Пасынок судьбы - Владислав Русанов

— Эх, касатик, касатик… — кряхтела бабка, едва не касаясь краем поневы щеки Годимира. Рыцарю это прикосновение почему-то было крайне неприятно. Словно мохнатая гусеница ползет или жирная навозная муха на лицо сесть норовит. — Ну, вот и славненько. Теперь ты, родимый…

Старуха нависла над словинцем. В руке ее сверкнул широкий кухонный нож из тех, что годятся и хлеб нарезать и барана выпотрошить.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

МНОГО КРОВИ И НОВАЯ БЕДА

Багровый отблеск каганца сверкнул на лезвии ножа, словно крысиный глаз. Бабка сопела. От нее несло потом, мочой и квашенной капустой.

— Гладенький, упитанный… — бормотала Якуня. — Будут оглоедушки довольны. Заплатят старикам хорошо. Да и Сыдор не обидит… Все довольны будут. А панычи? Что ж, не повезло панычам. Не вовремя к Якиму с Якуней заехали… А что ж это нету у него ничего… Ничего-ничегошеньки…

Лезвием ножа бабка приподняла рыцарю мочку левого уха. Потом правого. Что он ищет? Осмотрела руки… Годимир догадался — это она сперва высматривала серьги, а теперь проверяла имеются ли у него перстни. Хвала Господу, словинец побрякушки из золота и серебра не любил, считал их баловством, не достойным рыцаря. Теперь оставалось лишь благодарить Господа, Пресветлого и Всеблагого, за эту нелюбовь. А что там у товарищей? Кажется, у Яроша в левом ухе висела серьга в виде крейцбергского талера на цепочке. Не повезло лесному молодцу…

Вдруг послышался гулкий звук удара, будто кто-то церковный колокол зазвонил. Глаза Якуни смешно сошлись к переносице, а после и вовсе закатились. Бабка безвольно уселась Годимиру прямо на живот. Несмотря на малый рост, весила она изрядно. Дышалось рыцарю и так тяжело от неведомой отравы, а теперь и вовсе стало невмоготу.

К счастью, старуха просидела так недолго и не успела удушить жертву.

Посидела, посидела и сползла на бок. А перед глазами рыцаря возникло озабоченное лицо Аделии. В правой руке королевна сжимала тот самый сковородник. Начищенный и блестящий.

Девушка наклонилась над бесчувственной Якуней, ткнула ее пару раз сковородой. Не иначе, боялась, что та притворилась. Старуха не подавала признаков жизни, и королевна, отбросив в сторону свое грозное оружие, присела на корточки у поверженного рыцаря.

— Пан Годимир, слышишь, пан Годимир, — дрожащим голосом позвала она.

Словинец и рад был откликнуться, да не мог. Язык не слушался, и губы онемели. Даже подмигнуть не выходило. Славную отраву старики-разбойнички используют. Мастера! Их бы в Мариенберг, в Академию на факультет алхимии. Могли бы большие деньги зарабатывать и, между прочим, чистыми руками.

Аделия сперва осторожно, а потом все смелее и смелее хлопала его по щекам. Даже удивительно как-то. Слышать шлепки — полновесные, уверенные, а ничего не чувствовать. Будто и не тебя лупцуют, а кого-то другого…

Отчаявшись, а может, просто отбив ладошки, Аделия перескочила к Ярошу. Для начала позвала, потом тряхнула — у разбойника аж голова о глинобитный пол стукнулась, — а после съездила по щеке. Ойкнула, едва не завизжала.

«Наверное, в кровь залезла. Не зря Якуня с ножиком над Бирюком колдовала».

Королевна легко перепрыгнула через Годимира. Снова присела.

«Все правильно. Слева Олешек должен лежать. А ну-ка, поглядим, что выйдет у нее?»

Годимир даже подивился своему нездоровому азарту. Тут молиться надо, чтобы кто-то очнулся и помог девчонке остальных выручать, а он размышляет, прикидывает. Словно в «любит — не любит» играет на ромашке.

