Фавориты Фортуны - Маккалоу Колин

— Он — тщеславный крикун, — спокойно возразила Корнелия Сулла.

— Ну, тебе он не подошел бы, зато подходит Эмилии Скавре, — сказала Далматика.

— А как поживает малышка Помпея? — быстро спросила Аврелия.

Корнелия Сулла вся засветилась:

— Очаровательна! Ей сейчас восемь, ходит в школу.

Поскольку Корнелия была дочерью Суллы и переняла от него некоторые свойства его противоречивого характера, то продолжала так:

— Конечно, она ужасно глупая! Я буду считать себя счастливой, если она достаточно выучит латынь, чтобы написать благодарственную записку. И уж конечно она никогда не будет знать греческого! Поэтому я очень рада, что она красива. Для девушки лучше быть красивой, чем умной.

— Конечно, когда дело касается поиска мужа. Но приличное приданое тоже помогает, — сухо проговорила Аврелия.

— О, у нее приличное приданое! — сказала мать Помпеи. — Папа стал очень богатым, и она унаследует кое-что от него да еще от Помпеев Руфов, которые совершенно переменились с тех пор, как я стала вдовой, живущей в их доме! Когда-то они сделали мою жизнь несчастной, но теперь я греюсь в лучах папиной славы. Кроме того, они боятся, что он может внести их в списки.

— Тогда нам нужно надеяться, что Помпея найдет себе очень приличного мужа, — сказала Далматика и, став серьезной, посмотрела на Аврелию. — Я очень рада видеть тебя. Надеюсь, я теперь могу рассчитывать на тебя как на подругу, которой у меня нет. Однако ты пришла не просто для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение. Ты слишком известна как разумная женщина, занимающаяся собственным доходным делом. В чем твое затруднение, Аврелия? Чем я могу помочь тебе?

Последовала история, рассказанная просто и неприкрашенно, как это было свойственно Аврелии. Ее выслушали в полной тишине.

— Мы должны что-то предпринять, — сказала Далматика, когда Аврелия закончила свой рассказ, и вздохнула: — Луций Корнелий слишком занят, и я боюсь, что он не очень отзывчив. — Она поменяла положение на стуле, чувствуя себя неловко, и смущенно промолвила: — Ты много лет была его другом. Думаю, что если уж ты не сумела повлиять на него, то у меня почти совсем нет шансов.

— Полагаю, что это не так, — высокомерно прервала ее Аврелия. — Да, действительно, он навещал меня время от времени, но уверяю тебя, между нами не было ничего предосудительного. Не моя так называемая красота привлекала его. Хотя и неромантически это может прозвучать, но его привлекал мой здравый смысл.

— Я верю тебе, — улыбаясь, сказала Далматика.

Инициативу проявила Корнелия Сулла.

— Ну, это давно уже утекло, — поспешно заговорила она, — и это не может повлиять на сегодняшние наши проблемы. Ты совершенно права, Аврелия, не желая и пытаться опять пойти к папе одна. Но ты должна постараться снова увидеть его, и чем скорее, тем лучше. Сейчас он как раз работает над законами. Это должна быть официальная делегация. Жрецы, родственники-мужчины, весталки, ты. Мамерк поможет, я поговорю с ним. Кто ближайшие родственники Цезаря?

— Котты — три моих сводных брата.

— Хорошо, они все украсят делегацию! Гай Котта — понтифик, а Луций Котта — авгур, что хорошо и с точки зрения религии. Я знаю, Мамерк за тебя замолвит слово. И нам понадобятся четыре весталки. Фонтея — старшая весталка. Лициния. И дочь Цезаря Страбона, Юлия из семьи Цезарей. Ты знаешь кого-нибудь из весталок?

— Даже Юлию Страбону не знаю, — призналась Аврелия.

— Неважно, я знаю их всех. Предоставь это мне.

— А чем я могу помочь? — робея, спросила Далматика.

— Твоя задача — назначить время для делегации и проследить, чтобы папа завтра днем принял нас, — сказала Корнелия Сулла.

— Это легче сказать, чем сделать. Он так занят!

— Чепуха! Ты слишком робкая, Далматика. Папа сделает для тебя все, что попросишь. Трудность в том, что ты почти никогда его ни о чем не просишь, поэтому ты не имеешь представления, как ему нравится что-то делать для тебя. Заговори с ним за обедом и не бойся. Аврелия, я всех соберу здесь пораньше. Ты можешь сначала поговорить с ними, прежде чем пойти к папе.

— А что мне надеть? — спросила Аврелия, готовая уйти.

Корнелия Сулла удивились. Далматика тоже.

— Я только спрашиваю, — как бы извиняясь, сказала Аврелия, — потому что последний раз он раскритиковал мою одежду. Она ему не понравилась.

