Хищники - Максим Шаттам

— А если я скажу вам, что это во мне с самого детства, вы мне поверите? Конечно, я это поняла в течение последних двух лет, однако это уже было во мне, когда потребовалось это использовать.

— Почему в течение последних двух лет? Что же произошло?

Энн не ответила. Она подняла плечи, сделала глубокий вдох и сказала:

— В моей семье отец был всемогущим богом. Мы без рассуждений делали все, что он хотел. Он общался с нами только посредством приказов и наказывал того, кто ему не подчинялся. Не буду вдаваться в детали, но я уверена, что вы представили себе эту картину. Эмоциональную атмосферу, в которой я росла, определяли страх и жестокость. Чтобы выбраться из всего этого, чтобы компенсировать унижение, у вас должен быть сильный характер, это я могу утверждать с уверенностью. Либо вы выплывете в этой жизни, либо утонете. И в некотором смысле… у меня создалось впечатление, что я знаю, о чем вы говорите, когда создаете портреты убийц. Эти люди выросли в обстановке, которая их постоянно травмировала. Иногда возникает чувство, что я многое пережила вместе с ними, только мне удалось выкарабкаться из такой жизни, вот и все.

Она сглотнула, а Фревен быстро на нее взглянул. Она не выглядела настолько уверенной в себе, насколько уверенным был ее тон.

— Вы знаете, некоторое время назад в ходу было слово «психопат». Его использовали так, будто речь шла о новом Граале. Ища возможность избавить нас от страхов, психология, психоанализ, все эти научные дисциплины ссылались на детские и религиозные страхи. Но ведь мы созданы страхом, страх — это один из основных факторов развития нашего вида. Начиная с первобытных времен мы жили в страхе перед хищниками, и если теперь больше не спим ночью в лесу, тем не менее мы по-прежнему привязаны к своим страхам, как люди держатся за перила, спускаясь с лестницы, — а нас хотят избавить от этих перил? Но не так-то легко стереть коллективную память!

— Вы думаете, что психопаты воплощают собой новую форму страха?

— Я думаю так, поскольку нам объяснили, что не существует чудовищ под кроватью или на чердаке, что наше бессознательное — есть источник наших переживаний, а место иррационального, безрассудного страха — затемнено, без учета потребностей нашего вида.

— Страх как человеческая потребность? — удивился Фревен.

— Да, перила, защищающие наш вид. Без страха человек стал бы неуправляемым, весь человеческий род впал бы в безумие, постепенно было бы утрачено умение владеть собой, в привычку вошли бы самые мерзкие первобытные инстинкты, потому что страх управляет нашими побуждениями и нашими способностями их контролировать. Именно страх позволяет также нашему доминирующему и самому сильному виду существовать в виде сообществ. Страх перед внешними хищниками на заре цивилизации заставлял нас помогать друг другу. А если он исчезнет, человек вернется к своему основному инстинкту — удовлетворять свои желания. Еда, секс, завоевание территории и тому подобное — ничего, кроме эгоистических интересов, когда другой в лучшем случае партнер — согласитесь вы или нет, — а в худшем — соперник в борьбе за обладание имеющимися запасами. Если нет страха — наступает длительный хаос.

— И вы думаете, что теперешний горячий интерес к наукам о поведении происходит именно из этого?

— Убеждена. Мы заменили чудовище с чердака психопатом. Это человеческая необходимость, и точка. Мы больше не боимся засыпать ночью, не заглянув под кровать. Но теперь надо найти другую причину для страха. И тут появляется психопат. Потому что он — это одновременно и вы, и я, человеческое существо с обычной внешностью, но которое способно на невероятные злодеяния. Хуже того, оно совершает их абсолютно сознательно, ради удовольствия, по необходимости. И тогда в некотором смысле психопат — это тоже чудовище. Существо, живущее между двух миров, нашим и его собственным, который неведом нам, — миром крови.

Фревен понимал, куда она клонит, и он вошел в игру, выступив адвокатом дьявола:

— А не будет ли опасным для общества тот механизм, который не заставляет нас бояться опасности, исходящий изнутри? Нет ли риска в том, что мы сделаемся слишком недоверчивыми по отношению друг к другу, и это ослабит социальные связи, создающие нашу цивилизацию?

— Ну, это слишком извращенная форма такого страха. А если вместо того, чтобы сплачивать нас, он начнет нас разделять?

— Вы не слишком оптимистично смотрите на состояние общества.

