Авантюрист - Марина Дяченко

У Танталь – я видел ее краешком глаза – было такое лицо, будто я на ее глазах обрастал чешуей.

Наконец я закончил; почерневшие глаза Солля давили мне на лицо так, как давит, вероятно, скатившаяся на дно могилы земля.

– На мою дочь обрушиваются все на свете беды, – сказал Эгерт после паузы, тянувшейся чуть не полчаса.

Поднялся. Одним движением пересек разделявшую нас комнату, взял меня за воротник и поставил на ноги,перед глазами у меня потемнело, я потерял из виду нависшее надо мной свирепое лицо. Хоть бы глаза сохранили осмысленное выражение, хоть бы не быть похожим на безответную куклу…

Пальцы Солля разжались. Я сполз обратно в кресло,спустя минуту перед глазами у меня забрезжил рассвет. Едва прозрев, я разглядел Солля, на котором с двумя гирьками висели две его дочери – родная и названная.

– Оставь, не трогай, оставь!..

– Сожалею, – сказал я хрипло. – Сожалею, что доставил вам столь неприятные минуты.

Солль наградил меня взглядом, от которого можно было превратиться не то что в камень – в стекло. Легко волоча за собой вцепившихся в его плечи женщин, шагнул к двери:

– Алана, мать заждалась. Танталь, дом требует твоего присутствия… Карета у ворот. Поехали.

Алана наконец-то выпустила руку отца. Отпрыгнула назад:

– Я не поеду… без Рестано. А ему нельзя ехать, ему надо лежать!

Солль резко обернулся:

– Алана, я слишком долго и слишком много тебе позволял. Теперь я велю – а ты делаешь. В карету!

Последние слова он почти выкрикнул, и сила приказа была такова, что Алана, как заведенная, сделала шаг к двери.

– Эгерт, выслушай! – это вмешалась Танталь. – Ты же не можешь не выслушать нас, ведь мы же…

Эгерт распахнул дверь, и Танталь прикусила язык, опасаясь свидетелей. Алана, опомнившись, отпрыгнула назад.

– Аген! – рявкнул Солль, выставляя из комнаты Танталь. – Уходим!

– Я не поеду, – сказала Алана, и мне на мгновение показалось, что вернулись прежние времена и передо мной стоит скверный упрямый подросток.

Солль ничего не сказал. И, конечно же, не взглянул в мою сторону.

Он попросту взял мою жену в охапку и легко, как котенка, вынес прочь.

– Ты не име… пра-а… Грохнула, захлопываясь, дверь.

* * *

Так закончилась история моей женитьбы. Я, которому оставалось жить меньше месяца, не должен был гневаться на судьбу. Скорее, я мне следовало благодарить Солля за своевременное решение – он поступил, как умелый и жестокий хирург. Милосердный до жестокости…

Так думал я в минуты слабости. Сказалась большая потеря крови, тем временем прошел день и другой, и обмелевшие было красные реки понемногу восстановили свое полноводье. Усталую покорность судьбе будто смыло горячим течением; во мне проснулся оскорбленный супруг. Потому что нет таких законов, по которым мужнюю жену мог уводить силой кто бы то ни было – хоть бы и се родной отец…

Хозяин был рад моему отъезду. Он даже не умел скрыть этой радости; последние дни были для него черными днями убытков, и, обязанный проявлять ко мне внимание и щедрость, он втайне скрежетал зубами. Он бы вышвырнул меня раньше, если бы не страх перед полковником Соллем; зато на радостях от моего отъезда он забыл взыскать с меня за прокорм лошади.

Первым делом я отправился в конкурирующий трактир, где осталась наша карета, и попытался разыскать кучера, оказалось, что кучер продал карету и смылся вместе с денежками. Старший сын из по-кроличьи многодетного семейства решил, вероятно, завести собственное дело; я со вздохом пожелал ему удачи, прикупил снеди и, покачиваясь в седле, шагом двинулся на юг, по направлению к городу.

Глава шестнадцатая

Все, способные удержать в руках хотя бы лопату, выползли из поселков в поле. Люди, чье пропитание составляла земля, спешили вытянуть из душистых черных развалов все, какие можно, соки; по дорогам теперь носились только гонцы да бездельники, да еще важные господа, никогда не нюхавшие чернозема. Я был сам себе господин, гонец и бездельник.

Голова кружилась немилосердно; сам не знаю, как я удерживался в седле. Ехать приходилось медленно, и копошащиеся на пашне работники провожали меня удивленными взглядами. Бездельник, да еще и пьяный с самого утра.

В полдень дорога была пуста; солнце припекало почти по-летнему, грязь давно высохла, обратившись в пыль, и потому я заметил сперва пыльный шлейф, и только потом – всадника. И тоже, кажется, пьяного – лошадь время от времени упиралась, мотала головой и делала слабые попытки сбросить раздражающую ношу.

