Шотландия: Путешествия по Британии - Генри Мортон

Именно таким мелодраматическим образом (ночное бегство, маскировка, путешествие втайне) начинает разворачиваться долгая череда событий, которая — через нагромождение драмы на мелодраму, а местами и добавляя оперные эффекты — завершится кульминационной битвой при Куллодене и бессрочным изгнанием Красавца принца Чарли.

Целых полтора года Чарльз вынужден скрываться в Париже — этакий туз в рукаве у Людовика XV. И вся Европа с нетерпением ждет, когда же он наконец сыграет. На континенте гессенские наемники и английские солдаты Георга II лицом к лицу сходятся с армиями Людовика XV и Фридриха Великого: эхо орудийной пальбы докатывается даже до далеких берегов Южной Америки, где британские мановары ведут охоту за испанскими кораблями с награбленными сокровищами. А в Лондоне один молодой человек (который позже станет епископом Хердом) пишет своему другу, приходскому священнику: «У нас никаких новостей нет, кроме предстоящего вторжения из Франции. Претендент находится в Париже, но мы ожидаем его здесь в самом ближайшем времени. Что из этого выйдет, неизвестно, но сама таковая возможность страшно нервирует кабинет. Власти втрое усилили охрану Тауэра, то же самое можно сказать и о дворце Сент-Джеймс. Солдаты имеют на руках приказ выступить через час после предупреждения». Однако не только английские министры боялись французского вторжения, ужас охватил все слои общества. Вот что писала своей деревенской подруге простая женщина, служанка миссис Доннеллан из Фулема: «Я боюсь, что на самом деле Всевышнему нет никакого дела до нас: пусть французы хоть живьем нас слопают. Лично я не решаюсь даже ходить на Темзу, а ну как нарвусь на супостатов. Веришь ли, как увижу лодку, груженую морковкой, так едва в обморок не грохаюсь — все кажется, что это уже французы нагрянули».

А в уединенных сельских домах английские католики поднимали традиционный тост «за здоровье короля, который за морем», и в неверном свете свечи возникали кривые, циничные усмешки — как на портретах предков Претендента кисти Ван Дейка или Лели.

Принц Чарльз по-прежнему находился в Париже, он все ждал обещанный флот, который доставит его в Дувр. Граф Мориц Саксонский — опытный и успешный военачальник — был занят разработкой плана, в который входили захват Дувра и Чатема с последующим молниеносным марш-броском на Лондон. Из-за пролива то и дело поступали донесения шпионов, одни из них адресовались маршалу, другие — молодому принцу. Что интересно, они разительно отличались по содержанию. Саксонского предупреждали, что появление иностранного флота окажет негативное воздействие, вместо того, чтобы сплотить якобитов, оно, скорее, восстановит их против Франции и подтолкнет в объятия ганноверцев. Принцу же рассказывали совсем другую историю, о чем свидетельствует выдержка из его письма.

Я получаю в высшей степени обнадеживающие известия от английских друзей короля. Они настолько меня вдохновляют, что я готов ринуться туда, не дожидаясь никакой армии — лишь бы поскорее оказаться в Англии и принести освобождение подданным его величества… или же погибнуть вместе с ними.

Однако маршал, опираясь на собственную информацию, весьма критично воспринимал энтузиазм Молодого Претендента. Он лишь мрачно усмехался и снова возвращался к работе, изучал географическую карту Кента и описание отмелей на Темзе.

Наконец в начале марта, когда в проливе бушевал яростный шторм, семитысячная французская армия погрузилась на транспортные корабли в Дюнкерке. От французской эскадры, находившейся в разведывательном рейде у Спитхеда, поступали оптимистичные донесения: берег чист, и следует поторопиться с выступлением экспедиционной армии. Принц наблюдал за армадой, и сердце его билось от радостного предвкушения. В своем воображении он уже рисовал три короны, которые он гордо положит к ногам отца. Ах, этот неисправимый романтизм Стюартов! Ведь юноша мечтал не возложить короны на голову — что было бы правильно и естественно, — а именно так: бросить к ногам!

А тем временем французские корабли — разведчики, рыскавшие у английского побережья, заметили британскую флотилию, которая как раз огибала Саут-Форленд. Расстояние между ними не превышало двух лиг, и сражение казалось неминуемым. Но в этот момент направление приливной волны изменилось, и противники благополучно разошлись в разные стороны. Затем с северо-востока подул ганноверский ветер. Он достигал штормовой силы, и вода за бортом бурлила и кипела. Французы ударились в бегство. Ветер швырял их из стороны в сторону, и моряки предпринимали героические усилия, чтобы удержаться на плаву. Они шли со скоростью четыре лиги в час на одних бизанях, от которых остались лишь разодранные клочья, когда корабли достигли родных берегов. Тот же самый протестантский ветер подхватил одиннадцать кораблей из дюнкеркской флотилии и кинул их на прибрежные скалы. Большая часть экипажа погибла. Шатры, которые намеревались растянуть на английских лугах, унесло ветром. Пушки, которые должны были палить по Лондону, пошли ко дну. Все погибло, все потеряно безвозвратно! Армия принца Чарльза развернулась и покинула Дюнкерк, маршала Саксонского отозвали во Фландрию — «английское вторжение» откладывалось на неопределенный срок. И все это происходило на глазах у католического принца. Он стоял с разбитым сердцем — и все еще на французском берегу! Однако стоял он недолго. Ибо Чарльз — активная натура, бездействие для него равносильно смерти. У принца созрел совершенно безумный план: в одиночку отправиться к британским берегам и осуществить-таки долгожданное вторжение. Людовик предал его! Пусть так, но что из того? У него в кармане лежит бумага, подтверждающая его полномочия в качестве регента католического монарха. Бумага, выданная его отцом, королем Яковом VIII. Божий промысел на его стороне. Почему же не попробовать?

Все это случилось в марте 1744 года. А в апреле принц (он снова скрывается и живет в Париже инкогнито) пишет своему отцу: «Я вынужден часто и подолгу отсиживаться в своей комнате, чтобы никто не увидал моего лица. Представляю, как Вы бы смеялись, если б увидели меня в Париже — живу с одним слугой, сам хожу на рынок за рыбой и отчаянно торгуюсь за каждый пенни. И все же я надеюсь, что Ваше Величество ни на секунду не усомнится в своем сыне. Никакие препятствия — ни моральные, ни физические — не помешают мне выполнить мой долг. Клянусь сделать все, что может послужить к Вашей пользе или Вашей славе».

Бедный Яков Стюарт! Он так устал от этих амбиций, ему надоели заговоры и обманы… И он пишет своему отпрыску, буревестнику грядущих переворотов, философское письмо, главная цель которого — «предостеречь от скоропалительных и опасных поступков», по возможности «удержать от поспешных и непродуманных планов», которые грозят окончиться катастрофой не только для его мальчика, но и для всех, кто встанет на его сторону.