Следы помады. Тайная история XX века - Грейл Маркус

о возможности пения, как бы говоря: «Что это значит — беспокоиться?»

Казалось, что песни были собраны, доносились, происходили из лакун. Тил всякий раз подавлял стремление полностью отдаться призванию, его неспособность поверить, что кто-то однажды станет его приверженцем, рождала метафору бегства от любого столкновения с любым указателем на вещи-как-они-есть; звучание Тила говорило: он хотел бы заинтересоваться, но не делал этого. Такое впечатление оказывалось настолько всецелым, пассивность подавляла настолько глубоко, что склоняла не к протесту, а к самоубийству. Когда Тил поёт, выводя каждую вторую фразу за пределы своего синтаксиса в область звукоподражания,

И пусть я заплачу

Когда она уйдёт

Я не умру

Переживу

И если так

То слишком скоро

Очень скоро

Мы это узнаем8

ты не веришь, что он переживёт эту песню.

The Orioles существовали в своём времени, но не совсем принадлежали ему. В конце 1940-х самой популярной негритянской записью был “Open the Door, Richard”, фрагментарный номер в жанре новелти, Степин Фетчит в смокинге[107]. Это был хит не менее чем для семи исполнителей, Каунт Бэйси и Three Flames возглавляли с ним хит-парад в течение одного и того же месяца, и здесь стоит остановиться на этом странном факте — невозможном с появлением рок-н-ролла, он свидетельствует о мире, где звучало всего лишь несколько песен, где было допустимо или доступно для понимания всего лишь несколько высказываний. Но стоит взглянуть поверх музыки, чтобы увидеть, какими действительно странными были на этом фоне The Orioles.

В начале 1980-х обрывки рекламных объявлений конца 1940-х и начала 1950-х вновь появились на страницах множества американских и британских фэнзинов, посвящённых коллажам (все они в той или иной степени вдохновлялись перекодированным духом панка), и то, что можно было увидеть в этих журналах, будь это сделанный на коленке “Таску World” или хорошо отпечатанный “Stark Fist of Removal”, являлось таким понятным, таким целеустремлённым, что теперь это выглядит похожим на художественный проект, выполненный по поручению ЦРУ. И дело не в том, что все люди на картинках были белыми зажиточными представителями среднего класса, чернокожие в американской телерекламе по прошествии 1960-х тоже были белыми зажиточными представителями среднего класса. Дело в чувстве уверенности, настолько оно выглядит тревожащим.

Улыбки на лицах мужчин естественны, беззаботны; удовлетворение всякого желания само собой разумеется. Улыбки на лицах женщин прошли долгий путь трансформации по сравнению с улыбками фабричных работниц военного времени: они поджаты, натянуты. Оттенок разочарования проскальзывает за волной удовлетворения, неосуществлённое желание оставляет неизбежную кайму по краям, образует подсознательный изгиб, и таким образом мужчины и женщины вместе создают мир, который открыт и закрыт, к которому нельзя прикоснуться. В 1958 году журнал “Family Physician” опубликовал иллюстрированный гид, озаглавленный «Вы можете обмануть атомную бомбу» (внимание на активный глагол: через двадцать лет это превратится в «Вы можете выжить»): супружеская пара спасается бегством от радиационного выброса. Они одеты для выхода в город — на самом деле они уже за городом после услышанных новостей, прижимают ко рту носовые платки так же буднично, как раскрывают зонтик под дождём.

Было бы ошибкой привязывать тихие отказы The Orioles к бомбе — но, вероятно, не будет неправильным связать эти протесты с одночастотной оркестровкой уверенности, их сопровождавшей. В этой оркестровке не было места для The Orioles. В 1948 году или, если уж на то пошло, в 1958-м, центральные отели Балтимора не пускали их на порог, центральные рестораны их не обслуживали, и если Сонни Тил с новыми гонорарами в кармане и военными наградами на шёлковом костюме упорствовал в требованиях позволить ему войти, вызывалась полиция, и ниггер отправлялся в кутузку. Загнанное в угол, чёрное гетто породило культуру насилия, гедонизма и отчаяния; вместе с The Orioles, пишет Жиллет, «грубая стремительная жизнь породила тихий, нежный отклик». Сонни Тил стал певцом мечтательности, всегда на шаг позади, крот под землёй.

Поп-культура на исходе первой половины века: The Orioles вместе с Деборой Чесслер (слева) и Сонни Тилом (справа)

Сонни Тил фантазировал; он гнался за своими фантазиями. Когда он терял темп и фантазии выскальзывали из рук, он высказывал идею, что реальный мир может отличаться от мира явственного — что видимый ему мир, мир упорядоченных ритмов и чётких слов, не настоящий. Никакой уверенности не существовало; были только чувственная сосредоточенность на утрате, безнадёжности и неудаче. Тил представлял, что это может означать, каково это — полюбить, быть любимым, причинить боль, страдать самому, сказать «нет», сказать «да». Он не может ничего из этого, говорит он, — но из-за того, что он всё это представлял себе, он говорил с той безупречностью, что невозможна в реальной жизни. Его музыка была утверждением, волнующей утопией, где может быть сказано всё, она была отрицанием, пустотой, где ничего не может быть сделано.

Отрицание

Отрицание сопровождалось нигилизмом — который, однажды приукрашенный медиа, воспринимался молодыми людьми, стремившимися к новым мифам, как обещание свободы. В 1947 году четыреста мотоциклистов наводнили тихий калифорнийский городок Холлистер и устроили там вечеринку; город был частично разрушен. В 1948 году четыре парижских подростка, “les tragiques de Lagny”[108], объединились ради непонятной преступной схемы, включавшей в себя сексуальную ревность, якобы неизбежное вторжение советских войск во Францию и несуществующую фортуну, трое из них устроили самосуд над человеком, у которого якобы имелись деньги, приговорили его к смерти и убили. В 1958 году 19-летний Чарли Старквезер и его 14-летняя подруга Кэрил Фьюгейт убили десять человек в Небраске и Вайоминге: среди жертв были мать Кэрил, отчим, маленькая сводная сестра, среди других жертв была пара примерно того же возраста, что и убийцы.

Эти и подобные им события становились мифами практически ещё до того, как были осознаны как события, и в рамках матрицы послевоенного ритма случай, происходивший впервые, сразу же и всецело оказывался мифологизирован. Осенью 1948 года 24-летний вооружённый бандит и убийца трёх человек по имени Айвенго «Свирепый» Мартин стал героем ямайских трущоб, потому что, разрекламировав себя в газетах неразборчивыми каракулями с угрозами и фотопортретами с оружием, провозгласив себя Аланом Лэддом и Капитаном Полночь[109], он нащупал поп-измерение нигилистской роли. 9 октября 1948 года он был загнан полицией в Лайм-Кей-Бич и застрелен. Помещая фотографию его трупа на песке, кингстонская “Daily Gleaner” посвятила этой истории всю первую полосу:

ПРЕСТУПЛЕНИЕ НИКОГДА НЕ ОПРАВДЫВАЕТСЯ ШЕСТИНЕДЕЛЬНЫЙ КИНГСТОНСКИЙ ТЕРРОР ЗАКОНЧИЛСЯ!

«СВИРЕПЫЙ» МЁРТВ!

«Я ВИДЕЛ ЕГО