Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг. - Владимир Козлов

Задуманное Хрущевым повышение цен, при всей его болезненности, могло бы и не сопровождаться острыми формами социального протеста. Запас идеологической и политической прочности системы был в то время достаточно велик. Но руководство страны допустило грубейший политический просчет: повышению цен сопутствовал пересмотр (в сторону ужесточения) норм выработки и расценок на целом ряде предприятий. Новочеркасская трагедия (массовые беспорядки и массовые жертвы в результате бездарных попыток властей силой подавить недовольство) была лишь видимой частью айсберга, невидимая его часть — глухой ропот и разнообразные «антисоветские проявления» по всей стране.

После официального сообщения о повышении цен на мясо, мясные продукты и масло КГБ при Совете Министров СССР ежедневно информировал ЦК КПСС о настроениях народа. Докладные записки за 1–4 июня 1962 г., хранящиеся в Архиве Президента РФ, были опубликованы в 1993 г. Из этих документов следует, что листовки с протестами появились даже в Москве: «Сегодня повышение цен, а что нас ждет завтра» (улица Горького, ныне Тверская, главная улица Москвы). На Сиреневом бульваре листовка призывала рабочих «бороться за свои права и снижение цен». На подмосковной железнодорожной станции «Победа» (Киевская железная дорога) была «учинена надпись с клеветническими измышлениями в адрес Советского правительства и требованием снизить цены на продукты». Уже в первый день пришли сообщения о различных проявлениях недовольства в Донецке, Днепропетровске, Павловском Посаде, Загорске, Ленинграде, Выборге, Тбилиси, Новосибирске, Грозном. Имели место попытки открытых протестов: рабочий Карпов из Выборга прикрепил себе на грудь надпись «Долой новые цены» и попытался пройти с ней по городу.

В следующие дни сфера критики расширилась, появились обобщения. Недостаток мяса в стране — результат наступления на подсобные хозяйства колхозников: «Индивидуальных коров порезали, телят не растят. Откуда же будет мясо? Тут какой-то просчет».[509] Появились сомнения в эффективности самой системы: «Все плохое валят на Сталина, говорят, что его политика развалила сельское хозяйство. Но неужели за то время, которое прошло после его смерти, нельзя было восстановить сельское хозяйство? Нет, в его развале лежат более глубокие корни, о которых, очевидно, говорить нельзя».[510] Раздались многочисленные призывы к забастовкам протеста. Некоторые ссылались на опыт борьбы западных рабочих: «если бы рабочие по примеру Запада забастовали, то сразу бы отменили повышение цен».[511]

По имеющимся в нашем распоряжении отрывочным данным, уже в 1961 г. появились первые намеки на стихийное забастовочное движение. Его начало было связано не с ростом цен, а с политикой в области труда и заработной платы. Например, все три известных нам случая коллективного невыхода на работу на предприятиях Приморского края в 1961 г. были связаны либо с повышением норм выработки, либо с задержкой выплаты заработной платы.[512]7 декабря 1961 г. на ткацкой фабрике Горийского хлопчатобумажного комбината после введения новых норм выработки отдельные рабочие остановили станки. Работа фабрики возобновилась лишь на следующий день.[513]

Нараставшая на протяжении 1961 г. — первой половины 1962 г. социальная напряженность завершилась ситуативным всплеском оппозиционных настроений и действий в июне 1962 г., непосредственно спровоцированным повышением цен. Вершиной кризиса стали волнения в Новочеркасске. Данное обстоятельство как бы подсказывает логическую цепочку причинно-следственных связей: экономические трудности режима (обострение дефицита), попытки выхода через ужесточение в политике труда и заработной платы, наконец скачкообразное повышение закупочных и розничных цен на продукцию сельского хозяйства вызвали рост «внеструктурной» политической активности населения и разрешились забастовками и восстанием в Новочеркасске. Но в эту соблазнительную логику не вполне укладываются многодневные и многотысячные волнения и беспорядки, которые имели место еще до повышения цен. 1961 г. в этом отношении оказался даже более беспокойным, чем 1962-й. Стихийные бунты в Краснодаре, Муроме, Александрове, Бийске, в чем-то похожие по своему сценарию на волнения в Новочеркасске, были связаны совсем не с повышением цен.

