Преобразователь - Ольга Голосова

Потом матушки забыли подогреть воду для теплоты, и пришлось ждать в алтаре, когда закипит чайник.

Потом поднесенный младенец орал и выгибался так, словно был не на причастии, а на сеансе экзорцизма. «И вообще, – терпеливо держа лжицу чуть в стороне от дитятки, думал отец протоиерей, – все-таки прав Кэрролл: дети иногда страшно напоминают свиней».

А еще на выходе из ризницы его встретили общественные деятельницы в криво повязанных платочках и загадочных нарядах, по их мнению символизирующих истую веру. Они жаждали аудиенции, и отказывать им было нельзя, так как одна из них была представительницей той самой партии, а другая – пописывала в журнальчик. Пришлось назначить на после трапезы.

А потом на трапезе он вспомнил, что должен выслушать эту историю. Да и не слушал бы, но надо. А как слушать, если докладчик, с одной стороны – блажной, а с другой – брат Владыки?

Трапеза была испорчена, и отец Виталий не спеша прошествовал к себе в кабинет, сделав вид, что не заметил притулившегося в углу виновника событий.

Бессонная ночь, проведенная на экстренном совещании, давала о себе знать, и отец председатель сдержанно зевал в ладошку.

Он поудобнее разместился в кресле, принял от секретарши чашку кофе и кивнул на дверь.

День начался.

* * *

Семинарист-засланец вошел в кабинет, пробормотав: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас!», на что отец Виталий даже не сразу сообразил, что отвечать. Потом вспомнил, кивнул и, произнеся «Аминь», указал семинаристу на стул. Тот перекрестился на иконы в углу и присел на самый краешек. По всему было видно, что он робеет и расстроен.

«Еще бы не расстроиться, – подумал протоиерей. – Тут все, понимаешь, расстроились». А вслух произнес:

– Здравствуй, Петр. Давай расскажи-ка мне, как там все было, и, главное, все подробности последних двух недель.

– С самого начала? – как на экзамене, с тоской переспросил юноша и посмотрел на священника глазами провинившейся дворняги.

– Да, да, с того момента, как вы в Бухару прилетели.

Петр поерзал на стуле, потеребил рукава подрясника, поджал, потом выпрямил, потом опять поджал ноги под стулом, набрал в легкие побольше воздуха и начал.

– Когда мы прилетели, было очень жарко. Сергей взял такси, и мы все поехали в гостиницу. Там поселились.

– Кто с кем?

– Ну, я отдельно, Сергей отдельно и Анна отдельно.

– Анна Успенская состоит, то есть состояла в… любовных отношения с Черновым?

Петр вспыхнул, и в голове его снова зазвучали приглушенный шепот и вскрики с той ночи, когда Сергей возник из подпола.

– Нет, то есть да… наверное, да, – выдавил он из себя. В эту минуту он себя ненавидел.

– И что было дальше?

– Мы ждали человека или курьера. Но потом Сергей пропал на неделю, и мы с Анной, когда он вечером не вернулся, забрали из гостиницы деньги и документы, оставив вещи, и ушли к родственникам Анны. А потом эта перестрелка, когда всех убили…

– С этого места подробнее.

И Петя начал долгий рассказ, перемежаемый вопросами отца Виталия и невнятными вздохами и сопением самого Петра.

Через часик протоиерей Виталий велел семинаристу изложить на бумаге все вышесказанное и перешел к вопросам идеологии.

– Петр, ты знаешь, что невольно стал свидетелем и участником событий, о которых таким, как ты, и слышать-то не положено. Но раз так случилось, ты должен понять, какая ответственная миссия возлагается на тебя Церковью. Твое непослушание и неинформирование нас в ключевых моментах и так повлекло за собой много лишних и неоднозначных событий. Так что постарайся взять себя в руки и в дальнейшем исполнять в точности все инструкции и приказы. Как человек верующий и как будущий пастырь ты должен ответственно подходить к поручениям Церкви. Любой ценой мы должны защитить ее от внешней и внутренней угрозы, сохранив наследие, традиции и веру предков.

– Чью веру? – вдруг переспросил Петя.

Отец Виталий опешил.

– Предков, – машинально повторил он и с сомнением посмотрел на Петра. – Ты хоть что-нибудь понял?

– Я все понял. Мне отец говорил, что веру нельзя унаследовать как монархию или коммунизм. Это мы Патриархию унаследовать можем, а не веру. Веру свою мы сами творим, оттого-то каждый что хочет, то и придумывает. Чтобы так не было, люди святых отцов читают и Евангелие, чтобы сравнить свое мнение с Истиной. А вы мне сейчас что-то страшное объясняете. Что можно ради общего дела и врать, и предать, и «информировать». Что все это на благо Церкви и людей будет. Так не бывает!

