Игра в имитацию - Мила Гусева

не торопится уходить — внимательно разглядывает её лицо, словно пытаясь отыскать визуальные признаки того, что она сдалась.

Как бы не так. Аддамс равнодушно выдерживает прямой зрительный контакт — непоколебимое желание отомстить подпитывает ослабевший организм.

Ничего страшного.

Всё в порядке.

Они ещё не знают, с кем связались.

Они непременно пожалеют о том дне, когда решили схватить её и запереть в этой убогой клетке для подопытных животных.

А пока пусть упиваются мнимой иллюзией власти — ведь наслаждаться безнаказанностью им осталось совсем недолго.

Спустя несколько бесконечно долгих минут Роуэн неопределённо хмыкает себе под нос, а затем разворачивается и быстро уходит — разумеется, не забыв запереть здоровенный амбарный замок. Когда звук его шагов окончательно стихает, Аддамс наконец позволяет себе расслабиться. Поспешно переворачивается на бок и опускает ноги на пол — бутылка с водой стоит совсем рядом, но недостаточно близко, чтобы суметь дотянуться скованными руками. Обхватив бутыль босыми ступнями, она неловко затаскивает её на кровать и невольно выдыхает с облегчением.

Собственное бессилие и ограниченность в движениях чертовски угнетают, но все унижения меркнут и бледнеют в сравнении с осознанием, что невыносимая пытка жаждой вот-вот прекратится. Торопливо открутив синюю ребристую крышку, Уэнсдэй на всякий случай принюхивается к воде — впрочем, даже если бы запах оказался подозрительным, она вряд ли смогла бы остановиться. К счастью, вода пахнет как обычно. Поэтому она с жадностью голодного зверя припадает к горлышку и залпом опустошает добрую половину.

От первого же глотка в голове заметно проясняется, пульсирующая боль в висках немного утихает, и спустя считанные минуты к ней возвращается привычная собранность.

К еде Аддамс пока не притрагивается — по сравнению с жаждой голод не кажется таким страшным и мучительным.

Отлично. Так гораздо лучше.

Теперь можно заняться делом.

Благоразумно оставив часть воды на потом, она переводит взгляд с одной пленницы на другую, мысленно прикидывая, кто из них может сообщить побольше полезной информации.

Для начала неплохо бы выяснить, в какое время их отводят в санузел — хотя ощущение времени в этих стенах неизбежно стирается. Ласлоу говорил об ужине, значит, с большей долей вероятности сейчас вечер…

— А ты почему здесь? — внезапно спрашивает Дивина, за обе щеки уплетая еду из контейнера.

— Что? — Уэнсдэй не сразу понимает, что этот странный вопрос адресован ей.

— Почему тебя никто не будет искать? — перефразирует девчонка, поглядывая на неё со слабым интересом из-под полуопущенных ресниц. — Я имею в виду… Они ведь нарочно выбирают тех, до кого никому нет дела.

И хотя подобная догадка уже приходила в голову Уэнсдэй во время расследования, это всё равно звучит странно. Особенно, если учесть, с каким яростным рвением профессор Торп разыскивает пропавшую сестру. И он ведь практически добрался до цели — вот только маньяк решил сыграть на опережение.

Oh merda, а ведь сама Клеманс наверняка даже не догадывается, что о ней не забыли, что во внешнем мире по-прежнему есть человек, которому не наплевать на её судьбу.

— Это неправда, — горячечно возражает Аддамс, машинально потирая ноющие запястья, на которых уже проступили лиловые полосы синяков. А потом резко поворачивается к молчаливой Мартен и выпаливает на одном дыхании. — Твой брат разыскивает тебя. Он уже раскрыл личность маньяка. Как только Роуэн выйдет отсюда, его арестуют и допросят…

— Чушь какая, — неожиданно резко перебивает Клеманс, и в её слабом сиплом голосе впервые звенит металл. — Моему брату на меня насрать. Я всегда была для него обузой.

— Это не так, — и хотя Уэнсдэй немало удивлена столь внезапной смене настроения, ей хочется уверить несчастную пленницу, что надежда на спасение ещё есть. Разумеется, она вовсе не намерена сидеть сложа руки в ожидании помощи извне, но сбрасывать Торпа со счетов однозначно нельзя. — Он…

— Не защищай его. Ты вряд ли хорошо знаешь моего брата, раз всерьёз думаешь, что ему не наплевать на кого-то, кроме самого себя, — хлёстко припечатывает Мартен, на несколько секунд становясь ужасно похожей на ту дерзкую девчонку, чью фотографию Аддамс видела в украденном личном деле. — Ты понятия не имеешь, о чём сейчас говоришь. Если хочешь знать, вся моя семья — сборище грёбаных моральных уродов. Мамаша сплавила меня в этот поганый престижный университет, лишь бы только я не мешалась под ногами. Отцу всегда было наплевать, мы даже не общались. А Ксавье просто послал меня нахрен, когда я умоляла его о помощи, ясно?! Во время вступительных я сбежала из дома, приехала к нему, умоляла пожить хотя бы несколько дней, а он взял и захлопнул дверь у меня перед носом!

Клеманс резко умолкает и напряжённо сводит брови на переносице — очевидно, такая бурная продолжительная тирада далась ей нелегко. Посеревшее лицо с ввалившимися щеками приобретает страдальчески-болезненное выражение, грудь тяжело вздымается под тонкой тканью рубашки, а пластиковая вилка выпадает из ослабевших пальцев. Несколько секунд изнеможённая девушка содрогается в беззвучных рыданиях, а потом с явным усилием отворачивается к стене и с головой зарывается в тонкое одеяло.

Растерянная Уэнсдэй машинально моргает, будучи сбитой с толку от такой неожиданно острой реакции. Не то чтобы она всерьёз верила в тёплые родственные отношения в семье Торпов — воспоминания о рассказе их соседки были ещё свежи — но даже не могла представить, что всё окажется настолько плачевным. Выходит, громкие слова Ксавье были просто враньём, и всё это время профессором двигала вовсе не братская любовь, а эгоистичное чувство вины.

Внезапное открытие изрядно обескураживает. Oh merda, она ведь действительно совсем его не знает… Впрочем, наплевать. Сейчас это не имеет совершенно никакого значения. Куда важнее сосредоточиться на плане побега.

Поскольку Клеманс всем своим видом демонстрирует нежелание продолжать разговор, Аддамс переключает внимание на другую пленницу.

— Что именно они с вами делают? — этот вопрос вырывается у неё против воли. Вряд ли понимание мотивов ненормальной семейки поможет на пути к свободе, но Уэнсдэй важно узнать, к чему стоит готовиться в случае неудачи. — Зачем всё это?

Откровенно говоря, она не особо надеется на ответ, ожидая, что Дивина снова впадёт в полубезумное состояние. Но девушка только тяжело вздыхает и отодвигает в сторону контейнер с недоеденной кашей. Несколько секунд она хранит молчание, разглядывая собственные руки, стянутые тугими верёвками, а потом наконец начинает говорить — медленно и монотонно, словно зачитывая наизусть заученный текст.

— Ласлоу считает себя непризнанным гением, а мать ему в этом потакает. Старуха совсем чокнутая, а Роуэн… Вообще-то он очень разговорчив. Любит поболтать во время… осмотров, — Флоренс выделяет последнее слово особенной интонацией и горько усмехается самыми уголками потрескавшихся