Потом мне показалось, что это мальчишка.

Пелена упала с моих глаз только тогда, когда мы почти поравнялись. Я натянул поводья и спрыгнул в пыль, и успел как раз вовремя – скверная лошадь под маленьким всадником решилась-таки на подлость, и я, подскочив, поймал падающего человека у самой земли.

– Р-рета-ано…

Минут пять мы лежали на разогретой солнцем обочине. Моя лошадь смирно топталась рядом, лошадь Аланы придется потом ловить; моя жена никогда не была хорошей наездницей. Верх мужества с ее стороны – оседлать такое своенравное животное…

Ее волосы переплетались с незапыленной, едва увидевшей солнце травой. Ее пальцы перебирали щетину на моих ввалившихся щеках; Светлое Небо, почему я отправился в путь небритым?!

Некоторое время мы исступленно извинялись друг перед другом. Мы с наслаждением просили прощения за все мыслимые и немыслимые грехи; не знаю, во что вылился бы наш экстаз раскаяния, если бы Алана не нащупала на моем затылке поджившую рану и не заплакала, на этот раз из жалости. Два глупых голубя на обочине большой дороги – вот кем мы были, разумные и выдержанные, в общем-то, люди. Потом земля выдала далекий стук копыт, и Алана рывком села.

– Гонятся, – сказала она едва ли не с гордостью. – Ретано, а давай пришпорим так, чтобы они неделю гонялись, а?

Если учесть мою разбитую голову и Аланины навыки верховой езды, то предложение прозвучало более чем смело.

– Алана… – начал я осторожно. – А ты уверена… ты Действительно меня простила… за такое?!

Она взглянула мне в лицо – и вдруг нахмурилась:

– Ты хочешь сказать, что приличная женщина не простила бы? Что такое не прощается, да? Что я липучка, овечий хвост, репей, прицепилась к тебе… несмотря ни на что?!

Безмятежное солнце подернулось тяжелой ватной тучей.

– Да ничего такого я не хотел сказать! – я поднялся вслед за ней. – Какой мне был бы смысл доживать эти дни, если бы не…

Ее лицо снова изменилось. На этот раз его преобразил не гнев – страх.

– Алана, – сказал я поспешно, – а отец… Танталь говорила с твоим отцом насчет этого… Скитальца?

Топот копыт стал отчетливее. По дороге приближался, пыля, небольшой воинственный отряд.

Танталь снова поразила меня – в который раз. Я уверен, что если бы не она – Эгерт Солль не сказал бы мне больше ни слова. Ни при каких обстоятельствах. Ни о чем. Никогда.

О чем она талдычила ему эти три дня? Как убеждала? И ведь ей самой требовалось время, чтобы осознали совершенное мной – и если не простить, то хотя бы смириться…

При виде отца Алана изобразила на лице достоинство и независимость – для этого требовалось всего лишь повыше задрать нос. Эгерт вздохнул, поодаль от дороги уже разбита была палатка, сыто потрескивал костер и висел над огнем закопченный котелок. Полковник с молодым воинством путешествовал по-походному, без излишеств.

В палатке мне было предложено сесть. Солль по-прежнему не глядел в мою сторону, но уже то, что он готов терпеть меня под собственной парусиновой крышей, говорило о колоссальной уступке с его стороны.

Алана села рядом и демонстративно взяла меня за руку. Жест, не принятый в приличном обществе, но весьма красноречивый в Аланином исполнении.

– Вернулся разведчик, – сообщил Солль, неспешно прохаживаясь взад-вперед. – Странные новости… Река разлилась.

Мы молчали. Полковник сроду не занимался сельским хозяйством – странно, откуда такой интерес к какому-то половодью.

– Река совсем разлилась, – кажется, Солля задела наша непонятливость. – Мост смыло. Паром тоже смыло. Прервалось сообщение с городом…

– Не время для паводка, – удивленно сказал Аген, присутствовавший при беседе. Хотя я предпочел бы, чтобы он присутствовал с той стороны от входа.

Солль пожал плечами:

– Говорят, в каких-то горах чрезмерно тает снег… Все бывает, хотя, если разобраться…

– Аген, – сказала Танталь, задумчиво разглядывая заплаты на парусиновом потолке. – Ты бы не мог попросить кашевара, чтобы мне приготовили отдельную порцию, без масла?

Аген не сразу понял.

– Сейчас попросить, – уточнила Танталь, и Аген покрылся краской. Солль молчал, не спеша подтверждать распоряжение, и Аген решился на дерзость:

– Без масла вовсе не так вкусно, – сказал он, угрюмо глядя в глаза Танталь. – И я не рискнул бы указывать кашевару, ведь он делает свою работу…