Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович - Антонина Коптяева

Полистав книгу, девушка нашла «Евгения Онегина». Еще семиклассницей она познакомилась с этим романом, но запомнила его смутно; многое не поняла.

Теперь все оказалось неожиданно таким близким, как будто сама Варвара жила в русской деревне и переживала чувства Татьяны. Правда, она не была одинокой мечтательницей, но тоже любила звезды, бледнеющие перед зарей, и книги, и рассказы старух у камелька в юрте, и так же страдала от неразделенной любви.

Закрыв глаза, чтобы лучше запомнить, она повторяла отдельные стихи:

Другой!.. — Нет, никому на светеНе отдала бы сердца я!

До чего верно! Почему же Онегин отказался от такой замечательной девушки? Ведь он был свободен!

Варвара забралась поглубже на диван, устроила книгу на коленях, опустив на сжатый кулачок нахмуренное лицо.

Так дороги ей страдания Татьяны, что она уже начинала надеяться на раскаяние Онегина; может быть, еще совершит что-нибудь хорошее и сам полюбит Татьяну?

Когда Онегин убил Ленского, глаза Варвары затуманились и несколько крупных слез упало на книгу. Она осторожно сняла их со страницы кончиками пальцев, — тут были слова, от которых у нее перехватило дыхание:

Недвижим он лежал, и страненБыл томный мир его чела.

Герой от нечего делать превратился в убийцу. Потом так же лежал смертельно раненный на дуэли Пушкин. И его сердце безвременно остановилось…

Теперь, как в доме опустелом,Все в нем и тихо, и темно;Замолкло навсегда оно.Закрыты ставни, окны меломЗабелены. Хозяйки нет.А где, бог весть. Пропал и след.

Варвара посмотрела на окно над рабочим столом Ивана Ивановича, слепое, забеленное морозом доверху…

А где, бог весть. Пропал и след.

Как можно было предугадать свою смерть и найти такой прямой путь к чувствам потомков? Даже сердцу стало больно от слов поэта, но, прижав руку к груди, Варя продолжала читать с увлечением. Вот Татьяна уже и замужем. Вышла все-таки за другого. Новая встреча ее с Онегиным тоже очень взволновала молодую читательницу.

«Хорошо, что Ларина не унизила себя и отклонила его запоздалые ухаживания. Ишь как забегал, когда увидел ее богатой и знатной дамой!» — сердито подумала Варя. — Нелегко сознавать ничтожество человека, которого любишь! Татьяна сознавала это. Какую отповедь она ему дала! Жалкий герой был у нее!

38

В приемный покой пациенты входят на цыпочках, бесшумно сваливают на скамью у входа меховые одежды (на гвозди, вбитые в стену, вешают только шапки) и, прихорашиваясь, осторожно заглядывают в дверь операционной, закрытую брезентовой драпировкой и простыней изнутри. Если идет операция, любопытные смотрят в щелочку. Вид высокого доктора во всем белом вызывает у них робкое почтение. Инструмент у него мелкий, блестящий… Вот бы подержать в руках такой ножичек! Но когда доктор Иван проводит этим ножичком по коже человека, распростертого перед ним на столе, а потом углубляет разрез, зажимая щипчиками жилы, брызгающие кровью, — прирожденный охотник пугливо жмурится и тихонько отходит от дверей. Человеческая кровь — страшно! Представление о ней связано со смертью. Вдруг больной превратится в покойника?.. Неизвестно, куда кинется его бесприютная душа. Лучше быть подальше.

Но лечиться-то надо, однако! Зачем умирать прежде времени? Шаман лечит по-своему. Иван с Каменушки — по-своему. Этот починяет людей, как старую одежду: где отрежет кусок, где поставит заплату из живой кожи. Иногда он вспорет человеку прореху на животе. Попробуй получить такую рану в тайге на охоте — умрешь сразу! А он вырежет то, что болело, и иголкой, точно искусная швея, зашьет дыру, сделанную его умным ножом.

Якут Никита и местный фельдшер старик Василий — оба тоже в белом — помогают. Лицо Никиты спокойно и важно, когда он кладет какую-то белую покрышку на рот и нос больного, а потом капает на нее из пузырька… Сладко, остро, чуждо запахнет в комнате, и у здорового человека закружится голова. Больной дышит громко, что-то бормочет, но постепенно стихает.

Черные глаза блестят в щели между простыней и дверными косяками… Во взглядах любопытство, страх, благоговение. Шепот, словно лесной шелест:

— Ай, Иван!

— Ай, Никита!

— Ай, Василий! Хороший друг!

