Каторга. Преступники - Влас Дорошевич

– Чем же вы заработаете?

– А я…

И она так прямо, просто и точно определила, как именно она заработает, что я даже сразу не разобрал – что это? Нарочно циничная, озлобленная выходка?

Но немка смотрела на меня такими кроткими, добрыми и ясными, почти детскими глазами, что о каком тут цинизме могла быть речь!

Просто она выучилась русскому языку в каторге и называла, как все каторжанки, вещи своими именами.

– Ваше высокое благородие! Скашите, чтоб меня хоть на шас отпустили. Один шас!

И так потянулись бы для Шаповаловой долгие, бесконечные дни одиночества: в женской тюрьме никто не живет. Приведут разве поселенку.

– Тебя за что в тюрьму?

– Сожителя пришила.

– Как пришила?

– Взяла да задавила.

– За что же?

– А на кой он мне черт сдался?! Я промышляй, а он пропивать будет!

– Да ты бы на него начальству пожаловалась!

– Вот еще, из-за таких пустяков начальство беспокоить…

– Что ж теперь с тобой будет?

– А что будет! Будут судить и покеда в тюрьме держать. А потом каторги прибавят и опять кому-нибудь в сожительницы отдадут. А ты за что сидишь?

– Я не хочу в сожительницы идти.

– Дура! Ну, и сиди в тюрьме на пустой баланде, покеда не скажешь: «К сожителю идти согласна!» Скажешь, брат! Небось!

Неволить идти к сожителю не неволят теперь, но человеку предоставляется выбор: свобода или тюрьма.

Трудно, конечно, думать, чтобы Шаповалова заупрямилась. Никто не упрямится.

И вот Шаповалова у поселенца, с которым она столковалась.

Входит в его пустую, совершенно пустую избу.

«Сборный человек» вдруг весь разбирается по частям; сапоги с набором отдает одному соседу, поддевку – другому, кожаный картуз – третьему.

И перед ней на лавке сидит оборвыш.

– Ну-с, сожительница наша милейшая, теперича вы на фарт идите!

– На какой фарт?

– А к господину Ивану Ивановичу. Вы это поскорей платочек и фартучек одевайте. Потому господин Иван Иванович ждать не будут. Живо ему другой кто свою сожительницу подстроит. А жрать нам надоть.

– Да что ж это я на тебя работать буду?

– Это уж как на Сахалине водится. Положение. Для того и сожительниц берем. Да вы, впрочем, не извольте беспокоиться. Я на ваши деньги играну, такой куш выиграю, – барыней ходить будете. А теперича извольте отправляться.

– Да ведь я там, в России, за это же самое мужа, что меня продать хотел, задушила!

– Хе-хе! Там Рассея! Порядок другой. А здесь – что же-с! Ну и задушите! Другой такой же сожитель будет. Все единственно. Потому сказано – каторжные работы. Пожалуйте-с!

Несчастнейшая из женщин

От пристани до поста Александровского около двух верст. Дорога ведет через лесок. Направо и налево от дороги, за канавой, тянется хвойная тайга, здесь повырубленная и довольно редкая. В ямах и ложбинках еще лежит снег, а по кочкам и на прогалинах уже лезет из земли «медвежье ухо». Его желтый лист лезет из-под земли свернутый в трубочку и пышно развертывается, словно хочет сказать: «Любуйтесь, какое я, „медвежье ухо“, красивое».

– Ах, черт ее возьми! – сказал как-то один из служащих, когда я проходил с ним мимо леска. – Сашка Медведева уж стан свой раскинула. Ишь, и флаг ее болтается. Ах, тварь! В этакий-то холод.

На одном из деревьев болталась грязная тряпка.

Познакомиться с Сашкой Медведевой – это значит стать на одну из последних ступеней человеческого падения.

Сашка Медведева – знаменитость Александровского поста. Ее знают все, а ее клиентами состоят самые нищие из нищих каторги: бревнотаски, дровотаски, каторжане, работающие на кирпичных заводах. Сашку Медведеву презирают все. Даже самые последние из сахалинских женщин говорят о ней не иначе, как с омерзением. Женщина вообще пользуется небольшим почтением на Сахалине; обыкновенно их зовут-таки очень неважным титулом, но для Сашки существует особое наименование, дальше которого уже презрение идти не может…

Сашке около 45 лет. Плоское лицо, по которому и не разберешь, было ли оно когда-нибудь хоть привлекательно. Вечно мутные глаза. Ветер, холод, непогоды выделали кожу на ее лице, и кожа эта кажется похожей на пергамент. Одета Сашка, конечно, в отрепье.

Зимой эта почти уже старуха валяется по ночлежным домам в Александровских слободках, – по этим ужасным ночлежным домам, содержимым бывшими тюремными майданщиками. Эти ночлежные дома и по обстановке совсем тюрьмы. Те же общие нары вдоль стен, где вповалку спят мужчины, женщины и дети. Здесь же валяется и Сашка Медведева, припасая на завтра на выпивку.

