Моральное животное - Роберт Райт

Часто принижение других пребывает на чуть обнаружимом уровне и может даже исчезать, если эти другие — семья или друзья. Но следует ожидать, что оно достигнет большой величины, если два человека соперничают за что-то вроде конкретной женщины, конкретного мужчины, конкретного профессионального признания. Ричард Оуэн был обозревателем, жёстко раскритиковавшим "Происхождение видов". Он был выдающимся зоологом и палеонтологом. У него были собственные идеи насчёт изменений видов. После выхода его обзора Дарвин отметил, что "лондонцы говорят, что он обезумел от зависти, потому что о моей книге все говорили". Оуэн убедил сам себя (и, следовательно, других) что работа конкурента была хуже? Или Дарвин убедил сам себя (и, следовательно, других), что человеком, который угрожал его статусу, двигали эгоистичные мотивы? Вероятно как то, так другое, а возможно — и то, и то.

Острая чувствительность, с которой люди обнаруживают недостатки своих конкурентов, — одно из чудес природы. Требуется Геркулесово усилие, чтобы управлять этой тенденцией сознательно, и усилие должно повторяться регулярно. Некоторые люди могут мобилизовать достаточно воли, чтобы не говорить о конкурентах как о никчёмных людях; они могут даже произносить нечто шаблонно-викторианское о "достойном противнике". Но обуздывать само восприятие — бесконечный, неосознанный, всеобъемлющий поиск признаков никчёмности — это верно работа для Буддистского монаха. Честность оценки просто вне досягаемости большинства смертных.[83]

Если самореклама пустила настолько глубокие корни в людях, то почему существуют самокритики? Один ответ — самоосуждение не влечёт издержек, когда все и так всё знают, и может даже принести некоторую выгоду; репутация скромности повышает эффективность тонкого хвастовства (пример — Дарвин). Другой ответ — генетическая программа для психического развития очень сложна и разворачивается в мире, полном неопределённости (нынешний мир весьма непохож на древнюю среду); и не нужно ожидать, что всякое человеческое поведение отвечает генетическим интересам. Третий ответ наиболее интересен: социальная иерархия посредством естественного отбора произвела некоторые иронические эффекты на человеческую психику. В какие-то времена обладание искренне низким мнением о себе самом и разделение этого мнения с другими, имело неплохой эволюционный смысл.

Вспомним, что в целом происхождение статуса исходит из факта, что некоторые соседи-цыплята — собратья некоего цыплёнка, скажем так, слишком грозны, чтобы имело смысл бросать им вызов. Гены, строящие психические способности и сообщающие животному, какому из соседей стоит бросать вызов, а какому нет, процветают. Как именно психические способности передают это сообщение? Ну, уж конечно они не пишут маленькие субтитры «Вызови» или "Не вызывай" перед глазом. Скорее всего, сообщение передаётся через чувство; животные чувствуют или не чувствуют готовность сделать вызов. И животные в самом низу иерархии — животные, которых бьют все приходящие, — ощущают последнее сообщение хронически. Это можно называть низкой самооценкой.

Можно сказать, что низкая самооценка возникла как способ примирить людей с подчинением статусу, когда такое примирение отвечает их генетическим интересам.

Не следует ожидать, что люди будут скрывать низкую самооценку. Низкий статус может отвечать их генетическим интересам не только самим принятием низкого статуса, но и (по крайней мере, в некоторых обстоятельствах), выражать принятие его — вести себя покорно, чтобы они не были ошибочно восприняты как какая-то угроза и отношение к ним было бы соответственным.

Совсем не обязательно обманывать самого себя насчёт низкой самооценки. Любое чувство, предназначенное для того, чтобы оградить людей от стремления к недостижимым целям, по идее должно (по крайней мере, огрублённо) отражать истинную действительность. Но не всегда. Если одна из целей низкой самооценки — удовлетворить людей с высоким статусом вашей почтительностью к ним, то его уровень, строго говоря, должен зависеть от того, сколько этой почтительности требуется для их удовлетворения; в присутствии кого-то очень властного вы можете испытывать свою более глубокую никчёмность (касательно, к примеру, вашего интеллекта), чем было бы гарантировано с точки зрения объективного стороннего наблюдателя. Антрополог Джон Хартунг в 1988 году обратил внимание на возможность самообманчивого снижения самооценки (он назвал это "обманом вниз") и предложил пример из несколько другой области. Он предположил, что женщины могут иногда ложно подчинить себя мужчинам. Если, скажем, семейный доход ощутимо зависит от мужа, имеющего высокую самооценку на работе, то женщина может невольно оказаться в "башне уверенности в себе" её мужа, обеспечивая его стандарт своей более низкой компетентностью".

