Предпоследняя правда - Филип Дик

— Друзья мои, с вами говорит Уолт Дэнджерфилд. Хотелось бы поблагодарить всех вас за то чудесное время, которое мы с вами провели в разговорах. Это помогало нам чувствовать, что все мы вместе. Однако, боюсь, что эта моя хворь больше не позволит мне продолжать делать то, что я делал все эти годы. Поэтому с превеликим сожалением должен заявить, что разговариваю с вами в последний раз… — Он с трудом продолжал говорить, аккуратно подбирая слова, стараясь, чтобы им, его слушателям там, внизу, было не так горько. Тем не менее, он сказал им правду, он сказал, что ему, похоже, пришел конец, и что теперь они должны найти какой-то другой способ общения друг с другом, научиться обходиться без него. Закончив, он выключил микрофон, и устало, по давней привычке прокрутил записанное.

Но лента оказалась пуста. На ней не было абсолютно ничего, хотя он говорил около пятнадцати минут.

Очевидно, что-то случилось с оборудованием, но сейчас ему было все равно; он снова включил микрофон, перещелкнул несколько переключателей на пульте, на сей раз, решив передать свое послание напрямую. А уже жители того района, на который велась передача, как-нибудь разнесут его послание дальше. Другого выхода он не видел.

— Друзья мои, — снова начал он, — Это Уолт Дэнджерфилд. У меня для вас плохие новости, но… — И только тут он понял, что говорит в мертвый микрофон. Динамик над головой молчал; значит, передача не велась. В противном случае, он слышал бы собственный голос.

Сидя и пытаясь понять, в чем дело, он заметил кое-что еще, кое-что куда более странное и зловещее.

Вся окружающая его аппаратура работала. Причем, судя по всему, работала уже некоторое время. Высокоскоростные магнитофоны, которыми он никогда не пользовался, теперь бешено крутились — в первый раз за семь лет. Уставясь на них, Уолт заметил, как щелкнули реле, один магнитофон замер, зато заработал другой, только уже на обычной скорости.

«Ничего не понимаю, — сказал он себе. Что происходит? »

Очевидно, системы принимали сигнал на высокой скорости, а теперь один из них начал воспроизводить записанное. Но кто все это запустил? Только не он. Приборы показывали, что передатчик спутника включен, идет передача. В тот момент, когда он понял, что информация, уловленная и записанная, теперь транслируется, динамик над его головой ожил.

— Так, так, так, — с усмешкой произнес голос — его собственный голос. — С вами снова ваш старый приятель, Уолт Дэнджерфилд. Прошу прощения за эту концертную музыку, обещаю, такого больше не повторится».

«Когда же я говорил такое? — недоуменно спросил он себя, оцепенев в кресле, и растерянно слушая. Он был потрясен и озадачен. Голос был так похож на его собственный, так жизнерадостен. Разве я мог бы сейчас так говорить? Так бодро говорить я мог разве что много лет назад, когда еще был здоров, и она еще была жива.

— Короче, — продолжал голос, — то легкое недомогание, о котором я вам говорил… видно, в кухонном шкафу завелась прожорливая мышь. Думаю, вы умерли бы со смеху, представляя, как Уолт Дэнджерфилд со шваброй гоняется по спутнику за мышью, но примерно так все и было. Короче говоря, часть моих запасов оказалась испорченной, а я и не заметил… во всяком случае, брюхо мне прихватило. Однако, — тут он услышал свой собственный знаменитый смешок, — я уже в полном порядке. Знаю, вы будете рады услышать это, все вы — те, кто нашел возможность прислать мне пожелания выздоровления. Я очень вам благодарен за это».

Поднявшись с кресла перед микрофоном, Уолт Дэнджерфилд с трудом доплелся до койки, улегся, закрыл глаза, и снова принялся размышлять об этой боли в груди, и о том, что же она означает. «При стенокардии, — думал он, — боль такая, будто на грудь давит огромный кулак. У меня же боль скорее острая. Если бы я мог сейчас еще раз проглядеть те медицинские микрофильмы… возможно, я просто пропустил что-то важное. Например, боль сосредоточена непосредственно за грудиной, а не левее. Что это может означать?

А может, ничего страшного и нет? — подумал Дэнджерфилд, снова поднимаясь с койки. Может, Стокстилл, этот психиатр, который советовал дышать углекислым газом, прав? Может, причина действительно кроется в психике. Сказались столько лет одиночества?

Впрочем, нет, не похоже. Уж слишком эта боль реальна».

В болезни его удивляла еще одна вещь. Поскольку, несмотря на все усилия понять, чем подобное может быть вызвано, Уолт так и не пришел ни к какому выводу. Дэнджерфилд даже не удосужился сказать об этом нескольким врачам, с которыми консультировался. А теперь было уже слишком поздно, поскольку он был так болен, что был не в состоянии управляться с передатчиком.

А странность эта заключалась в том, что боль всегда усиливалась именно тогда, когда спутник пролетал над Северной Калифорнией.

Среди ночи Эди Келлер неожиданно разбудил возбужденное бормотание Билла.

— Чего тебе? — Сонно спросила сестра, пытаясь понять, что брат там такое лопочет. Она села на кровати, протирая глаза, а тем временем бормотание перешло в настоящий визг.

— Хоппи Харрингтон! — буквально вопил внутри нее Билл. — Он захватил спутник! Хоппи захватил спутник Дэнджерфилда! — Он возбужденно верещал, повторяя это снова и снова.

— А ты откуда знаешь?

— Потому что так говорит мистер Блутгельд. Он сейчас хоть и далеко внизу, но по-прежнему видит все, что происходит у нас наверху. Он о нас все знает. И ненавидит Хоппи, потому что тот его убил.

— А как там сам Дэнджерфилд? — спросила она. — Еще не умер?

— По крайней мере, внизу его нет, — после довольно продолжительной паузы ответил брат. — Похоже, пока нет.

— И кому я должна об этом рассказать? — спросила Эди. — Насчет Хоппи и спутника?

— Расскажи маме, — посоветовал брат. — И лучше прямо сейчас.

Выбравшись из постели, Эди пересекла холл, подошла к двери спальни родителей, приоткрыла ее и позвала:

— Мама, мне надо тебе кое-что сказать… — и тут же осеклась, поскольку матери в спальне не было. В постели был только один человек — ее отец. А мать — девочка мгновенно это поняла — ушла и больше никогда не вернется.

— Где она? — спросил внутри нее Билл. — Я знаю, что ее здесь нет. Я всегда ее чувствую.

Эди медленно прикрыла дверь спальни. «Что же мне делать? — спросила она себя, и, оглушенная, поплелась обратно, дрожа от ночного холода.

— Да тише ты! — шикнула она на Билла, и его бормотание стало немного потише.

— Ты должна найти ее, — сказал Билл.

— Не могу, — отозвалась Эди, поскольку знала, что это безнадежно. — Дай мне лучше подумать, как быть дальше, наконец сказала она, возвращаясь в свою комнату к халату и тапочкам.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});