Алмазный мой венец (с подробным комментарием) - Валентин Катаев

304

Ср. в «Трех толстяках»: «Тибул задержался секунду на карнизе. Ему нужно было перебраться на противоположную сторону площади. Тогда он мог бы бежать с площади Звезды в сторону рабочих кварталов».[376] Центральная площадь Парижа — Place de Charles de Gaulle-Étoile («Площадь Шарля де Голля-Звезды»).

305

Здесь и далее с небольшими неточностями цитируется «Равенна» (1909) Ал. Блока. Ср. в мемуарах Б. В. Бобовича о Ю. Олеше: «Помню, как некогда он упивался четырехкратным рокотаньем буквы „р“ в блоковском стихотворении „Равенна“».[377]

306

Ср. в письме Ал. Блока к матери от 13.5.1909 г. из Флоренции: «В Равенне мы были два дня. Это — глухая провинция, еще гораздо глуше, чем Венеция. Городишко спит глухо, и всюду — церкви и образа <…> Мы видели могилу Данта, древние саркофаги, поразительные мозаики, дворец Теодориха. В поле за Равенной — среди роз и глициний — могила Теодориха».[378]

307

Речь идет о ст-нии Б. Пастернака «Рождественская звезда» (1947), вошедшем в «Стихотворения Юрия Живаго»: «Мерцала звезда по пути в Вифлеем. // Она пламенела, как стог, в стороне // От неба и Бога».

308

Одесский Ришельевский лицей, ко времени обучения в нем Ю. Олеши, преобразованный в Ришельевскую гимназию, был открыт в 1817 г. Будущий автор «Зависти» окончил ришельевскую гимназию в 1917 г. О его гимназических успехах ср. у Б. В. Бобовича: «Окончив в Одессе Ришельевскую гимназию с золотой медалью, Олеша уже в гимназические годы обладал знаниями, далеко превосходившими те, что давало учебное заведение. Он был отличным латинистом и всю жизнь мог вам на выбор цитировать Горация, Вергилия, Тита Ливия, Овидия Назона. В историю он был влюблен горячо и неизменно, знал ее досконально, непоказно и, смело наслаждаясь своей эрудицией, нередко ставил в тупик самых знающих».[379]

309

Исподволь обыгрывается звуковое сходство слова «зубрила» с будущим псевдонимом Ю. Олеши — «Зубило».

310

Ср. в мемуарах З. Шишовой: «С удивлением я вспоминаю, что совсем недавно кто-то сказал, что Олеша „один из таких больших маленького роста людей, как, например, Наполеон и еще кто-то“. Мне Юра никогда не казался маленьким или низеньким».[380]

311

Ср. с впечатлениями А. Н. Старостина о Ю. Олеше: «Меня удивило, что для того, чтобы поцеловать женщину, мужчине пришлось приподняться на носках. Помнится, что я ощутил какую-то обиженность. Такая породистая голова требовала более крупного постамента»,[381] а также с автопортретом писателя: «Я росту маленького; туловище, впрочем, годилось бы для человека большого, но коротки ноги, — потому я нескладен, смешон; у меня широкие плечи, низкая шея, я толст».[382] Ср. также с портретом Олеши из мемуаров Л. И. Славина, где к писателю примеривается прозвище, которое К. дал другому персонажу «АМВ»: «Широкогрудый, невысокий, с большой головой гофмановского Щелкунчика, с волевым подбородком, с насмешливой складкой рта».[383]

312

Хотя внешность писателя сравнивали с обликом Бетховена многие мемуаристы, выпад К. наверняка целил в Виктора Борисовича Шкловского (1893–1984), отмечавшего в своих воспоминаниях об Олеше: «Он был похож, я убедился, на Бетховена».[384] См. отрывок из рецензии К. на «Ни дня без строчки»: «В досадном несоответствии с блистательным текстом всей книги находится вялое вступление В. Шкловского».[385] «У них старые счеты». Так Л. Ю. Брик охарактеризовала взаимоотношения К. и Шкловского в письме к Э. Триоле от 6.5.1967 г.[386] См. также в мемуарах И. Гофф о Шкловском и К.: «Меня всегда удивляло их ожесточенное взаимное неприятие. Оно сочеталось с жгучим и взаимным интересом одного к другому».[387] После выхода в свет «АМВ» Шкловский написал на К. такую, ходившую в списках, эпиграмму: «Из десяти венцов терновых // Он сплел алмазный свой венец. // И очутился гений новый. // Завистник старый и подлец».

