Шевалье (Рыцари). Книги 1-3 - Жюльетта Бенцони

каким образом Ариана оказалась теперь у короля, да еще с благословения госпожи Аньес.

— Да здесь и рассказывать-то почти нечего. Насколько мне известно, однажды вечером, вскоре после того, как отпраздновали свадьбу, она явилась во дворец и направилась прямиком к матери короля. Я не знаю, о чем они говорили, но Аньес сама привела Ариану в покои Его Величества, и ты собственными глазами видел, как сейчас обстоят дела...

— Да-да, конечно! Но почему она покинула принцессу Изабеллу? Да еще ради того, чтобы вернуться в дом ее врага? Не понимаю, как такое могло случиться...

— Об этом, мальчик мой, надо спросить у нее самой, я об этом не имею ни малейшего представления!

Гийом Тирский вдруг заторопился, и это обстоятельство навело Тибо на мысль о том, что, возможно, священнослужитель решил прибегнуть к искусству, полезному для дипломатов, но осуждаемому моралью, — ко лжи. Ему очень хотелось расспросить Гийома Тирского обо всем поподробнее, но он знал, что если архиепископ-канцлер решил о чем-то умолчать, то и под пытками ни о чем не расскажет. Оставалось понять, почему он лжет, и Тибо решил, последовав его совету, расспросить обо всем девушку. Он нашел ее на заднем дворе: Ариана помогала Мариетте развешивать только что выстиранное белье.

Она встретила его, как всегда, приветливо, с той счастливой улыбкой, которая, похоже, не сходила теперь с ее лица, но когда он — очень осторожно! — задал вопрос о ее возвращении, Ариана отвела глаза и наклонилась к корзине с бельем.

— Все получилось очень просто, — пожав плечами, сказала девушка. — Я больше не могла жить вдали от него, потому и покинула Наблус...

— И никто вас не удерживал?

— Никто. А почему кто-то стал бы это делать?

Теперь она держалась так же неестественно, как и канцлер, и Тибо потерял терпение.

— Я думал, мы — друзья, — произнес он с горечью, к которой примешивался гнев, — а вы обращаетесь со мной, как с едва знакомым и назойливым человеком. Я целый год ничего ни о ком не знал и, наверное, имею право узнать чуть побольше. Между вами и королевой Марией что-то произошло?

— Ровным счетом ничего. А что, по-вашему, могло произойти? Я вам уже сказала: я вернулась, чтобы быть рядом с моим королем. Я знала, что ему становится все хуже, и мне непереносимо было находиться от него вдалеке.

— И вы сочли, что можно отправиться к госпоже Аньес прямо от ненавидящей ее женщины, которая вас приютила? Вы не находите такое поведение недостойным?

Ариана сильно покраснела и уставилась на него заблестевшими от слез глазами:

— Я не смогла бы вернуться во дворец без госпожи Аньес. В конце концов, именно она забрала меня из дома моего отца! Кроме того, за год многое изменилось, и — не знаю, поверите ли вы мне, но и королева, и принцесса расстались со мной без сожалений! А теперь оставьте меня и не мучайте короля расспросами, он и без того несчастен! Удовольствуйтесь тем, что займете подле него прежнее место. И помните, что он тяжело болен и, несомненно, сражаться больше не сможет!

— Приказывать мне может только он! — в ярости выкрикнул Тибо. — А что касается места, — вам тоже следовало бы оставаться на своем! Насколько мне известно, он на вас не женился?

Эти жестокие слова произносить было ни к чему, и Тибо тотчас пожалел о сказанном. Но он был слишком горд для того, чтобы просить прощения, да к тому же еще, несмотря на то, что минутой раньше сказала ему Ариана, у него было тягостное ощущение, что он уже не может занять свое прежнее место. Все стало иначе — не так, когда он и Мариетта были единственными близкими Бодуэну людьми. Конечно, никто — и в особенности король — не пытался отнять у него привилегию ночевать в королевской спальне, но Тибо вскоре заметил, что теперь там царили женщины. Он убедился в этом на следующий же день после своего возвращения. Помимо Жоада бен Эзры, который тотчас явился, чтобы назначить новое лечение с учетом нынешнего состояния больного, вокруг короля, сменяя одна другую, хлопотали четыре женщины: при нем, разумеется, оставались Мариетта и Ариана, но к ним присоединилась и Текла, армянская служанка, с которой Тибо не был знаком, а главное — госпожа Аньес, которая приходила несколько раз в день и окружала сына безмерной нежностью. Бодуэн черпал в этих потоках нежности поддержку, не сознавая, что мать бессовестно пользуется его беспомощным состоянием для того, чтобы делать политические ходы и добиваться выгод и преимуществ для своих приближенных, одновременно стараясь исподтишка устранить тех, кто мог бы, когда смерть сделает свое дело, воспротивиться ее власти. Она, вместе со своим братом-сенешалем, во время тяжелого приступа болезни, когда Бодуэн едва сознавал, что происходит вокруг него, и потому допустил возмутительное избрание Гераклия, попросила Адама Пелликорна поискать себе другое жилье — под тем предлогом, что ночью рядом с королем должны оставаться лишь надежные люди, а он, прежде служивший в войсках графа Фландрского, не мог считаться таковым. А когда король, немного оправившись, осведомился о нем, ему ответили, что Адам уехал, и никому не известно, что с ним сталось... Король без раздумий в это поверил.

— Я огорчился тогда, — вздохнул Бодуэн, — потому что это ты привел его ко мне и потому что он мне доверился, но меня это не удивило. Он прибыл в Святую землю с высокой миссией, и, наверное, ради исполнения этой миссии он и уехал.

— А вы можете рассказать мне, что это была за миссия?

— Я не имею права рассказывать тебе об этом, Тибо, ты должен понять. Он один...

— И все же, когда я уезжал, он сказал, что все мне объяснит. Может быть, когда-нибудь он еще вернется?

Тибо не очень в это верил. Его дружеское расположение к человеку, который был десятью годами старше, зародилось внезапно и просто, и он никогда бы не подумал, что такой веселый товарищ может скрывать тайну настолько важную, чтобы не разделить ее с ним, несмотря на то, что королю он открылся. С одной стороны, это было хорошо, поскольку он признал Бодуэна своим сюзереном, но с другой — юноша не мог отделаться от мысли о том, что истинная дружба, то братство, которое складывается в битвах, когда смерть близка, создает особые связи, самой прочной из которых должно быть доверие. Впрочем, Адам