Укус ящерицы - Дэвид Хьюсон

– Конечно. Я такая невнимательная. Забыла, в каком ты положении.

Недомогание носило временный характер, и Фальконе вовсе не собирался засиживаться в инвалидном кресле, а потому и на жалость не напрашивался.

– Не будем обо мне. Поговорим о тебе. Что дальше?

Рафаэла взглянула на ушедших вперед Микеле и Габриэля. Они уже стояли у пристани.

– Братья получат свою долю денег Мэсситера. Я – свою. Указанная в контракте недвижимость достанется им. Магазин находится не в самой лучшей части города, но с деньгами положение можно поправить. Попытаются снова заняться стеклом. Их ничто не остановит.

Кроме банкротства, подумал Фальконе.

– А ты?

Она грустно посмотрела на него:

– Не знаю… У тебя есть предложения?

Вопрос застиг его врасплох.

– Но ты ведь можешь позволить себе заниматься чем хочешь.

Рафаэла кивнула:

– Могу. Впервые в жизни. И все же… Не знаю. Я так долго прожила на этом проклятом острове, так долго пыталась удержать семью вместе. И вот все закончилось. Я свободна. Проблема только в том, что свобода оказалась не совсем тем, чего я ожидала.

Подошел трамвай. Братья поднялись на борт, не удосужившись даже оглянуться.

– Подождем следующего? – предложила Рафаэла, провожая их взглядом. – Я им больше не нужна. По крайней мере они так думают. – Она тряхнула головой. – Можно путешествовать…

– Есть планы?

Она снова пристально посмотрела на него, и Фальконе почему-то стало не по себе.

– Пожалуй, нет. Я… я пытаюсь начать что-то новое. Думать о себе. Не о них. Не об острове.

– Ты так говоришь, словно это преступление.

– Знаю.

Взгляд ее то устремлялся к нему, то резко, будто испугавшись, отскакивал в сторону.

– Я только сейчас поняла, что всю жизнь была никому не нужной. На острове для каждого из нас на первом месте стоял долг. Не любовь. А любви никто, наверное, и не видел. Никогда. Даже в самом начале. Мы все были частью мечты нашего отца. Мечты, которая принадлежала только ему одному. Как обессмертить имя Арканджело. Недалекий, жестокий человек. Знаю, нельзя так говорить об отце, но что есть, то есть. Готов был всем пожертвовать, даже детьми, и что из всего этого вышло? Микеле и Габриэль так и гоняются за призраками. Я превратилась в старую деву…

Фальконе невольно рассмеялся:

– Не думаю, что кто-то охарактеризовал бы тебя именно так.

– Я говорю не о том, какой меня видят люди, а о том, какой я вижу себя сама. – Она немного помолчала. – Я так хочу быть кому-то нужной. Так хочу, чтобы меня любили. Я не хочу ничего другого. Эгоистично, да?

Он состроил гримасу:

– Не знаю. Любовь для меня в общем-то закрытая книга.

– Значит, нас уже двое.

Ее щеки слегка порозовели. Или ему только так показалось?

– Тебе потребуется помощь, – продолжала Рафаэла. – Относись к этому как хочешь, но так есть. Мне заняться нечем. В Риме я никогда толком и не была. Здесь точно не останусь. Можно назвать это дружбой. Не больше. Только… Люди ведь со временем меняются. Кто знает?

Соблазнительное предложение. Более соблазнительное, чем все то, что мог бросить на стол Мэсситер.

Но в голове у него все еще звучал пронзительный детский крик.

– Ты могла бы вернуться в университет. Тебе же нравилось в Париже.

– Нравилось, – согласилась она и уже явно покраснела – не переступила ли границу? – Но сейчас уже поздно. Университет – это для молодых.

– По-моему, учиться никогда не поздно. Что узнал, то остается с тобой навсегда. На всю жизнь.

В его случае так было с криминологией. В отношении своей будущей карьеры Лео Фальконе не сомневался никогда.

– Ты ведь, если не ошибаюсь, изучала химию?

Вопрос ее удивил.

– Это я тебе сказала?

Он прислушался к себе и – странно – ничего не услышал.

– Нет. Я сам узнал. Получить информацию о человеке нетрудно. Гораздо труднее ее интерпретировать.

Она недоуменно посмотрела на него, раздосадованная, может быть, неожиданным поворотом разговора.

– У тебя так много свободного времени. Приятно, что ты потратил часть его на меня.

– Ты сама выбирала? Мне трудно представить тебя химиком.

– В нашей семье каждый был частью плана, так что выбирать не приходилось. Я бы предпочла изучать литературу. Отец, разумеется, воспротивился. Какой толк в книгах и стихах, если твое дело – стоять у печи?

– Ты, наверное, была хорошей студенткой. Старательной. И талантливой.