— Пан шпильман, пан шпильман… Олешек! Да очнись же ты, проклятущий!

Пощечина. Еще одна!

«А ну, давай-давай. Музыканты, они к побоям не привычные, вдруг получится!»

Не получилось. То ли Олешек оказался к затрещинам и оплеухам еще более приученный, нежели сам Годимир, то ли зелье Якуни не собиралось так быстро выветриваться.

Аделия заметалась по избе. Что-то придумала? Или просто от безысходности, как зверь в западне? Удирала бы, пока не поздно. Чем там дед занят? Неровен час, вернется, а с ним так запросто, как с бабкой, не совладаешь. В этом рыцарь почему-то не сомневался.

Уф-ф!

Целый водопад обрушился сверху, залил глаза, рот и ноздри. Холодными пальцами проник за ворот жака, потек по полу вдоль хребта, подбираясь к гашнику штанов.

«Вот это постаралась, твое высочество! Благодетельница, мать тво…»

Ой, нет! Нельзя. Не положено странствующему рыцарю подобные выражения употреблять по отношению к прекрасным паннам и особам королевских кровей. Тем паче, что мать ее, как ни крути, тоже королева. Но додуматься до такого! Это ж надо! Вот теперь лежи, пан Годимир, на полу, в луже, с мокрыми штанами и жди прихода приторно-благостного Якима. Уж он-то ножичек Якунин подберет и использует по назначению, не задумываясь о смысле бытия или борьбе добра со злом. Чик, и все. И хорошо, если сразу зарежет, а не начнет в отместку за жену по кусочку кромсать.

— Пан Годимир! — Уже с рыданием в голосе королевна вновь принялась трясти рыцаря за плечи. С его усов слетали брызги. Выходило так, будто собака, заскочившая под кров после дождя, отряхивается. А вернее, не сама отряхивается, а ее кто-то схватил и отряхивает…

Тьфу ты, Господи, Пресветлый и Всеблагой, укрепи и наставь на путь истинный, а то в предсмертный час такие мысли в голову лезут, что на голову не наденешь… Ну, вот опять! Разве позволительно эдакое ерничество в мгновения, которые следует встречать сурово и с достоинством, просветлев лицом и разумом?

— Пан Годимир! Годимир! Вставай! Слышишь, вставай! Мне страшно! Там кони так ржали жалобно, а больше не ржут! После топор звенел… Я боюсь… У Якима этого пальцы… Он — убийца. У него глаза пустые…

«Что у него там с пальцами? Не забыть, глянуть перед смертью. А что касается пустых глаз убийцы, так это еще как посмотреть. Вон, у Сыдора из Гражды обычные глаза. Лукавые, цепкие, но не пустые. И Яроша тоже не зря в двух королевствах Бирюком прозвали. Поди, смертей на совести предостаточно. А разве глаза у него пустые? Какие угодно, но только не пустые…»

Что-то горячее капнуло словинцу на щеку. Потом еще и еще.

Не вода. Вода должна быть холодной…

— Па-а-ан Годими-и-ир… Вставай…

Это же Аделия плачет! Ну вот, довели королевну до слез, негодяи!

— Не… го… дя… — он и сам не понял, как безвольные язык сумел пошевелиться, выталкивая звуки через онемевшие губы, — и…

— Пан Годимир! Очнись же! — Окрыленная успехом, Аделия удвоила усилия.

Словинец попытался приподняться, но сумел лишь пошевелить плечами и шеей.

— Ни… как…

— Ну, Годимир же… Я боюсь…

Королевна разжала пальцы и, прежде чем рыцарь успел осознанно обрадоваться ощущению боли от удара затылком об пол, наклонилась, мазнув мокрой щекой по носу, и поцеловала его в подбородок. Нет, конечно, она хотела попасть в губы, но в спешке промахнулась.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});