в сферу службы противника — ее венцом, а проникновение противника в твою службу — обескураживающим поражением.

В психологическом плане секретную службу по принципу ее построения можно сравнить с племенем или кланом: отдельных индивидуумов объединяют общая цель и чувство равнозначности. У секретных служб социалистических государств это чувство служения общему делу усиливалось верой в дело коммунизма, верой в то, что они трудятся во имя построения лучшего мира. Именно в силу этого, как я полагаю, наши службы всегда были эффективнее соответствующих служб на Западе, которые привлекали своих сотрудников преимущественно на финансовой основе.

Один из моих бывших противников утверждал, что превосходство разведки ГДР над соответствующей службой ФРГ — которого он не отрицал — в первую очередь объясняется “преимуществами диктатуры” перед либерально-демократическим правовым государством, поскольку драконовские кары против зарубежных агентов — с чем они не могли не считаться — делали риск для западногерманской службы слишком большим. Но я должен возразить против этого утверждения: удивительное легкомыслие, с которым западногерманские службы засылали к нам целые полчища агентов, проводивших фотографирование и наблюдение за казармами и воинскими учениями, часто трудно было понять. Вряд ли можно было предположить, что эти агенты просто подавались нам на блюдечке только затем, чтобы мы могли их использовать для обмена на наших людей, расконспирированных на Западе. После крушения ГДР все же оказалось, что подавляющее большинство сотрудников моей службы верили в идеалы социализма. За редким исключением, они были движимы политическими мотивами и чувствовали свою моральную правоту в мировом соперничестве двух противоположных систем, не теряя при этом способности к самостоятельному логическому мышлению. Они отнюдь не были слепы по отношению к недостаткам собственной системы. Однако наряду с их профессиональным умением и интеллектуальными преимуществами сознание политического превосходства всегда играло огромную роль, и эта духовная и идеологическая позиция нередко воспринималась теми источниками, с которыми они сотрудничали. Секрет наших успехов, по моему мнению, следует искать в том, что мы считали себя носителями идеи и идеала справедливого общественного строя.

Что могли противопоставить этому западные службы? Разумеется, они располагали и женщинами, и мужчинами, убежденными в преимуществах своей общественной системы. Но для многих их сотрудников служба была главным образом более или менее хорошо оплачиваемой работой, обеспечивавшей определенный жизненный уровень. Деньги и престиж, а порой и острая жажда приключений были в западном обществе более привлекательными стимулами, нежели служение государству. Так я объясняю то обстоятельство, что для моих сотрудников во многих случаях не представляла непосильного труда вербовка агентов из службы противника.

В западных службах тоже неизменно предпринимались попытки создать среди сотрудников общность убеждений и некий образец для самоидентификации. Поэтому в британских службах как раньше, так и теперь бросается в глаза большое число выпускников Оксфорда и Кембриджа, а в ЦРУ — прежних студентов элитных университетов Восточного побережья, с ярко выраженным у тех и у других сознанием своей принадлежности к некоему избранному сообществу.

Однако как только это ощущение общности оказывается вдруг рассеченным предательством, сразу же всеразрушающие подозрительность и недоверие широко распространяются даже на тех агентов, которые действуют на значительном отдалении от места происшествия. Предательство — это яд для всякой разведки. Каждый такой случай глубоко подрывает доверие всех работающих в этих службах и на долгое время затрудняет вербовку новых агентов. Резко обостряется и без того всегда присущее службам чувство риска и опасности. Аппарат и руководство могут быть на целые недели, а то и месяцы отвлечены от выполнения своих обязанностей, а то и попросту парализованы. А если, к несчастью, подобный случай будет еще раздут СМИ, что неизбежно привлечет внимание политического руководства, то могут последовать в высшей степени нежелательные для скомпрометированной службы и персональные выводы.

Неприятные последствия наступают и для руководителей. Разведка вдруг становится объектом не совсем желательного интереса со стороны политиков, когда выясняется, что что-то идет не так. Взять, к примеру, ту жуткую встряску, которая буквально парализовала ЦРУ, когда раскрылось дело Олдрича Эймса. Предатель внутри разведки может нанести куда больше вреда, чем все те, чьи имена он раскрыл. Он наносит удар по самой целостности разведывательной службы.

С самого начала нашей работы в Восточной Германии разведка представлялась нам делом чести, потому что мы имели возможность строить ее на легендарном опыте наших героических предшественников, разведчиков-антифашистов, среди которых Рихард Зорге и его замечательные помощники: Рут Вернер, известная как Соня, которая была советской разведчицей в Китае, Данциге, Швейцарии и Англии во время войны, и радист Зорге Макс Кристиансен-Клаузен; Ильзе Щтёбе, которая работала в самом сердце гитлеровского МИДа; Харро Шульце-Бойзен, офицер геринговского министерства авиации и глава “Красной Капеллы”, в которую входили Арвид и Милдред Харнак, а также Адам и Маргарет Кукхоф. В нашем собственном аппарате было много ветеранов коммунистического движения времен “третьего рейха”, таких как мои первые начальники: Вильгельм Цайссер, Рихард Штальман, Роберт Корб и Эрнст Волльвебер. Я восторгался их подвигами, они представлялись мне образцом выполнения той роли, которую может сыграть искусство разведки в укреплении социализма. У нас это называлось “традиционспфлеге” — сохранение традиций.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});