Конан Дойл - Максим Чертанов

Два друга уходят воевать – и принимают участие в сражении под Ватерлоо. Описать знаменитую историческую битву, событие, тысячу раз уже описанное, и сказать при этом что-то новое, сказать не так, как говорили другие, – задача непростая. Но для Дойла она была разрешима благодаря тому приему, который он избрал: показывать все через субъективный, ограниченный взгляд простодушного маленького человека. Этот прием используется в очень многих текстах Дойла; в «Великой тени» он прямо декларируется. «Я люблю обо всем рассказывать с толком, с расстановкой, – объясняет Джок, – чтобы все события следовали друг за дружкой по порядку, как овцы, выходящие из загона. Так все и делалось у нас в Вест-Инче. Но теперь, когда мы вдруг попали в водоворот больших и сложных дел – как те жалкие соломинки, что лениво плывут по узкой канаве и, попав внезапно в громадную реку, оказываются подхваченными бурным потоком, – мне стало очень трудно находить слова, которые могли бы угнаться за событиями. Да только ведь вы обо всем этом – почему все так случилось и какой в этом был смысл – можете прочесть в книгах по истории; а я лучше и пытаться не стану: буду говорить лишь о том, что видел собственными глазами и слышал своими ушами». Именно так, кстати сказать, описывает Пьер Безухов сражение при Бородине, и доктор Дойл это описание читал.

Наполеона Джок видел лишь одно мгновение, мельком – как тень. Да и не до Наполеона ему было. На поле боя он нашел своего друга – мертвым, врага – умирающим. Друг Джим погиб мгновенно, и Джок думает, что смерть была для него наилучшим исходом. Смерть – далеко не худшая вещь из тех, что могут приключиться с человеком: запомним эту мысль доктора Дойла.

Коварный де Лиссак умирает в муках, но Джок не злорадствует – он растерян, ему тоскливо... Де Лиссак просит его позаботиться о жене, оставшейся в Париже, и Джок понимает по его тону, что коварный враг не просто украл у него любимую женщину, а по-настоящему любил ее. Джок находит Эди: она в трауре, но вполне благополучна и уже завела светские знакомства; она искренне рада старому другу, но просит его уйти по черной лестнице, чтоб ее новые знакомые не догадались, из какой среды вышла мадам де Лиссак. Все это описано коротко, с сухой, почти стендалевской грустью. «Певец проигранных сражений» – удивительно, но жизнерадостный доктор и в самом деле любил писать о поражениях, а не о победах. Для Англии, конечно, Ватерлоо – победа; но в мировой истории эта битва навсегда запечатлена как один из страшнейших, трагичнейших разгромов. Поражение потерпел не только Наполеон, а все герои: Джим, Джок, де Лиссак; даже Эди хоть и вышла замуж за графа, а все ж через два года умерла. В общем, все умерли, как у Шекспира. Грустная получилась вещь.

В «Великой тени» вновь появилось то, чего не было в «Белом отряде» и «Изгнанниках» – обаяние, живость и непосредственность. Появилась душа. Пожалуй, теперь уже можно утверждать, что разница заключается именно в техническом приеме – отдает ли Конан Дойл повествование в руки «простодушного рассказчика» или берет его на себя. Одни писатели одинаково владеют искусством рассказа от первого и от третьего лица, другие, попробовав так и эдак, выбирают тот прием, который им лучше удается. Дойлу безусловно намного лучше давался рассказ от первого лица, и именно так написано подавляющее большинство его текстов, но отказаться от другого способа он не хотел.

Роман был закончен раньше обещанного срока – в июне 1892-го, и Дойл сразу принялся за рассказы о Холмсе для «Стрэнда». За лето он написал три рассказа: «Серебряный» («Silver Blaze») – рассказ, в котором из-за незнания автором правил ипподрома было допущено большое количество «ляпов», «Желтое лицо» («The Yellow Face») и «Картонная коробка» («The cardboard box»). В этот период также была написана небольшая повесть, не имеющая отношения к Холмсу, – «За городом» («Beyond the City»). Эту свою работу Дойл упоминает мельком вместе с другой, написанной в 1894-м, – «Паразит» («The Parasite»), – и обе их называет незначительными. На самом деле оба эти текста, мало знакомые нашему читателю, любопытны до чрезвычайности, и, хотя они написаны в разное время, их удобнее поминать рядом. То ли все-таки сказалось чрезмерно большое количество дам, окружавших доктора, то ли, наоборот, мужское товарищество Холмса и Уотсона ему наскучило, но обе повести – о женщинах. Тема, встречающаяся в творчестве Дойла довольно редко.

«За городом» – элегическое, прелестное повествование, написанное несколько в духе Генри Джеймса: в дачном поселке селится миссис Уэстмакот, эмансипированная вдова средних лет, со своим взрослым племянником. Миссис Уэстмакот пьет, курит и держит в кармане ручную змею; делает это она потому, что посвятила свою жизнь борьбе за права женщин вообще и за их избирательное право в частности. (Вряд ли справедливо видеть в ней Мэри Бартон, которая не пила, не курила и змеи не держала.)

«– Я думаю, что подчиненное положение женщины зависит, главным образом, от того, что она предоставляет мужчине подкрепляющие силы напитки и закаляющие тело упражнения, – она подняла с пола стоявшие у камина пятнадцатифунтовые гимнастические гири и начала без всякого усилия размахивать ими над головой. – Вы видите, что можно сделать, когда пьешь портер, – сказала она».

Однако постепенно обнаруживается, что миссис Уэстмакот вовсе не так уж несимпатична автору. Она смела, умна, добра и нравится мужчинам; один из соседей, адмирал, сраженный насмерть ее познаниями в морском деле, даже собирается просить ее руки – его, правда, отговаривают от этого поступка его дочери, дав понять, что в жены миссис Уэстмакот при всех ее достоинствах все же не годится. Тогда между адмиралом и героиней завязывается прекрасная дружба, «как между двумя мужчинами»; длится она, правда, не слишком долго, ибо в результате разных семейных перипетий миссис Уэстмакот уезжает в Америку, так как там для борьбы за права женщин существует больше возможностей. Мораль примерно та же, что в «Женщине-враче»: эмансипированная женщина – очень хороший человек, даже, может быть, прекрасный, но жениться на ней нормальному мужчине никак невозможно.

Но если бы этим все ограничилось, текст не стоил бы упоминания. В повести есть еще один персонаж, врач: он, осуждая миссис Уэстмакот за крайности, тем не менее считает, что в главном она совершенно права. «Много ли таких профессий, которые открыты для женщин? <...> Те женщины, которые работают из-за куска хлеба, – жалкие создания: они бедны, не солидарны между собой, робки и принимают, как милостыню, то, что должны бы требовать по праву. Вот почему женский вопрос не предлагают с большею настойчивостью обществу; если бы крик об удовлетворении их требований был так же громок, как велика их обида, то он раздался бы по всему свету и заглушил собою все другие крики». Оказывается, кое-что из уроков Мэри Бартон не пропало даром. Очень вероятно также, что на взгляды доктора повлияли его сестры, которым с юных лет приходилось колесить по свету и зарабатывать себе на жизнь, ни от кого не получая поддержки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});