Посредством изобретательного эксперимента выяснено, насколько глубоко может быть захоронена в нас правда о нас самих. Когда люди слышат записанный голос, гальваническая реакция их кожи (GSR) повышается, больше всего она повышается, когда они слышат собственный голос. Удивительно, но когда людей спрашивают, их ли это голос, они в среднем ошибаются чаще, чем их GSR. Интригует схема ошибки. После понижения самооценки посредством «неудачи» в специально составленной задаче люди становятся склонными отрицать принадлежность голоса им, хотя их GSR показывает, что на некотором уровне они «знают» правду. После повышения самооценки, они начинают указывать на другие голоса, как на их собственный, хотя их GSR снова показывает, что где-то внутри есть правильная информация. Роберт Триверс, знакомясь с этим экспериментом, написал: "Это как будто мы раздуваем наше представление о себе… затем сжимаем его при неудаче, причём это в значительной степени неосознанный процесс".

Восприятие себя плохим — факт, подходящий для иных вещей, чем посылка людям своекорыстных сигналов. Начнём с того, что существует упомянутая выше функция жгучего позора: пощёчина за социально грубые ошибки, способ воспрепятствовать повторению поступков, чреватых снижением статуса. Также, как подчеркнул эволюционный психиатр Рандолф Несс, настроение может эффективно фокусировать энергию. Люди всех статусов могут становиться апатичными и мрачными, когда их социальные, сексуальные или профессиональные перспективы тускнеют, а затем становиться оптимистичными и энергичными, когда такие перспективы открываются. Как будто они отдыхают перед большим состязанием. Но если такие перспективы не открываются, то апатия переходит в умеренную депрессию, а это состояние может подтолкнуть человека к плодотворному изменению курса — сменить карьеру, выбросить за борт неблагодарных друзей, отказаться от стремления к неуловимому потенциальному супругу.

Дарвин являет собой хороший пример многообразной практичности плохих чувств. В июле 1857 года, за два года до публикации "Происхождения видов", он написал своему другу Джозефу Хукеру: " Я проделал некоторые вычисления насчёт изменчивости…, говорил вчера с Лаббоком, он указал мне грубейшую принципиальную ошибку, а это означает, что 2 или 3 недели работы были впустую". И хотя Дарвин и без того был склонен к самоуничижению, но это повергло его в ощущение собственной никчёмности более сильное, чем обычно. Он написал: "Я самая несчастная, запутавшаяся, глупая собака во всей Англии и готов плакать от досады за мою слепоту и самонадеянность".

Подсчитаем стороны, с которых эта мрачность состояния могла бы быть ценна. Первая — средство снижения самооценки. Дарвин перенес социальное унижение. Произошёл поединок лицом к лицу, в ходе которого его ему указали на путаницу там, где он предполагал себя экспертом. Возможно, некоторое долгосрочное снижение его самооценки было необходимо; возможно, ему нужно было снизить амбицию его учёности, чтобы он не был воспринят как угроза большими интеллектуальными звёздами Англии, которые могли бы затмить его так или иначе.

Вторая — отрицательное подкрепление. Длительная боль этого инцидента, возможно, воспрепятствовала повторению Дарвином поступков (ошибочного анализа, в данном случае), могущих привести к унижению. Возможно, в другой раз он был бы осторожнее.

И третья — сигнал к перемене курса. Если это уныние продолжалось, даже гранича с депрессией, оно могло бы изменить поведение Дарвина более радикально, направляя его энергию в совершенно новые каналы. "Этого достаточно, чтобы заставить меня разорвать весь мой M.S. и предаться отчаянию", — написал он в тот же день Лаббоку, благодаря его за коррекции и извиняясь за то, что он настолько «запутался». Насколько мы знаем, Дарвин не рвал рукопись. Но если бы он столкнулся с цепью препятствий такой силы, он мог бы вполне отказаться от проекта. И это было бы, вероятно, полезно для его долгосрочного социального статуса, если в его голове и в самом деле всё было бы настолько запутано, что ему не стоило бы писать внушительную книгу о происхождении видов.