Приговоренные к жизни - Mars-MF-13

— Иногда я себя ощущаю персонажем какого-то фильма, — говорит мне el Diablo и прижигает мне сигаретиной тыльную сторону ладони. — Чувствуешь себя актёром фильма, но не знающего своей роли. Произносишь роль словно под диктовку суфлёра.

Я чувствую острейшую боль актёра от ожога. У-а-ау-а. Если не одёргивать руку, а напарнику хорошо прижимать раскуренный красный уголёк к твоей коже — боль пробирает по всему позвоночнику, аж до пяток. Теперь моя очередь дать почувствовать ему жизнь. Мы прижигаем друг другу ладони бычками на перекрёстке под светофором, по красному сигналу светофора. Это сближает. Вот-вот загорится красный и тогда Дьяволу придётся нелегко. Красный — это крик. Красный — это сигнал. Красный — это импульс. Красный — это секс. Красный — это агрессия. Красный — это кровь. Красный — это пучок боли. Красный — это революция. Красный — это движение кайфа в мозгу. Происхождение пиратско-английского «весёлый Роджер» от французского «бунтарский красный» по схожести произношения.

— Готов? — спрашиваю я, Дьявол утвердительно кивает головой.

Красный — это ярость. Красный — это жар. Красный — это страсть. Красный — это злость. Красный — это по любому край, крыло. Красный! А-а-а-а-аа-о. El Diablo морщится и скалится. Не каждому человеку я вот так вот просто доверю жечь свои руки и тем более возьмусь за его.

— Ещё что-нибудь скажи, как персонаж.

Молчит. Говорит, что молчит глубокомысленно. Но потом произносит:

— Уважаемый читатель, как ты расцениваешь эту книгу?

Осознал, наконец-то. Я всегда в него верил. Растираем пульсирующие болью и жаром руки, хлопаем друг друга по плечу.

С работы я уволился, побив рекорд продолжительности, то есть проебавшись там более шести месяцев. За это время, за исключением пары десятков страниц этой книги и тройки-четвёрки статей, я не написал (звучат фанфары!!)…практически ни-ху-я. 199 дней и ночей живой дышащей ткани творческой жизни отрезаны безжалостным скальпелем хирурга-мясника и брошены с хлюпаньем (плюп) в эмалированный тазик для отбросов. Вывод:

Я убеждён, что Америка должна ответить за постыдное клеймо нашей эпохи: фетишизацию труда, идиотскую идеологию, основанную на стремлении к материальному прогрессу и презрении к утопии, к поэзии, ко всему, что стремиться к усовершенствованию человеческой души.

Тристан Тцара.

Есть такая профессия в отрасли лесозаготовок — сучкоруб. Я вдруг почувствовал себя однажды на работе прирождённым сучкорубом от многочисленных бюстгальтерно-колготочных тёток-бюрократчиц, разводящими стоны, визги, панику, беготню, если в какой-то бумажке в чёртов последний срок сдачи документов нет чьего-то начальственного крестика. ВСЁ ПРОПАЛО!!! Жизнь не удалась!!! Блядь, как меня достали бюрократы. У меня в руках багор-р-р-рр. А в пятелечке топор-р-р-р. Сейчас устрою вам террор-р-р-р!!!!! Я дед Егор-р-р-р. Спустился с гор-р-р-р-р. Устаивать в округе мо-р-р-р. Но…

— Спасибо. До свиданья, — говорю я им и поворачиваю уж было к выходу как обычный обыватель, обвыкшийся в обыденности и обычно следующий по привычке установленному обычаю. Вот чмо. Комок полутвёрдого кала. Гондон всмятку.

«Чё за хуйню я говорю?! Я ж дед Егор!». Оборачиваюсь и просыпаюсь:

— Придёт время, и вы с удивлением обнаружите за окном разворачивающиеся события. Поймёте, что ваши привычки разрушены, что они не пригодны к быстроменяющимся обстоятельствам. Разинув пасть, надраенную антикариесной пастой, будете думать о том, как бы вам приспособиться к этим условиям. Как спастись и спрятаться. Какой бы бумажечкой прикрыться? Только бы не заметили, не обратили внимания. И с натянутым треском старого образа жизни обнаружите, что в новом времени вам делать нечего. В новом мире вас не будет. Вам всем не сдобровать, дуры!!!

Дед Егор не дождался сужения вылезший из орбит глаз тёток и гордо удалился к отделу кадров, нажимая кнопку автоматической шариковой ручки, чтоб писать заявление, пока не передумал. Запевая на ходу марсельезу: «Allons Enfants!!….».

