Сбежавший жених - Элизабет Вернер

– Я не хотел смерти, Цецилия, право, не хотел, – тихо ответил Эгберт, – но спасти его иначе не было возможности.

Его глаза обратились на Дернбурга, растерянно смотревшего то на одного, то на другую.

– Так вот в каких вы отношениях! – медленно проговорил он.

Цецилия молчала, обеими руками держа за руку любимого человека, как бы боясь, чтобы их не разлучили. Эгберт пытался что-то сказать, но Дернбург не позволил ему говорить.

– Молчи, Эгберт, – серьезно сказал он. – Я знаю, что ты с нежностью относился к невесте Эриха, чтобы не запятнать ее чести, тебе нет надобности уверять меня в этом, а после его смерти ты сегодня впервые в Оденсберге. Бедный мой мальчик! Этот приезд был роковым для тебя, ты заплатил за него своей кровью!

– Но эта кровь освободила меня от цепей партийного рабства! – Эгберт попытался приподняться. – Никто из вас не подозревает, как тяжело мне было носить их. Теперь они разорваны, я свободен!

Он обессиленно упал на подушки. Доктор, не скрывая от раненого, насколько опасно его положение, решительно запретил ему говорить и волноваться.

Дернбург взглянул на невестку, умоляюще смотревшую на него, он понял ее немую просьбу.

– Эгберту нужен полный покой и тщательный уход, – серьезно сказал он. – Я поручаю его тебе, Цецилия, ты будешь здесь самой лучшей сиделкой.

Он еще раз нагнулся к раненому, обменялся несколькими тихими словами с доктором и направился в кабинет, Майя, до сих пор безмолвно стоявшая у двери, последовала за отцом, но приблизилась к нему так робко и нерешительно, будто должна была признать собственную вину.

– Папа, мне надо сказать тебе кое-что, – потупившись прошептала она. – Я знаю, каким тяжелым был для тебя сегодняшний день… но я не могу откладывать; в парке ждут моего и твоего решения, я должна дать ответ. Ты согласен выслушать меня?

Дернбург обернулся. Да, правда, сегодня он пережил много нелегких минут, но теперь ему предстояло самое тяжелое. Он протянул к своей любимице руки и, прижимая ее к груди, сказал прерывающимся голосом:

– Моя малютка Майя! Мое бедное, бедное дитя!

* * *

Наступила темная беспокойная ночь, небо было покрыто тяжелыми тучами. На оденсбергских заводах стояла тишина. Не было надобности ни в каких особенных мерах, не пришлось даже требовать, чтобы рабочие разошлись по домам. После того как их депутат свалил с ног одного из руководителей беспорядков и сам пострадал от ножа другого, ими овладело какое-то оцепенение, они чувствовали, что произошло нечто серьезное, избегали Фальнера; когда же стало известно, что Ландсфельд, в самом деле очнувшийся через полчаса, пешком ушел из Оденсберга, настроение оденсбергцев окончательно изменилось; послышались горькие жалобы и недовольство Ландсфельдом.

Среди ночной тьмы и свиста бури перед господским домом одиноко стоял барон Вильденроде. В окнах виднелся слабый свет; это была комната, где лежал Эгберт. Никто из обитателей дома не спал в эту ночь. Барон не знал ничего о последних событиях, он слышал гул, доносившийся с заводов, когда уходил от Розового озера, и знал, чего ожидали от этого вечера, но какое ему было дело теперь до Оденсберга и вообще до всего на свете!

Оскар готовился к последнему шагу. Он знал, что не должен больше видеть невесту, но непреодолимое стремление еще раз побыть вблизи нее влекло его к месту, где находилось единственное существо на земле, которое он действительно любил. Ради Майи он принес себя в жертву, и даже остаток расчета в его любви исчез; эта любовь была единственным чистым чувством в его запятнанной, загубленной жизни, с которой он собирался свести счеты при помощи пули.

Вильденроде вспомнил первый вечер, проведенный им в Оденсберге. Он стоял тогда наверху у окна, и его голова была полна честолюбивых планов, а в сердце только зарождалась симпатия к милому ребенку, с именем которого было связано так страстно желаемое им богатство. Тогда он дал себе клятву стать со временем хозяином и повелителем этого мира и, предвкушая победу, гордо смотрел на заводы, из труб которых летели снопы искр, теперь жизнь в них замерла.

Только там, где находились прокатные мастерские, мерцал слабый, колеблющийся свет, постепенно становившийся все ярче. Оскар взглянул на него сначала рассеянно, потом пристально. Вот свет исчез, но затем вспыхнул снова; вот он мелькнул в другом месте, а затем вдруг точно молния озарила мрак ночи – пламя высоко взвилось к небу, и при его свете стало видно, что все окрестности окутаны густыми клубами дыма.

Вильденроде вздрогнул и, бросившись к дому, стал стучать в окно привратника.

– На заводах пожар! Разбудите господина Дернбурга! Я побегу туда!

– Пожар в такую ветреную ночь? Господи, спаси нас и помилуй! – послышался в ответ испуганный голос привратника, но Оскар уже бежал к заводам.

Пожар бушевал все сильнее. Обычно на заводах и ночью работали сотни людей, сегодня же там оставались лишь сторожа, да и те спали.

Вильденроде прежде всего кинулся к домику старика Мертенса и разбудил его. Ударили в набат, и через несколько минут собралось с десяток человек; глухой рев пламени был слышен уже совершенно ясно.

В Оденсберге пожарное дело было поставлено превосходно, потому что Дернбург организовал из своих рабочих добровольную пожарную команду и прекрасно обучил ее, но сегодня обычный порядок был нарушен, рабочие разошлись по своим довольно отдаленным от заводов домам и едва ли можно было ждать от них помощи.

Появился сам Дернбург, а с ним прибежали некоторые из служащих, жилища которых находились поблизости. Вильденроде вдруг очутился лицом к лицу с человеком, который всего несколько часов назад признавал за ним права сына, а теперь уже знал ужасную правду; Дернбург тоже невольно попятился, увидев барона, который, по его мнению, в эту минуту должен был находиться уже далеко отсюда. Но теперь не время было объясняться, и Оскар, решительно подойдя к нему, произнес:

– Я первый заметил пожар и сейчас же велел ударить в набат. По-видимому, горит в прокатных мастерских.

– Да, в прокатных, – согласился Дернбург, – но причиной пожара не может быть неосторожность, работы прекращены там еще в полдень. Это поджог.

Окружающие согласились с его мнением. Но теперь не время было, по мнению Вильденроде, заниматься пустыми разговорами.

– Как бы то ни было, – воскликнул он, – мы должны проникнуть к месту пожара! При таком ветре всем заводам грозит большая опасность.

– При таком ветре все сгорит, – мрачно произнес Дернбург. – У нас нет даже средств для тушения пожара.

– А насосы! Рабочие… – заметил старый Мертенс, но горький смех хозяина не дал ему договорить.