Человек на столе спит удивительным сном. Видно, что он дышит, иногда начинает храпеть, но боль уже не доходит до уснувшей души. Его трогают, прямо к коже приметывают белые платочки и полотенца, режут, колют иголкой, сшивают свежую рану нитками, похожими на оленьи жилы: он спит себе. Другому совсем отрежут черно-синюю, сгнившую заживо ногу, отпилят кость… Он спит…

Стремление принести пользу общему делу превозмогает страх. Лесные жители сами напрашиваются помогать, лишь бы их не выгоняли из приемной: приносят дрова и воду, топят печи, доставляют зайчатину, куропаток, рябчиков, мясо рыси, нежное, как телятина, свежую рыбу. Нет отбоя от добровольных санитаров и уборщиц.

Девушка-эвенка с дальнего кочевья, сроду не державшая в руках мокрой тряпки, моет пол под присмотром старухи сторожихи. Она сопит от усердия, неумело, но упорно протирая половицы: плещет грязной водой на свои босые, словно выточенные, ножки. Длинные косы мешают ей, то и дело сваливаются на пол, и девушка энергично встряхивает головой, закидывая их на спину.

— Маша! Подбери косы! — строго говорит ей Иван Иванович, проходя между рядами коек, тесно поставленных в палате, под которую временно освободили еще один класс.

Девушка испуганно выпрямляется, тоненькая, стройная, очень похожая на Варвару.

— Пол надо мыть тряпкой, а не волосами, — хмуро поясняет доктор.

Он подходит к ней, сам складывает венцом ее угольно-черные тяжелые волосы, заплетенные в несколько кос, и к сторожихе:

— Матрена, дай марлевую косынку! Платок. Повязывай, — командует он по-якутски, уже улыбаясь. — Вот так! А косы, красавица, тоже мыть надо.

Таких постоянных помощниц, как Маша, у него много. Особенно он отличает трех. Это девушки из учаханской семилетки, смелые, как дети. Любая из них убьет, освежует и разделает по косточкам оленя, но человеческая кровь тоже страшит их. Однако, присутствуя на операции, они так сочувствуют и всем интересуются, что забывают бояться. На досуге Никита, а то и сам Иван Иванович объясняют им назначение и название инструментов, рассказывают о действии лекарств. Девушки понятливы и смышлены. Все услышанное они по очереди записывают в одну школьную тетрадку. Две из них помогают во время операций.

— Обрастаем штатом, Никита, хотя сметы у нас с тобой не составлено, да и денег на жалованье тоже нет, — шутливо сказал Иван Иванович, закончив рабочий день.

Никита только что вернулся из районного Совета, куда ходил за почтой.

— Газеты принес. Самые последние, — говорит он. — Отпечатаны месяц назад. Тогда англичане опять бомбили заводы в Германии. За это время, пока шла газета, война могла бы кончиться. Хорошо, что у нас есть радио.

— С Каменушки ничего не слышно? — спросил Иван Иванович.

— Почта проехала, а писем нет. — Никита сам ежедневно перебирал все до листочка на столе почтальона, в чаянии найти затерявшееся письмо для своего доктора. — Только газеты! В Москве с пятнадцатого февраля проходила восемнадцатая партийная конференция, там о медицине говорилось. В течение года добавится в Советском Союзе двадцать семь тысяч новых коек в городских и сельских больницах и свыше пятидесяти тысяч в постоянных детских яслях. Пока я шел обратно, то подсчитал: если по сто коек — значит, надо построить двести семьдесят новых больниц и пятьсот яслей. Здорово! До революции у нас в Якутии не было ни одной такой больницы. А как вы думаете, Иван Иванович, наш медицинский пункт на Учахане тоже здесь предусмотрен?

— Здесь, брат Никита, все предусмотрено. Но почему же мне письма нет, как ты думаешь?

— Не знаю.

— А ты получил?

— Нет. Ребятам нашим, курсантам, некогда, наверно. Им самим интересно, как мы тут…

— И Хижняк молчит! — снова вырвалось у Ивана Ивановича.

— Да и Варвара. Значит, все хорошо, раз молчат.

— Может быть, так плохо, что трудно написать…

— Отчего же плохо? Не должно быть…

— Что капсе сообщает?

— Капсе нет. Каюры проезжают стороной. Они не знают домашних новостей на Каменушке.

— Ты думаешь, там есть домашние новости?

— Я просто так говорю…

39

Хижняк с особенным старанием обслуживал тяжелых послеоперационных больных.

Имея большой опыт, он мог бы руководить пунктом на одном из отдаленных приисков или работать вместо разъездного врача помощи на дому, но упорно держался за скромную должность больничного фельдшера.