Шолохов. Незаконный - Захар Прилепин

лечении.

Мелехов был награждён четырьмя Георгиевскими крестами и Георгиевскими медалями четырёх степеней. Ермаков – теми же четырьмя Георгиевскими крестами и Георгиевскими медалями четырёх степеней.

Мелехов в мае 1916 года ранен в руку. По излечении получил отпуск, вернулся в Татарский. Ермаков 20 ноября того же года получил ранение в левую руку. По излечении получил отпуск, вернулся в Базки.

В январе 1917-го Мелехов за боевые отличия был произведён в хорунжие. После очередного ранения он – взводный во 2-м Запасном Донском казачьем полку. 2 мая 1917-го Ермаков был направлен во 2-й Запасный Донской казачий полк. Произведён в хорунжие, назначен взводным офицером.

Мелехов после Октябрьской революции назначен командиром сотни 2-го Запасного полка. В составе полка он прибыл на Дон, на станцию Каменскую. Ермаков в составе 2-го Запасного полка после революции прибыл на Дон, на станцию Каменскую.

20 января 1918 года под Глубокой Мелехов, как и Ермаков, виделся с Подтёлковым.

21 января оба участвуют в бою против отряда Чернецова, оба ранены – Мелехов под станицей Лихая, Ермаков под станицей Глубокая.

29 января Мелехов по ранению приезжает домой в Татарский, где остаётся до конца зимы. Ермаков в этот же день по ранению приезжает домой в Базки. В марте избирается атаманом станицы Вёшенской.

11 мая 1918 года тот и другой присутствуют при казни Подтёлкова и его казаков.

12 марта 1919 года начинается Вёшенское восстание. Мелехов назначается командиром Вёшенского полка, который разворачивается в 1-ю повстанческую дивизию. Ермаков в тот же день назначается командиром сотни, затем командует Вёшенским повстанческим полком, а затем 1-й повстанческой дивизией.

25 марта 1920 года Мелехов, отступая от красных, прибыл с однополчанами в Новороссийск и уже там сдался в плен красным. Ермаков, отступая в сторону Новороссийска, попал в плен к красным.

Мелехов поступил на службу в Красную армию. В составе 1-й Конной армии Будённого участвовал в войне с поляками, был награждён лично Будённым, командовал эскадроном. Вернувшийся по ранению в Татарский ординарец Мелехова Прохор Зыков рассказывает Аксинье: «Вместе с ним в Новороссийском поступили в Конную армию товарища Будённого, в Четырнадцатую дивизию. Принял наш Григорий Пантелевич сотню, то бишь эскадрон, я, конешно, при нём состою, и пошли походным порядком под Киев.

Ну, девка, и дали мы чертей этим белым-полякам! Шли туда, Григорий Пантелевич и говорит: “Немцев рубил, на всяких там австрияках палаш пробовал, неужли у поляков черепки крепше? Сдаётся мне, их легше рубить, чем своих – русских, как ты думаешь?” – и подмигивает мне, оскаляется. Переменился он, как в Красную Армию заступил, весёлый из себя стал, гладкий, как мерин… Говорит, буду служить до тех пор, пока прошлые грехи замолю. Это он проделает – дурачье дело нехитрое… Возле одного местечка повёл он нас в атаку. На моих глазах четырёх ихних уланов срубил. Он же, проклятый, левша сызмальства, вот он и доставал их с обеих сторон… После боя сам Будённый перед строем с ним ручкался, и благодарность эскадрону и ему была».

Ермаков тоже поступил на службу в Красную армию. В составе 1-й Конной армии Будённого, участвовал в войне с поляками, был награждён лично Будённым, командовал полком. Шолохов позже записал о Ермакове: «Тов. Будённый помнил его по 1-й Конной Армии и отзывался о нём, как об отличном рубаке, равном по силе удара шашкой Оке Городовикову». То есть многие годы спустя Шолохов спросил при встрече у Будённого: а запомнил ли он такого-то? Запомнил.

Ермаков своей судьбой словно бы выстроил сюжетную канву «Тихого Дона» в части военных действий и боевых перепутий главного героя.

Шолохов признавался литературоведу Прийме, что тогда же, после первых, до самой ночи посиделок с Ермаковым, придумал несколько глав уже для третьей книги «Тихого Дона». Но первая книга ещё не складывалась – ведь у Ермакова не было Аксиньи. Её надо было найти.

У Ермакова была своя семейная жизнь и своя любовная история. Жена у него, – как и Наталья у Григория, – умерла; дочку Пелагею, выйдя из тюрьмы, он забрал у родни и воспитывал сам. Пелагея Ермакова рассказывала литературоведу Виктору Гуре про отца: «Была у него в Вёшках казачка, красавица, говорят. Не видела я её. А ей, видно, хотелось на меня поглядеть, просила отца ненароком прислать. Он было и записку написал, велел отнести. Бросила я записку за сундук, упёрлась, твержу своё: “Не пойду!” – “И в кого ты уродилась такая?” – спросил он. “В тебя вся, – ответила. – В кого же мне быть”. Так и не пошла».

Здесь мы видим признаки истинной страсти – неизвестная нам женщина из Вёшенской так любила Харлампия, что хотела понравиться его взрослой дочери. Надеялась на совместную с Ермаковым жизнь и желала преломить предубеждение дочери против неё. Возможно, роман их начался ещё тогда, когда жива была ермаковская жена. Отсюда жёсткое неприятие дочерью этой женщины.

Может, там что-то такое было, о чём никто и не узнает никогда – а Шолохов знал?

Переехав в станицу Вёшенскую, неужели там он не нашёл подругу Ермакова? Не выспросил у неё – как всё у них было?..

За несколько лет до Отечественной войны молодой, на 11 лет моложе Шолохова, писатель Анатолий Калинин – тоже из казаков, будущий автор знаменитого романа «Цыган», – приехав в Вёшенскую, пошёл с утра на рынок, и бабушка, продававшая молоко, в разговоре вдруг призналась:

– Григорий Мелехов – мой племянник. Только его фамилия была Ермаков. А Михаил всё распознал про него и пропечатал. Всё до капельки.

* * *

Наговорившись с Ермаковым в Базках, Шолохов поехал в Букановскую, к жене и дочке.

Зародившаяся книга росла, как плод, обретая силу, цвет, кровоток.

В Букановской, чтоб спокойно работать, он снова снял летнюю пристройку у кузнеца Долгова. Тесть, разглядывая очередную, привезённую из Москвы стопку газет и журналов с рассказами зятя, заметно потеплел.

– Ты не иначе как Пушкиным сделаться хочешь? – не без казацкой иронии выспрашивал Пётр Громославский за обедом.

– Может, и так, – спокойно отвечал Шолохов.

Благодарил за угощение – и к себе.

Многое уже было собрано для книги, но завязки не хватало.

Накидав ещё главу, другую – возвращался к рассказам.

– Аксинья – это вы? – годы спустя не раз и не два будут спрашивать у Марии Петровны.

Она отвечала:

– Аксиний ведь много, знают их в хуторах. Не я. Но, когда молодая была, колечки волос на шее – помните? Завитки – как у меня.

Завитки уже были, запах был, очарование, голос – а судьба не находилась.

И однажды Шолохов совершит немыслимое.

Прежде никто из русских классиков не решался на то, чтоб взять на растопку женского образа – материнскую судьбу. Шолохов сделает это. Возьмёт за основу страстного женского характера – не жену, не иных своих подруг, не соседских баб – а мать. Со всей кромешной путаницей её мужчин, страстей, похороненных детей, и