Джентльмены - Клас Эстергрен

Нет, не из полиции, заверил Лео.

В паре километров к востоку от ОАО «Северин Финмеканиска», на противоположной стороне улицы Хаммарбю Фабриксвег, стоял небольшой ветхий домишко. Узкая дорожка вела к озеру Сикла, где и располагалась эта древняя хибарка для строителей. Когда-то выкрашенная голубой краской, она выцвела и теперь почти сливалась с серой прибрежной скалой — не зная о существовании домика, его можно было и не заметить.

Берке домишко достался давно, он использовал его как летнее жилье. В выходные Берка сидел у воды и рыбачил или слушал викторины по радио.

Лео без проблем нашел хибару. Хозяин очень подробно описал дорогу. Он обещал подойти туда, как только закончится рабочий день, — нельзя говорить о Туре Хансоне в мастерской. Нельзя. Берка многое повидал в жизни и больше не верил людям.

Ключ лежал именно там, где сказал Берка, — в старой покрышке. Лео отпер дверь и вошел. Аккуратно заправленная кровать с армейским одеялом, обеденный стол, газовая плита, деревянный сундук с висячим замком и керосиновая печка. Внутри было довольно уютно, из окна открывался вид на озеро Сикла, а может быть, и на закат над городом на северо-востоке. Но в тот день погода была серая и туманная, закатом не полюбуешься.

Лео прождал около часа, затем налил себе выпить и сварил кофе. Алкоголь успокоил нервы; поначалу Лео казалось, что он попал в ловушку. Если бы кто-то решил убрать его с дороги, то эта хибара была лучшим местом для совершения преступления во всей стране. Здесь можно долго и шумно пытать жертву, а затем утопить труп в озере и замести следы. Но Лео верил Берке. Старик казался надежным. Кто не рискует, тот не пьет шампанского. Впервые в жизни Лео рисковал во имя Истины. Да и вообще Лео впервые занялся чем-то реальным и понимал, что это потребует жертв. Также вполне возможно, что Лео видел это дело глубже и шире, чем я в своем нынешнем положении.

Берка пришел, как и обещал. Он запыхался, ибо «несся, как селедка», и, едва переступив порог, выплюнул новую порцию желто-зеленой гадости. Лео похвалил летний домик, после чего Берка с гордостью продемонстрировал несколько собственноручно изготовленных приспособлений, благодаря которым в домике при желании можно было оставаться и на зиму. Все досталось ему даром, никто не обращал на него внимания, да он и не знал, кому платить за аренду земли, если придется. Хибарка стояла у озера уже пятнадцать лет, простоит еще столько же, если Берка доживет. Хотя вряд ли ему отведен такой срок, это он давно понял. Бояться Берке нечего, даже если он расскажет все, что знает о Туре Хансоне.

Берка зажег керосиновую лампу на столе, достал несколько помягчевших имбирных печений, налил себе кофе с коньяком и, пока темнота растворяла лес, озеро и город на северо-западе, рассказал все, что знал о Туре Хансоне, ОАО «Северин Финмеканиска» и сорок четвертом годе. Лео трясся, словно в лихорадке: это была очень неприятная история.

Тот, кто хотя бы раз звонил в новостное агентство с сообщением, чтобы лишь несколько часов спустя включить радио и услышать это сообщение в виде новости, нового факта в невообразимо богатом банке данных человечества, вероятно, знает странную смесь воодушевляющего чувства собственной значимости и ни к чему не обязывающего ощущения нереальности происходящего. Каждая новость проходит один и тот же непростой путь к коллективному сознанию, новости создаются, рассматриваются с разных точек зрения и, наконец, попадают в человеческое сознание, заставляя граждан возмущенно разводить руками или возносить хвалы Господу. Тому же, кто сам хоть раз создавал новость, знакомо чувство опустошения, как после неудачного соития, пустоты и размытости, как будто внезапное возбуждение лишь промелькнуло во сне.

Стене Форман казался нетерпеливо-счастливым. Все его слова были «off the record», как говорят в Белом доме, он много и бессвязно говорил о «Вашингтон пост», о скандале Уотергейта, о журнале «Культурфронт» и деле Информационного бюро, впервые называя историю «Делом Хогарта». Только теперь появились основания назвать ее «делом», и Стене Форман не колебался — перед ним было не что иное, как «Дело Хогарта».

На кухне, где ничего не ведающий Генри в элегантном халате варил кофе, Лео обнаружил газету, и его охватило то самое чувство жутковатой нереальности. Заметка с большой фотографией сообщала, что Эдвард Хогарт три дня назад был обнаружен мертвым в своем доме.