Социально-политический кризис начала 1960-х гг. выражался как в очевидном росте «антисоветских проявлений» и всенародном «ворчании», спонтанных стачках и забастовках, так и в неявных формах — всплеск преступности, «хулиганизация» страны, распространение социальных патологий (тунеядство, мелкие хищения, спекуляция, фарцовка, проституция, пьянство и наркомания). В 1961 г. наблюдался заметный рост некоторых особо опасных преступлений, а также осуждений за совершенные преступления. Больше чем на 50 процентов (по сравнению с 1960 г.) выросло число привлеченных к уголовной ответственности — 771 238 человек. Почти в два раза больше по сравнению с 1960 г. стало осуждений за особо злостные случаи хулиганства,[514] что приближалось к критическому уровню середины 1950-х гг.

Наступление государства на массовые формы преступности (мелкие хищения, спекуляция, хулиганство, самогоноварение) на рубеже 1950–1960-х гг. было воспринято многими как удар по устоям повседневной жизни народа, для которого со времен Сталина (несмотря на жестокие репрессии) полукриминальное поведение было либо специфическим условием выживания, либо извращенной формой снятия социального стресса, вызванного войной, репрессиями, голодовками, массовыми миграциями и т. п. Ответом на новый социальный стресс, спровоцированный размашистой борьбой режима за «наведение порядка», значительные слои маргинализированного населения ответили новой волной «хулиганского сопротивления», которое стало составной частью беспрецедентной вспышки бунтов и волнений 1961–1962 IT.

Вторая половина 1950-х — начало 1960-х гг. были отмечены еще и явными признаками идейно-психологического кризиса, возникшего как на почве разоблачения «культа личности» и «подведения итогов социалистического строительства» (в конце 1950-х гг. КПСС заявила, что социализм построен «полностью и окончательно», но этот «полностью и окончательно» построенный социализм был весьма далек от идеала «светлого будущего»), так и грубых ошибок в проведении социально-экономической политики. На фоне дефицита, снижения расценок и повышения цен на продукты питания кризис идеологии породил сумбур и хаос в сознании «маленького человека», «человека из толпы». Он искал форму для выражения своего недовольства действительностью повсюду: в коммунистическом фундаментализме, национализме, анархизме, антикоммунизме. «Кристаллизации» стихийного протеста в то время так и не наступило. Но немалое количество «маленьких людей» отличалось очень неустойчивым настроением и испытывало идеологический дискомфорт из-за внезапно обнаружившейся несостоятельности привычных догм и жизненных ценностей.

Некоторые пытались как-то выразить свое недовольство, но готовы были быстро раскаяться и вернуться в лоно коммунистической ортодоксии, а могли, не раскаиваясь, превратиться в отвергнутых всеми «борцов за правду», неожиданно обретших смысл существования в отрицании режима. Высказываясь спонтанно и ситуативно, такие люди сегодня ругали евреев как причину своих и народных бед, завтра «начальство», послезавтра лично Хрущева. Они то следовали за спасительными объяснениями официальной идеологии и объявляли все грехи системы пережитками сталинщины, то видели панацею в возвращении к сталинскому режиму с его ежегодными снижениями цен и «порядком».

Это глухое брожение умов и то, что принято называть «недовольством народа», имеющего, вообще говоря, в большинстве своем обыкновение «многозначительно безмолвствовать», начало превращаться в более или менее реальный политический фактор в результате ухудшения социально-экономической ситуации в стране на рубеже 1950–1960-х гг. В такие моменты неизвестно откуда и непонятно как толпа выделяет сиюминутных харизматических лидеров, которые ведут ее по дороге бунта и протеста. Спровоцировать беспорядки в таких ситуациях — дело исключительно простое, достаточно одного-двух человек, готовых пострадать за народ, с отключенными «социальными предохранителями» и/или ослабленным инстинктом самосохранения (иногда это могло быть результатом вульгарного опьянения), либо лично заинтересованных в беспорядках (освобождение товарища из милиции, корыстные интересы и т. п.), чтобы в людях из толпы заработали ассоциации, связывающие актуальную ситуацию с личными проблемами и недовольствами. Как результат появлялась готовность действовать, скрываясь за анонимностью и растворенностью в толпе.