Афганистан. Подлинная история страны-легенды - Мария Вячеславовна Кича

соловьем» и «афганским Элвисом Пресли» – за чарующий голос, бакенбарды и тягу к рубашкам с широкими воротниками. Отец Ахмада, Абдул-Захир, в разные годы занимал с десяток должностей – от директора муниципальной больницы до личного врача падишаха и министра здравоохранения. В период афгано-пакистанского кризиса он был послом в Исламабаде, а затем – председателем комиссии по подготовке проекта конституции 1964 г., но пиком карьеры Абдул-Захира стал пост премьер-министра (1971–1972). Пока отец решал вопросы национального масштаба, сын (выпускник «Хабибии») пел о любви – и афганские девушки визжали от восторга. В качестве текстов для своих песен Ахмад Захир нередко брал стихи, написанные классическими персидскими поэтами сотни лет назад[129], а пластинки «афганского Элвиса» выпускал британский лейбл «EMI».

Ахмад Захир считается автором знаменитой композиции «El Bimbo», которую впоследствии исполнили десятки музыкантов – от оркестра Поля Мориа до Аркадия Северного. На альбоме Захира «Lylee» (1971) она называлась «Tanha Shodam Tanha» («Один, совсем один»). В 1984 г. эта мелодия обрела вторую жизнь благодаря американской комедии «Полицейская академия» – в частности, сцене в гей-баре «Голубая устрица».

Характерным признаком «холодной войны» были выставки, где конкурирующие государства демонстрировали свои научные и промышленные достижения. Павильоны были установлены и в Кабуле. Афганцы с трепетом разглядывали чудеса, сделанные в США, СССР, Франции, Чехословакии, Польше, – мотоциклы и радиоприемники, магнитофоны и взбиватели для яиц, модную одежду и обувь. В театрах и на концертных площадках выступали джаз-бэнд Дюка Эллингтона, солисты китайской оперы и артисты Московского цирка. Каждый коллектив манил афганцев в соревновании «холодной войны». Развитие инфраструктуры по-прежнему спонсировалось из-за рубежа. На закате 1960-х гг. путешественник мог проехать Афганистан за день – от пакистанской до советской границы через Кабул и тоннель Саланг.

Население Кабула пополнилось множеством иностранцев. Русские и другие выходцы из стран Восточного блока жили бок о бок с афганцами и закупались на базарах. Американцы и граждане западноевропейских государств, подобно британцам XIX в., держались обособленно и предпочитали магазины с товарами, импортированными из их стран. Однако к середине 1960-х гг. Афганистан наводнили волонтеры из Корпуса мира[130]. Они добирались до самых глухих деревень и помогали тамошним крестьянам собирать урожай, ухаживать за больными и заботиться о детях. Эти юноши и девушки не обладали особыми профессиональными знаниями и навыками – но зато сверкали белозубыми улыбками, показывая афганцам «истинно американское» дружелюбие.

Мир захлестнула «революция шестидесятых», и в Афганистан потянулись хиппи. Они отправлялись из Европы и США в Иран, оттуда – в Кабул (через Герат и Кандагар), а затем – в Индию, к «местам просветления». Туристы обнаружили в Афганистане хороший гашиш. Когда страна была включена в «тропу хиппи», местные жители увидели в этом источник заработка. Хиппи не хотели курить гашиш в аутентичной афганской атмосфере. Этот легальный наркотик имел дурную репутацию – его употребляли представители низших слоев общества: поденщики, водители грузовиков, кочевники и маргиналы. Вестернизированная элита пила, хотя – или, вероятно, потому что – алкоголь был запрещен исламом. Предприимчивые дельцы поняли, что главное для хиппи – романтическая мечта и безопасная экзотика. В крупных городах возникли клубы, где европейцы и американцы могли «расширить сознание». Охрана отсеивала сброд, дабы никто не мешал гостям насладиться «прекрасным Востоком». Наравне с хиппи в наркоклубы могли попасть только респектабельные афганцы с деньгами и связями – и эти, по сути, притоны превратились в модные богемные заведения.

К концу 1960-х гг. социальная ткань городов (особенно Кабула) существенно изменилась. Школьники и школьницы, которые вместе сидели за партами, начали встречаться. Они не приглашали друг друга на свидания – так еще не было принято – но намекали, где можно встретиться у всех на виду. Городская молодежь переживала «конфетно-букетный период». Влюбленные ходили в кино и ели мороженое – но для страны, где любые добрачные и внебрачные отношения между мужчиной и женщиной испокон веков запрещались, даже невинные развлечения были настоящей сексуальной революцией. Традиционные договорные браки сменились браками по любви, которые заключались в загсах, а не в мечетях, – и на свадьбах встречались десятки (если не сотни) незнакомых людей – семьи жениха и невесты. Семейный союз уже воспринимался как личный выбор, а не как семейное дело, когда родители все решали за своих детей.

Большинство студенток обучалось на педагогическом и медицинском факультетах Кабульского университета, поэтому количество женщин-врачей и учителей резко увеличилось. Столичные модницы дефилировали по улицам в блузках с глубоким декольте. То тут, то там появлялись ночные клубы, где подавали пиво и виски – и не только для иностранцев. Афганцы пили и не скрывали этого. Эксцентричный итальянский инженер из Каяки, сеньор Корриега, перебрался в Кабул и разливал вино собственной марки.

Запад безоговорочно победил на афганском культурном фронте. Рок-н-ролл, джинсы, мини-юбки – все это было в Кабуле. Впрочем, в политическом и экономическом плане капиталистический лагерь терпел поражение. Гильмендский проект, задуманный как грандиозная реклама США, обернулся сплошным разочарованием. Зарубежные специалисты не провели адекватные исследования до начала строительства. Почва засолилась, и на орошаемой земле ничего не росло, кроме сорняков. Кроме того, никто не изучил социальные последствия проекта. По воспоминаниям американского антрополога Луи Дюпре (1925–1989), крестьяне, жившие всего в 30 км от плотины Аргандаб, даже не подозревали о ее существовании. Историк Тамим Ансари рассказывает, что как-то раз его отец поехал по делам в селения, расположенные вниз по течению от дамбы Каяки. Жители одной деревни справились у него о здоровье эмира Амануллы. Со дня свержения Амануллы минуло более 30 лет, но крестьяне не получали новостей и ничего не знали ни о событиях в столице, ни о плотине. Им было известно лишь то, что река перестала вести себя привычным образом – вода регулярно затапливала поля, и старые каналы, прорытые еще до Абдур-Рахмана, не справлялись с этим наваждением. Земледельцы голодали и бедствовали. Более того – загадочные перемены с водой разрушали традиции управления водными ресурсами. Селяне обратились к мирабу – уважаемому человеку, ведавшему ирригационной системой, и тот предложил прокопать новые каналы. Разумеется, это не помогло. Ханы, сардары и малики не знали, что делать. Эрозия авторитета локальной элиты грозила беспорядками и переделом власти в вилаятах.

Образцово-показательные города не работали. Правительство населило их членами разных этнических групп, которые грызлись между собой по любому пустяку. Устав от скандалов, кочевники покидали дома и возвращались к прежнему образу жизни. Многих крестьян согнали с земельных участков и отдали их угодья под экспериментальные фермы. Позже они захотели вернуться