313

К. пользуется своим званием «литературного генерала», чтобы (не называя имени автора) процитировать запрещенного в СССР Николая Гумилева (ст-ние «Слоненок» из гумилевской книги «Огненный столп» 1921 г.). Может быть, не лишним будет указать на то обстоятельство, что пушкинская строка, ставшая заглавием комментируемого произведения К. цитировалась и Гумилевым в ст-нии «Песня о купце и короле»: «Однажды сидел я в порфире златой, // Горел мой алмазный венец».

314

Ср. в рассказе К. «Бездельник Эдуард», где о Ю. Олеше говорится как о «молодом лирике, стяжавшем себе флорентийскими поэмами завидную популярность у городских барышень».[388]

315

Здесь К. начинает «краткую прогулку» по тем страницам записей Ю. Олеши, которые сам автор «Трех толстяков» условно объединил заглавием «Золотая полка». Ср. в этих записях: «В юности я подражал Ростану (опять-таки Щепкиной-Куперник) — сочинял комедию в стихах».[389]

316

Ср. у Ростана в переводе Т. Щепкиной-Куперник: «Я… я… ламповщиком служу я… у… Мольера» (реплика Рагно, V действие, VI явление).

317

Приводим полный текст этого ст-ния Ю. Олеши по автографу:[390]

БЕАТРИЧЕ

Г. А. Шенгели

Данте:«Ты, Боже, герцог… Но каких владений?Какое имя из других нежней?Перебираю сладкие, земныеи руки отряхаю и гляжу:текут, текут… <нрзб>и падают, сияя и звеня.Тоскана? —Видишь: это Твой Георгий!Смотри: смеется, шлем раскрылся розой…Ему не страшно биться в день такой,меж лютиков, на зелени, в траве,когда на небе — облак или плод,архистратиг — садовник или воин?Конь бел, как горлинка, как рыба, —он плещется и вьется от сияньядвух длинных шпор, двух золотых комет!Дракон не страшен воину такому,дракон для грешников — исчадье ада,для праведников — ящерица лишь,для рыцаря святого — только сердцеиссохшее и черное, как боб!Тоскана — ты не хочешь? Есть другие…Вот слушай: Роза. Роза.Был инок, неумелый в ремеслах:ни киноварью алой, драгоценнойзаглавия по золоту писать,ни рисовать, как круглою рукоюПодносит Ева яблоко Адаму,и с пальмы змей качается над ней,ни сочинять, в сладчайший лад псалма,о том, как лань зеленою тропоюиз мокрых кущ явилась,и сиялкрест на челе —весенним смутным утром, —так ничего не знал он, не умел,но только пел, как ветер пел:Мария! —и Богоматерь, Деву Пресвятую,из братьи всей усердней почитал.Смеялись иноки, но ты, о Боже,Ты знаешь все — кому удел какой…И вот, когда он умер,на устах,Покрывшихся смертельной чернотою,пять алых роз Паникадилом дивнымвдруг расцвели —пять страстных букв: Мария,стеблями от замолкнувшего сердца,Чей весь златой Ты пробовал в тот час».

Так говоря, что видит Алигьери:Куст розовый, где листья — латы, розы —<нрзб> без рукавиц слабеющие руки:пять лепестков — персты сложились купно,отягчены сияющей пчелою:она уйдет, уйдет звеня — с венцав ладонь —в темнеющую кровью сердцевину,где листья вкруг — военные зубцыжелезных нарукавников доспеха!Где головы — когда так много рук?Кто их поверг и смял под конским брюхоми улетел, сияя стременами,стремительный, как искра из меча?И поднимает очи Алигьерии узнает, кто рыцарей поверг:там, над кустом,шумел, сиял и раскрывался Рай…Струился свет, стекая, как Архангел,меняя драгоценные цвета, —огромный свет,свет конницы небесной,свет плата Вероники,свет от одежд, лица, очей, от руктам, над кустом,представшей Беатриче.И Алигьери знал, какое имядать Господу владениям Его.Он так сказал:«Как к Господу, умерши, прихожу,и спросит он:„Чего тебе я не дал?“„Что мне хотеть? — тогда Ему скажу:Раз я любовь великую изведал.“И покажу: „Гляди по темным странам, —там в высоте, в текучей смутной мгле,горит звезда. Ее Альдебараномживущие назвали на земле.Когда бы вдруг с небес рука Твояменя совсем забыла б меж другими, —то и тогда что требовал бы я,раз женщины нежнее было имя?“»

318