Она благодарно кивнула:

– Хотелось бы так думать. Только проучилась я совсем недолго. Париж – дорогой город. А почему ты об этом заговорил?

– Я, кажется, знаю, как умер твой брат, – медленно сказал он. – Хочешь послушать?

Она вздохнула:

– Так ли это нужно? Тревожить мертвых?

– Мне хватит нескольких минут.

– Отлично! – резко бросила она. – Но раз уж мы собираемся говорить о мертвых, то давай сделаем так, чтобы они сами все услышали.

Прежде чем он успел возразить, она развернула коляску и покатила его в сторону кладбища, туда, где за кедрами осталась могила Уриэля с белым мраморным надгробием.

Все уже ушли, даже могильщики. Фальконе вспомнил, что сообщение с Сан-Микеле прекращалось с наступлением вечера. Остров-кладбище не ждал ночных посетителей.

Глава 2

Тереза Лупо сидела за обшарпанным столом усталая и замерзшая. Какая глупость! Они пробыли на острове едва ли не весь день. Ходили, искали, кричали и в результате вернулись туда, откуда начали: на лужайку у пустующего дома Пьеро Скакки. И все это ради чего?

Ради собачонки. Несчастного пса, который, спасаясь с охваченного безумием острова, решил, что может переплыть лагуну. И что же? Даже если спаниель и выжил, хозяина в доме он не нашел и вряд ли уже дождется. Газеты писали, что смягчающих обстоятельств, которые могли бы облегчить вину Пьеро Скакки, не обнаружено и рассчитывать на снисхождение ему не приходится. Подумать только, какой-то сумасшедший, матто, убивает одного из достойнейших жителей города в момент его величайшего торжества и в присутствии едва ли не половины высшего света Венеции! Какая дерзость! Какое бесстыдство! Полное отсутствие вкуса. И как бы ни заступались за него Дэниэл Форстер и Лаура Конти, Скакки грозило по меньшей мере десять лет тюрьмы. А вот парочка скрывавшихся в лагуне беглецов от обвинения отвертелась, чему Тереза была рада. Эти двое и без того пострадали достаточно. Судя по тому, что ей удалось прочесть, вернуть утраченное уже невозможно. Об этом позаботились адвокаты Мэсситера. С другой стороны, никто не вспоминал и про ордер на их арест, выписанный пятью годами раньше. Кому хочется ворошить прошлое, переворачивать замшелые камни, если под ними нет ничего, кроме пыли, грязи да малоприятных тварей. Что ж, они еще достаточно молоды, чтобы попытаться начать жизнь заново.

– Ко мне! Ксеркс! Ко мне!

За несколько часов Перони обошел ближайшие поля, облазал прибрежные болота, испачкался по колено и едва не сорвал голос. На что он, интересно, надеялся? Что собака выскочит вдруг из зарослей и предстанет перед ним, виляя хвостом?

Перони покричал еще, вернулся к дому и сел за стол – хмурый, злой на самого себя.

Она похлопала его по руке.

– Джанни, подумай сам. Прошло уже больше недели. Если он даже и доплыл до острова – в чем я сильно сомневаюсь, – то за неделю вполне мог окочуриться с голоду. Мы же знаем, что местные его не кормили.

Да, с местными они успели пообщаться. С фермерами и рыбаками. И никто не произвел впечатления человека, готового позаботиться о чужой собаке. Никто даже не видел маленького черного спаниеля, истощавшего, голодного, брошенного и, наверное, озадаченного тем, что дом, в котором он жил, оказался без хозяина. Откровенно говоря, всем было наплевать. Кроме Джанни Перони.

– Он здесь. Я знаю.

– Ты опять за свое. Знаю! Что ты можешь знать? Будь реалистом. Бедняжка наверняка утонул.

– Не утонул. Ты не знаешь собак. Спаниели любят воду. При желании он мог легко доплыть до города и вернуться.

– Что-то мне в такое плохо верится.

– Я знаю, что говорю. – Он повернулся к заросшему камышами заливчику и еще несколько раз окликнул пса.

Тереза дождалась паузы и взяла его за руку.

– А тебе не приходило в голову, что эти чертенята отзываются только тогда, если их зовет кто-то знакомый?

– Неправда! Когда я был ребенком, мы тоже держали пса. Так вот он отвечал всегда, кто бы его ни позвал.

Она ненадолго задумалась.

– Как его звали?

– Гвидо.

– Отлично. А теперь позволь прочитать небольшую лекцию по собачьей психологии. Животные реагируют на слоги. Четко дифференцированные отрезки речи. Гвидо – ГВИ-ДО – прекрасное имя, потому что оно состоит из двух легко распознаваемых слогов. Идеальный вариант для существа, у которого мозг размером с небольшую картофелину. Далее. Эти два слога разделены, что очень важно, твердым согласным, артикуляция которого достигается при движении средней части языка вниз, от нёба.