Автовокзал. Чебуреки, сумки, кура-гриль, настороженные лица, шаверма. Менты хачиков шмонают. Очередной советско-русский город. Ничем особым он не отличается от других. Отойти от вокзала — те же спальные микрорайоны, может чуть пораскидистей и пониже город, чем наш. Мелочи. Люди здесь точно такие же. Сидят, блядь, жопочёсами по бетонным кубрикам, в духе неудавшихся исихастских религиозных практик, с банкой пива в руке уходят в спиритические (спиртические) погружения, соприкасаются мистическим пузом с высокими запредельными дживами-океанами-любви-милости-и-милосердия, общаются с астральными существами (телеведущими), руководствуются заповедью: «Нас ебут, а мы мужаем!», ноют: «Жаждём благода-а-ти». Нате, суки, НАТЕ!!

— Зачем ты пишешь эту книгу? — спрашивает меня Марго Любительница Вампиров, с бластером на ремне. — Это что мемуары, начатые в молодости?

— Не-а, не так. Хотя отчасти верно.

— А что тогда?

— Понимаешь, когда люди пишут мемуары? — к закату жизни. Вспоминают свои приключения, своих попутчиков в жизни, друзей, врагов. То есть они уже полностью контролируют схему, книга уже написана, авторы только переписывают её из памяти, их книга в прошлом. Моя книга рождается здесь и сейчас. Тем она схожа с дневником, который я однажды имел счастье послать неизвестной девке по почте. Моя жизнь может вывернуть куда угодно, вариантов развития жизни для меня, во всяком случае — тьма. «Приговорённые к Жизни» — в настоящем времени. А местами даже в будущем. Здесь текущие явления и надежды, люди и прогнозируемые события — они живут; и для меня они ЕЩЁ РАЗВИВАЮТСЯ, планируют, мечтают, живут, в реальном времени идут к своей цели, а не похоронены в прошлом мемуаров. Это как писать рецензию на фильм во время просмотра фильма, а не после его окончания. Эмоции ещё не стыли, а мысли уже появились. Ты и реагируешь на фильм и пытаешься предсказать финал. Более того, ты сам встраиваешься в фильм и участвуешь в развязке сцен, влияешь на фильм, на его персонажей. Забавно перечитывать прошедшие главы, находясь в последующих. Смесь дневника, мемуаров, рецензии. Можно следить за эволюцией своих настроений, идей. Я живу в ней, в этой книге, а не смотрю на неё со стороны. Я — не автор, а одно из действующих лиц книги.

— Слушай, круто! Я вижу, ты всё продумал. — Марго откинулась своим бритым черепом назад в тусклом кабинете необъятного незаселённого здания. Только мы вдвоём. Мы не включаем свет. У нас светомаскировка.

— Да и ещё. Так как я задался целью не искажать собственных ощущений, разговоров и мыслей, то в отличие от мемуаров, дневников, просто летописи своих событий — не я направляю книгу, а скорее книга начинает направлять меня. В «моей» (американский жест пальцами обозначающий кавычки) книге обитают Миллер, Мао, Че Гевара, Буковки, Геббельс, Маяковский, Браун, Селин, Мисима, Фрейд, Хоум, Хлебников, Ницше. Я сам загрузил себя в этот мир, желая общаться с живыми духами мертвецов напрямую. Иногда я издевательства ради загружаю кого-нибудь из клоунов современности, вроде Джорджа Буша, 43-го презика США. Хотя идиоту понятно, что он ставленник своей группировки на посту презика, также как и россиянский Puto. Но если общество докатилось до скотского состояния (или всё время таким было? я его не так много лет его наблюдаю), что даже на роль ставленника ставит ТАКИХ уродцев от республиканских партий и единств, то значит они ещё хуже в общей массе своей. В основном, все цитаты — это мои собеседники в загробном мире. Если я хочу творить произведение искусства — книгу, а книга равна моей жизни, то мне придётся превратить свою реальную жизнь в произведение искусства. Конечно, это идеал, и он недостижим, но движение туда для меня и есть интерес, кайф, счастье. Как там говорил мне усатый дядя Сальвадор?: «Не бойся, племянничек, совершенства — оно нам не грозит». Если «Приговорённые к Жизни» местами дерьмо, так это потому, что сама жизнь местами дерьмо. В то же время, чтобы совершить какую-нибудь мерзость, мне приходится советоваться с книгой, с духом к примеру Ямамото или Клюева, а так как они не любят житейских мерзостей, то мне приходится делать всё возможное, чтобы не совершать подобных блядств в жизни.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});