Быстрым жестом она указала на лес:

— Эта война делает вас оптимистом? Мы — другие, мы — существа развитые, цивилизованные! Столько лет эволюции, открытий, научных исследований того, кто мы есть, но тем не менее мы решаем наши проблемы посредством таких варварских войн? Даже в наши дни? И сколько же лет будет продолжаться такое дикарское поведение? Через пятьдесят лет мы все еще будем вести войны? А через триста лет? А через тысячу? Мы будем существовать в этом же ритме? Я думаю, что очень поучительно, Крэг, то, что мы видим сами: первая игра, в которую начинают играть дети, это игра в войну. Они учатся убивать друг друга. Это все в нас, хотите вы этого или нет, человек — это хищник. Самый ужасный из всех.

Она перевела дыхание и тихо добавила зловещим голосом:

— Все это деструктивное поведение не могло бы сохраниться при таком духовном и моральном порабощении в течение стольких лет эволюции. Но, если оно живет по мере того, как у человека предков намного больше, чем у всех видов животных на земле, несмотря на ограничения, способствующие развитию цивилизации, тогда надо реально смотреть на вещи. Все сводится к очевидному. Эти психопаты, такие люди, как убийца, которого мы ищем, находятся среди нас не случайно. И не надо этого отрицать. Они несут сообщение.

Энн с грустью смотрела на белый горизонт.

— Это сообщение о том, что в мире господствует вид, который может сохраниться только благодаря способности удерживать свое звериное превосходство. А чтобы и дальше царствовать на земле, нам надо оставаться чудовищами.

— Если я правильно понял, вы утверждаете, что страх благоприятен для человека, что мы должны отдавать себе отчет в своей звериной сущности и что осознание этого приводит нас к… неприятию самих себя как личностей. Надежды, так необходимые для нашего развития, станут очень мрачными; как не перестать любить себя и бороться за выживание вида, когда выясняется, что он представляет собой нечто чудовищное? Боюсь, что при такой динамике произойдет возврат к первичному — к доведенному до крайности индивидуализму и к получению личных удовольствий при снижении способности к сопереживанию… Это же характерно для действий убийц, которые нас преследуют? — мрачно заключил Фревен.

— Почему бы и нет? Они показывают то, что нас ждет. С самого начала этой войны я оглядываюсь вокруг себя и делаю странные выводы. На самом деле прежде я бы сказала: здравые. Все люди в той или иной степени подвержены неврозам, это очевидно. Все мы несовершенны для того, чтобы выжить в несовершенном мире. С помощью войн люди справляются с такими сильными эмоциональными напряжениями, при которых их неврозы постепенно берут верх над их воспитанностью и цивилизованностью. Войны — это ускорители эволюции инстинктивного поведения. И все, что я вижу каждый день, вполне согласуется с моими убеждениями.

Фревен молчал. В том, что она говорила, он узнавал свои собственные рассуждения. Она открыла глаза, вот и все. Это страстная увлеченность, которая ждет только впечатлений от текущей жизни, Энн тщательно анализирует и так сильно раскачивает ее, что она меняет свое направление. Его пальцы сильно сжали руль автомобиля. Но это не все. Она сказала: мы все подвержены неврозам, а ее сила состоит в умении использовать свои. Она не случайно затеяла этот разговор по поводу своего жестокого отца, это было как бы резание по живому.

— А если человечество придет к тому, чтобы делать, как вы? — спросил он. — Найти в себе силы противостоять собственным травмам детства, чтобы из них черпать энергию?

Энн повернулась, чтобы посмотреть в лицо Фревену.

— Этого недостаточно, — холодно возразила она. — Использовать свои темные стороны, чтобы они стали светлыми, говорить на тайном языке чудовищ — все это еще не значит, что ты освобождаешься из потемок своей души.

— Тогда что? Значит, мы обречены, такова мораль вашего анализа?

Энн провела рукой по лбу.

— Найдем того, кто убил Ларссона и Конрада, — устало проговорила она. — Может быть, тогда и найдем ответ.

Фревен отвел взгляд от дороги, чтобы посмотреть на молодую женщину. Она завлекла его в эту беседу, чтобы не говорить о себе самой, о своем трагическом детстве, догадался он. Она совсем не сказала о том, что же произошло два года назад такого, что побудило ее осознать свое влечение к расследованию преступлений. Фревен понял, что она никогда не расскажет об этом. Это ее тайна.