Автором некролога стал один из самых значительных, опытных авторов издания, ровесник Хогарта, друг и собрат по оружию. Неудивительно, что Хогарт в заметке был назван «старым борцом за правду» и «одним из последних энциклопедически образованных журналистов в нашей стране». Некролог, как водится, достиг апофеоза в сильных, но изящных фразах, повествующих о многом, прежде не известном Лео. Эдвард Хогарт был ровесником века, единственным ребенком в семье юриста, в двадцатые годы он учился в Упсале, прославился изящным стилем, публикуя в студенческих изданиях короткие заметки в духе фланеров. После успешного окончания университета Хогарт стал журналистом, в годы биржевого кризиса получил место редактора в одной из крупнейших стокгольмских газет. Хогарт глубоко и умно писал об истории, искусстве и литературе, а также экономике и современной науке. Вскоре его невзлюбили те, кто не желает делать правду достоянием общественности, а уникальное интервью с Кройгером, взятое Хогартом перед самым кризисом, стало образцом для поколений журналистов. Он обладал уникальной способностью внушать доверие к собственной персоне. Именно поэтому Хогарт заслужил звание борца за правду, ибо он принимал вызовы, никогда не покидая поля боя. Вступив в бой, он нередко одерживал победу. Но именно в этой бескомпромиссности отчасти и заключалась трагедия Эдварда Хогарта. После смерти супруги, сразу по окончании Второй мировой войны, он едва ли стал более сговорчивым. Серия статей о холодной войне, где он занял позицию, которая вряд ли устраивала легендарного главного редактора, привела к тому, что ему пришлось оставить публичную карьеру. Хогарт был недоволен журналистской этикой в стране. Уже в возрасте пятидесяти лет Хогарт замолчал, что стало досрочной и досадной утратой. Автор некролога неоднократно взывал к разуму Хогарта, призывал его смирить гордость и вернуться в газету, которой были нужны его энтузиазм, правдолюбие и колоссальная образованность. Но Эдвард Хогарт устоял, храня молчание, что и стало его трагедией. Уместной эпитафией могло бы стать «Melius frangi quam flecti» — лучше сломаться, чем согнуться.

Некролог произвел сильное впечатление на Лео. Эдвард Хогарт внезапно предстал более живым, чем был при жизни. Лео присел на кровать и задумался. Он представлял себе картину: Хогарт лежал где-нибудь в доме, в среду пришла уборщица, огласила округу нечеловеческим криком, позвонила в полицию и, всхлипывая, упала в объятья какого-нибудь констебля. Как же так, прекрасный, благородный джентльмен, неужели он мог писать такие ужасные гадости — порнографический роман, разумеется, не укрылся от ее глаз. Наверняка так все и произошло; теперь Лео понимал, что речь и в самом деле идет о «деле Хогарта».

Железо следовало ковать горячим. Подстегиваемому Стене Форманом и газетой «Молния» Лео Моргану предстояло сопоставить все необычайные сведения, собранные из разных источников. В странном запале Лео штурмовал библиотеки, архивы и находившиеся в открытом доступе протоколы собраний, чтобы дополнить отрывочные данные, полученные от самого Хогарта и от удивительного Берки.

Поскольку Генри-актер снова пребывал в Сконе, где проходили съемки очередного фильма, в квартире на Хурнсгатан царил абсолютный покой. Главный редактор Форман звонил пару раз в день, справляясь о ходе работы. Это уже не динамит, говорил Форман, это чистый нитроглицерин, черт побери! Лео ждет всемирная слава, Вернер будет реабилитирован, а газета «Молния» станет не менее известной, чем «Вашингтон пост».

В конце апреля — Лео, вероятно, полностью утратил чувство времени и пространства, — он собрал аккуратное досье: пятьдесят машинописных страниц формата А4. Стене Форман урчал, хрипел и едва ли не лопался от любопытства; он попросил свою ищейку зайти в редакцию тем же вечером. Все это было «off the record», кроме того, нитроглицерин лучше всего действует под покровом ночи.

Густые апрельские сумерки опустились на залив и Норр Мэларстранд, откуда так хорошо видны небоскребы газетных монстров с вращающимися неоновыми вывесками. Лео пробирался по улицам, словно в тумане, в трансе усталости, думая о том, как сотни профессионалов, восседающих в небоскребах, позеленеют от зависти, узнав, что «Молния», находящаяся на грани банкротства, вот-вот снова выйдет на сцену во всем блеске.

Лео поздоровался с сонным охранником, который немедленно впустил его — главный редактор ждал посетителя. В редакции, располагавшейся на четвертом этаже, было пустынно и темно, стеклянные двери лифта были заперты. Лео позвонил, после чего в полумраке возник Стене Форман и отпер дверь. Похлопав Лео по спине и пожав руку, он показал ему дорогу в свой офис — комнату, отделенную перегородкой от большого зала, уставленного письменными столами и печатными машинками, безмолвными и равнодушными.