Отец Виталий вздохнул и хмыкнул. Потом поднял на измаявшегося семинариста припухшие глаза.

– При общении с такими, как ты, Петр, постоянно приходится следить, чтобы Бога уж не слишком переносили с Небес на землю. Тебя просто слушать страшно, словно дремучая тетка какая-то богословствует. И вообще, с тобой разговаривать невозможно. Ты всегда говоришь то, что думаешь?

Петины щеки вспыхнули, и он с новой силой затеребил подрясник.

– Может быть, я и дремучая тетка, и говорю, что думаю, но в таком случае я не могу верить в бога, живущего в таких головах, как ваша. Я вас слушал-слушал, но так и не понял, где у вас проходит та черта, когда привычка к дипломатии переходит в сознательное неверие… – выдав эту тираду залпом, Петя от ужаса замолчал, и по нему было видно, что он сам не до конца понял, что сейчас сказал.

Но зато это очень хорошо уяснил отец Виталий.

Глаза его, и без того немного навыкате, вдруг застекленели. Шея под редкой бородкой побагровела, и сам он на мгновение сделался похож на сома, вытащенного из-под коряги в тот момент, когда он на свою беду предпочел вольному ершу наживку из полудохлой лягушки.

– Хамить изволите, юноша? – пробасил отец председатель, по обыкновению растягивая слова, и в голосе его послышалась угроза.

– Ой, простите, – Петя наклонил голову, щеки его пылали, а на лбу проступили капельки пота. – Простите, я не хотел вас обидеть.

– Обидеть меня? Да ты в своем уме, Петр? Я вижу, ты что-то совсем распоясался. Полемизировать с тобой не буду – пусть этим занимаются твои несчастные преподаватели да духовник семинарский. А отправлю-ка я тебя к владыке Илиодору, пусть он сам с тобой как с братом разбирается. Благо, ехать тут недалеко – несколько остановок на метро.

Но напоследок напомню тебе, что без послушания монахов и священников не бывает. Мнения, Петр, есть у всех. А Церковь – это организация, в которой главное – послушание.

– А я думал – любовь, – тихо прошептал себе под нос Петя.

– Что ты сказал?

– Нет, простите, так, ничего.

– На нас возложена слишком ответственная миссия, и одним своим умом в ней не рулят. Ты просто не можешь сейчас понять, что на самом деле происходит в мире и как важно нам научиться бесконфликтно отстаивать свои интересы. Несмотря ни на что мы должны сохранить православие в России на должном уровне. И если потребуется, мы будем насаждать нравственность насильно, потому что в этом видим свой долг в возрождении России и спасении Церкви от кризиса.

Петя в ответ громко засопел, ниже и ниже клоня голову, пока не уперся подбородком в грудь, так что отцу Виталию вместо Пети стал виден один его нахмуренный лоб под вспотевшей челкой. «Кризис Православной Церкви сегодня в том, что главной в ней стала проблема, как спасти Православную Церковь», – подумал Петя про себя, а вслух тихонько хрюкнул носом.

– Мы возложили на тебя ответственное поручение, которое, заметь, ты сам и согласился выполнить. Тебя поставили наблюдать, и будь любезен, наблюдай. И записывай, если запомнить не можешь. Между прочим, твоему положению многие позавидовали бы. А ты чем-то недоволен.

– Я всем… доволен… Просто все это какая-то неправда. Все не так должно быть.

– А как? Как должно быть? Просвети уж, батенька, ведь и Валаамова ослица изрекала Божии глаголы, – отец Виталий усмехнулся и чуть подался назад. Кожаное кресло скрипнуло.

– Я не знаю как… Но по-евангельски. Вы людьми играете и уверены, что вам это позволено. А кто позволил? Душа важнее государства, а вера – любых интересов. Даже Господь позволил грешникам жить, а вы хотите Освенцим какой-то моральный устроить… «Работа сделает вас свободными» – кажется, это было написано на воротах Бухенвальда? Каждый только себя может от зла очистить с помощью Бога, и так Церковь живет. А вы… мы…. Мы только храмы строим, а с Богом встретиться не можем. Мораль придумали, нравственность. Нет в Евангелии таких слов. Есть только милость, покаяние да любовь. Надобно, как преподобный Серафим говорил, Святого Духа внутрь стяжать, тогда тысячи вокруг спасутся. Не от наших дел для блага Церкви, которые без Христа мертвы, а от наших дел внутренних, для Духа Святого. Победить чревоугодие в себе, может быть, в тысячу раз важнее, чем подписать документ.