— Почему? — строго спросила Корнелия Сулла.

— Посчитал ее слишком, скучной.

— Тогда надень что-нибудь в цветочек.

Придя домой, Аврелия вынула из сундука все платья, которые сложила туда много лет назад как слишком игривые для римской матроны-аристократки. Голубое? Зеленое? Красное? Розовое? Лиловое? Желтое? В конце концов она решила, что наденет розовое на темной подкладке, а сверху бледно-розовый газ.

Кардикса покачала головой:

— Сногсшибательно! Ты выглядишь как в тот день, когда отец Цезаря пришел на обед в дом твоего дяди Рутилия Руфа. Ни на один день старше!

— Говоришь, сногсшибательно, Кардикса?

— Ты знаешь, как одна из тех общественных лошадок на параде.

— Я лучше переоденусь.

— Нет, не надо! У тебя нет времени. Иди. Луций Декумий проводит тебя, — решительно сказала Кардикса, выпроваживая хозяйку на улицу, где Луций Декумий уже ждал ее со своими сыновьями.

У Луция Декумия хватило ума придержать язык по поводу вида Аврелии, а его сыновья вообще молчали всю дорогу до Палатина. Каждую секунду Аврелия ждала сообщения от Приска и Гратидии, что уже поздно, что Цезарь умер, и каждая секунда, пока этого сообщения не приходило, была благословением.

Каким-то образом вся инсула узнала, что Цезарь на смертном одре. Приносили маленькие подарки — от букетов цветов до специальных амулетов от ликийцев с пятого этажа. Неслись печальные звуки молитв с этажа, где обитали евреи. Большинство жильцов Аврелии были с ней уже много лет и знали Цезаря с пеленок. Понятливый, ненасытно любопытный, говорливый ребенок, он ходил с этажа на этаж, пленяя всех своим очарованием (качество, которое мать считала довольно сомнительным, но которым он обладал в изобилии). Много женщин нянчили его, кормили его своими национальными блюдами, пели ему песни на родных языках, пока он не выучил их все и потом пел эти песни вместе с ними. Он был очень музыкальным ребенком. Он научился играть на струнных инструментах и дуть во все виды дудок и флейт. Когда он подрос, то с лучшим другом Гаем Матием из другой квартиры на первом этаже распространил свои контакты за пределы инсулы, а потом и по всей Субуре. И теперь весть о его болезни разнеслась по Субуре и со всех концов Субуры стали приносить для него скромные подарки.

«Как я объясню Сулле, что Цезарь представляется каждому человеку по-иному? Что он стопроцентный римлянин и в то же время в нем скрыты десятки других национальностей? Для меня не столько важно его жречество, сколько то, что он сам значит для тех, кого он знает. Цезарь принадлежит Риму. Но не тому Риму, который обитает на Палатине. Цезарь принадлежит Риму Субуры и Эсквилина, и когда он станет великим, его дела приобретут такой размах, какого не было ни у кого, — просто ввиду его богатого жизненного опыта. Один Юпитер знает, сколько девочек — даже женщин моего возраста! — побывало в его постели, сколько набегов совершил он с Луцием Декумием и теми хулиганами из таверны на перекрестке, сколько жизней он затронул, потому что никогда не оставался равнодушным и всегда находил время, чтобы выслушать тебя. Моему сыну только восемнадцать лет. Но я тоже верю в предсказания, Гай Марий! В сорок лет мой сын будет грозным. И клянусь всем богам, какие есть, что если потребуется спуститься в подземное царство, чтобы привести оттуда трехглавого пса Гадеса, я сделаю это, лишь бы мой сын жил».

Но конечно, когда Аврелия пришла в дом Суллы и ее проводили в комнату, полную важных людей, все ее красноречие иссякло, лицо окаменело, она стала строгой, даже суровой. Укрощенной.

Как и обещала Корнелия Сулла, присутствовали четыре весталки, все моложе ее. Вступив в коллегию в возрасте семи или восьми лет, весталка выходила из нее после тридцати лет служения. Никто из них, включая старшую весталку, еще не минул этот рубеж. На них были надеты белые платья с длинными гофрированными рукавами, а поверх этого — еще несколько слоев белых одежд. На груди каждой весталки висела цепь с медалью, а голову венчала семиярусная корона из витой шерсти, на которую накидывалась тончайшая белая вуаль. Жизнь, к которой допускались лишь девственницы, хотя и не требовала уединения, наделяла даже самую молодую весталку огромной мистической силой. Они очень хорошо знали, что их целомудрие — залог судьбы Рима, его успеха, и поэтому отлично сознавали свой особый статус. Некоторые из них втайне подумывали о том, чтобы нарушить клятвы, но большинство входили в роль с самого раннего возраста и очень гордились своим положением.