Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин

вместе с тем – с её стойкостью, верностью, женственностью.

День, когда Шолохов поймёт, что иного выбора нет, – и материнской судьбой сцепит, соединит воедино все кровавые распри минувших лет, – мы не знаем. Но этот день был.

Возможно, поначалу он сам удивился и даже напугался: разве можно так? А что сказал бы отец? А как сама мать посмотрит? Но, прожив с этой мыслью день, или неделю, или месяц, осознает: он прав. Мать всё поймёт. Потому что за каждой строкой, написанной сыном, будет только любовь.

Именно материнский образ, положенный в основание романа, и стал, кажется, залогом того воистину христианского мирооправдания и человекопонимания, явленного Шолоховым. Потому что перед матерью оступиться было нельзя.

Много позже, когда режиссёр Сергей Герасимов снимал «Тихий Дон», местные жители нашептали Элине Быстрицкой, игравшей Аксинью: твоя героиня наверняка ещё жива, спроси у Шолохова, он скажет, что это за баба-то.

Она и спросила.

Шолохов полюбовался на красавицу-актрису. Вообразим себе монолог, какой он мог бы произнести:

– В общем так, дочка, смотри, до того как меня родить, мать моя, Анастасия Даниловна, сошлась с молодым барином, наподобие Листницкого в романе, в той усадьбе, под названием Ясеновка, где служила в холопках, – хотя и с отцом она зналась уже. Забеременела от барина, и её поскорей выдали замуж за старого атаманца Степана. Атаманец её бил, наподобие как бил Степан Астахов Аксинью. И она, похоронив ребёнка, сбежала от него обратно в Ясеновку, в помещичий дом… Казачку, сбежавшую от мужа, я описал потом в рассказе «Двухмужняя» – это как бы мосток от образа матери к образу Аксиньи. Они обе в этом рассказе смыкаются, соединяются, две эти беспутные судьбы – Аксиньи и Анастасии Даниловны. Заметь ещё: Аксинья просит после измены прощения у Григория на развилке Чукаринской и Кружилинской дорог, «возле бурой степной часовни». Это, дочка, как раз неподалёку от Ясеновки, где всё с моей матерью и приключилось. Поехали, свожу тебя туда, я там иногда бываю. Присяду у часовенки, выкурю трубочку – и дальше еду. Одному Господу Богу я намекнул с этой часовенкой на подоплёку судьбы Аксиньи – никто больше не знает. Он и ты ещё теперь…

Наконец Шолохов сказал:

– Глупенькая! Я выдумал Аксинью.

* * *

Первое название романа было «Донщина».

Начав осмыслять Корниловский мятеж и метания казачества в 1917 году, Шолохов неизбежно подходил к фигуре Подтёлкова, а оттуда прямая дорога лежала к Вёшенскому восстанию.

Ещё в 1920-е на встречах с читателями Шолохов рассказывал: поначалу он думал, что это будут две разные книги – роман про Корнилова и повесть про Подтёлкова. В июле он съездил в хутор Пономарёв, где казнили Подтёлкова, Кривошлыкова и весь их отряд. Пономарёв располагался в сорока километрах к югу от Каргинской. Снял там комнатку и начал собирать материал. Переговорил со множеством людей. В очередной раз казаки безбоязненно шли на разговор, открывая такие подробности, о которых лет десять спустя уже смолчали бы.

Заехав в Букановскую, на второй неделе августа, через Михайловку, Шолохов вернулся в Москву. Снова поселившись у Кудашёва, сдал в печать второй сборник рассказов – «Лазоревая степь». Издательство «Новая Москва», тираж – 5000. В сборник изначально вошло 11 вещей: «Лазоревая степь», «Чужая кровь», «Нахалёнок», «Смертный враг», «Калоши», «Путь-дороженька», «Продкомиссар», «Илюха», «Кривая стёжка», «Чревоточина», «Семейный человек». Уже шла вёрстка, когда Шолохов добавил в книжку ещё один, с пылу с жару готовый рассказ – «Батраки».

Состояние хронического безденежья преодолевалось пока крайне медленно. С бесконечными поездками, работой над романом, рождением ребёнка забот и расходов прибавилось, а деньги поступали куда медленней. Одновременно с подготовкой книги «Лазоревая степь» Шолохов решил сдать в Госиздат – главное государственное издательство, – другой, из девяти вещей, сборник под названием «О Колчаке, крапиве и прочем». Казус состоял в том, что восемь из девяти рассказов сборника были проданы уже в издательство «Новая Москва» и лишь один, заглавный, рассказ – «О Колчаке, крапиве и прочем» – не входил в «Лазоревую степь». Шолохов, видимо, решил, что главное – получить гонорар, вернее даже два гонорара, а дальше как пойдёт.

В те дни ему предложили работу – должность помощника заведующего литературно-художественным отделом двух объединённых журналов. Хоть в сентябре выходи и принимай дела: будешь, Михаил Александрович, на жалованье, как честный советский служащий.

Но, несмотря на все тяготы, Шолохов твёрдо решает: нет. Никакой службы. О чём прямо жене сообщает: «…тогда надо проститься с писательством вообще и с романом в частности!»

И она его не осудила. Мужу – виднее.

Откуда всё-таки в нём – мужчине 21 года от роду – была эта самоуверенность?

* * *

В конце лета на него снизошло откровение.

1917 год воистину разрубил историю России, это небывалая дата, но… Никто ж толком не знает, кто такие эти самые казаки. Разве что на открытках их видел обычный русский человек – даже если он книжки читал.

Надо начинать с довоенной поры!

Взять и описать казачью станицу, где он, приписанный к казачьему сословию, рос. Поместить в книгу шолоховских соседей, каргинскую мельницу и хуторскую церковь, запомнившиеся навек песни, свадьбы, похороны. Пусть из этой, политой донскими дождями почвы, растёт роман, куда вместится всё: материнские встречи и разлуки, военная судьба Харлампия Ермакова, дом Лёвочкина, купеческие хоромы Шолоховых и Моховых, работники с отцовской мельницы, бессчётное количество прожитого, услышанного, подсмотренного, – и Лавр Корнилов, и Подтёлков с Кривошлыковым, и белые генералы в станице Вёшенской, и, конечно же, Фомин.

Только надо сдвинуть эту тяжеленную крышку с памяти – и освободить себя. И выпорхнут на свет божий духи и населят мир своими голосами.

А главным героем станет – наконец явилось это имя! – Мелехов Григорий Пантелеевич, в котором на ермаковский костяк будет наращена мятущаяся шолоховская душа – его собственная.

«…и до весны я чёрту рога сломаю», – пишет Шолохов жене.

Он осознал тему.

И чтобы всё получилось, мало было взять гонорар с Госиздата, хоть это и подсудное, между прочим, было дело – Шолохов три таких гонорара выцыганил бы в том сентябре.

Потому что такой роман на кону.

И название вдруг явилось: «Тихий Дон».

В октябре 1926 года Шолоховы переезжают в Вёшенскую. Если уж писать главную книгу – то здесь. Сюда род Шолоховых явился, и тут их место силы.

Сняли две комнаты в казачьем курене: в одной дочка с женой, в другой – рабочий кабинет. Оставив Корнилова в 1917 году, он решил начать повествование с мая 1912-го – с дня своего рождения. В том мае ему исполнилось семь лет – в этом возрасте закладываются первые психологически осознанные воспоминания. Отвёл себе полгода, чтоб закончить первую книгу.

На первой странице рукописи романа «Тихий Дон» стоят две