Но как только в воздухе повеет холодной и унылой сахалинской весной, Сашка переселяется в тайгу близ бойкой и людной дороги от пристани к посту; здесь, по образному выражению господ служащих, «разбивает свой стан» и выкидывает свой флаг – вешает на одном из деревьев около дороги тряпку.

Это условный знак. И вы часто увидите такую сцену. Идет себе, как ни в чем не бывало, по дороге каторжанин из вольной тюрьмы, дойдет до дерева с «флагом», оглянется – нет ли кого, грузно перепрыгнет через канаву и исчезнет в тайге.

А Сашка сидит целый день на полянке, иззябшая, продрогшая, и поджидает посетителей. Проводя время в лесу, Сашка одичала, и если увидит какого-нибудь вольного человека, не каторжника, бежит от него так, как мы побежали бы, встретившись с каторжником. Если Сашке приходится нечаянно встретиться с кем-нибудь нос с носом, она боязливо пятится, и тогда в ее мутных глазах отражается такой страх, словно ее сейчас исколотят.

Контрибуция, которую она берет со своих нищих посетителей, колеблется от двух до трех копеек. Много ли зарабатывает Сашка? Копеек 20 в день, а в такие дни, когда, например, в ближних Александровских рудниках углекопам выдают «проценты» за добытый и проданный уголь, тогда заработок Сашки доходит копеек до 40.

Такова Сашка Медведева, эта человеческая самка, существующая для нищих каторги.

Вы думаете, однако, что коснулись ногой уже последней ступени человеческого падения. Нет. Бездонна эта пропасть, и трудно сказать, где та грань, ниже которой не может уже пасть человек.

И у Сашки есть человек, к которому она может относиться с презрением.

Это бродяга Матвей. Ее сожитель. На что нужен он Сашке – трудно понять. Может быть, это просто какая-то бессознательная привычка иметь друга. Все отношения между ними ограничиваются, кажется, только тем, что они дерутся.

Для бродяги Матвея Сашка – средство к существованию.

Под вечер Сашка сидит на полянке и пересчитывает добытые за день деньги. 16 копеек. Еще два посетителя – и можно будет отправиться в какой-нибудь из притонов на базаре и в задней комнатке медленно, цедя через зубы, выпить большую рюмку сильно разбавленного водой спирта.

В тайге послышался треск сучьев. Кто-то идет. Сашка насторожилась. Треск ближе и ближе. Между деревьями, осторожно ступая, крадучись, показывается Матвей. Сашка моментально вскакивает на ноги и бросается в тайгу.

– Стой, дьявол! – кричит Матвей и кидается за ней.

Уж из этого маневра он понял, что у Сашки есть деньги.

И начинается бегство, травля, погоня озверевшего человека за оскотинившимся. Борьба двух человеческих существ за то, кто сегодня выпьет рюмку водки.

Сашка бежит по тайге, старается укрыться в чаще, кружит около деревьев, пока, зацепившись за кочку, истерзанная, изодранная колючими ветвями, не падает на землю. Матвей наваливается на нее, бьет по чему ни попадя и вопит:

– Отдай деньги!

– Не дам! Не дам! – кричит Сашка и крепко зажимает в кулаке свои 16 копеек.

Из носа у нее идет кровь. Матвей бьет ее кулаком по лицу. Но Сашка не разжимает кулака. Матвей ломает ей пальцы, давит ее коленами, крутит руки, – пока наконец от нестерпимой боли Сашка не разжимает кулака. Деньги теперь в кулаке Матвея.

Ударив ее еще раз, усталый Матвей поднимается. Но Сашка моментально вскакивает и, словно собака, схватывает его зубами за руку. Матвей оттаскивает ее за волосы, кидает на землю и изо всей силы ударяет ногой в живот:

– Сдыхай, проклятая.

Сашка валится замертво. В кровь избитая, окровавленная, Сашка приходит в себя, потому что кто-то толкает ее ногой.

– Вставай, что ли. Да утрись хоть, окаянная. Погляди, на что рожа похожа.

Перед ней «посетитель». Сашка принимается вытирать слезы, кровь и грязь, смешавшиеся на ее лице.

Я не раз спрашивал себя, что это за отношения. Что ей этот Матвей? Сожитель? Друг? Человек, к которому она привыкла?

Сама Сашка отлично определила это в разговоре со мной:

– Постоянный грабитель.

Так и живут на свете Сашка с ее «постоянным грабителем». И это тоже называется жизнью.

Добровольно следующие

– Земля-с у нас на Сахалине кровью впитана, бабьей слезой полита. Нешто может после этого на ней что расти?! – говорил мне один старый поселенец.

В истории сахалинской каторги есть страница, написанная кровью и слезами. Это страница о женах, добровольно следующих за мужьями в каторгу.