Два года на палубе - Ричард Дана

Среда, 6 января 1836 г. Снялись из Монтерея, имея на борту пассажирами нескольких мексиканцев, и взяли курс на Санта-Барбару. Несколько часов нам сопутствовал свежий ветер и до темноты мы развили великолепный ход, но потом, как обычно, задул береговой бриз, и пришлось идти сколь можно круче. В числе наших пассажиров находился юноша, являвший собой воплощение разорившегося джентльмена. Он сильно напомнил мне некоторые персонажи из «Жиля Блаза». Происходил он из местной аристократии и унаследовал от родителей чистую испанскую кровь. Прежде они занимали в Мехико высокое положение. Отец одно время был даже губернатором провинции и, сколотив большое состояние, обосновался в Сан-Диего, где построил просторный дом, разбил парк, держал целую свиту индейцев и вообще вел себя как настоящий гранд. Своего сына он отправил учиться в столицу, и тот вращался в лучшем обществе. Несчастливые обстоятельства, расточительность и прежде всего полная неспособность извлечь из денег хоть малейший доход быстро истощили немалое состояние. Когда дон Хуан Бандини возвратился домой, хоть он и был воспитан в рамках безукоризненных правил, чести и благородства, но не имел ни средств, ни места, ни занятия, позволявших бы ему вести тот рассеянный, экстравагантный образ жизни большинства юношей из хороших семейств. Честолюбивый в помыслах, но не способный ни на какое дело, зачастую он был лишен даже хлеба, однако, как многие ему подобные, внешне держался с высокомерием человека своего круга, хотя его нищета не оставалась тайной для последнего индейского мальчишки, а при виде каждого лавочника его охватывал трепет. Он имел тонкую талию, его походка была изящной, прекрасно танцевал, безупречно говорил по-кастильски, и весь его облик свидетельствовал о благородном происхождении. За его проезд (я узнал это потом) кто-то заплатил, поскольку он совершенно не имел средств, а жил единственно щедротами нашего агента. Со всеми он был отменно любезен, беседовал даже с матросами и дал четыре реала (не сомневаюсь, они были у него последними) стюарду, который прислуживал ему. Мне было искренне жаль этого человека, особенно когда я видел его в обществе другого пассажира — толстого и вульгарного торговца-янки, нажившего свой капитал в Сан-Диего на расточительности все тех же Бандини. Он уже получил закладные на их стада и земли, а теперь покушался и на фамильные драгоценности — последнюю опору этого семейства.

Дон Хуан путешествовал в сопровождении слуги, который был жиль-блазовским персонажем не в меньшей степени, чем его патрон. Он величал себя личным секретарем, хотя вряд ли для него находились какие-нибудь письменные занятия, да и жил он в твиндеке вместе с парусным мастером и плотником. Однако это была незаурядная личность: он свободно читал и писал, говорил на правильном испанском языке, объездил почти всю Латинскую Америку, бывал в разных житейских переделках и кем только не служил, но обычно занимал положение доверенного лица при какой-нибудь важной персоне. Я поддерживал знакомство с этим человеком, и за те пять недель, пока он был у нас на судне (а он оставался с нами до прибытия в Сан-Диего), получил от него больше сведений о политических партиях в Мехико, а также о быте и обычаях различных слоев тамошнего общества, чем мог бы узнать от кого-либо другого. Он с величайшим терпением исправлял мое испанское произношение и обучил меня многим разговорным фразам и междометиям. Кроме того, я взял у него для прочтения пачку довольно свежих газет, издающихся в столице Мексики.

Утром на вторые сутки после отплытия из Монтерея мы вышли к мысу Консепсьон. Был яркий солнечный день, и сильный ветер благоприятствовал нам; все являло разительный контраст с тем, что мы испытали здесь два месяца назад, когда пришлось дрейфовать при бушевавшем норд-весте только под фор- и грот-триселями.

— Вижу парус! — закричал вдруг матрос, готовивший брам-лисель-спирт.

— Откуда виден?

— С наветренного борта, сэр.

И через несколько минут мы увидели бриг, который выходил из-за мыса. Отдав лисель-фалы и обстенив паруса на гроте и бизани, мы остановились. Бриг привелся к ветру, обстенил грот-марсель и тоже лег в дрейф; теперь можно было видеть его заполненную людьми палубу, по четыре пушки с каждого борта, коечные сетки, и вообще все на военный манер, не хватало разве что боцманской дудки и золотых галунов на юте. Низкорослый, широкоплечий мужчина в грубой серой куртке стоял у наветренного борта с рупором в руках.

— Эй там, что за судно?

— «Элерт».

— Откуда вы? — и прочее.

Как оказалось, мы встретили бриг «Конвой» с Сандвичевых островов, который занимался промыслом морской выдры на островах калифорнийского побережья. Вооружение брига объяснялось тем, что он был contrabandista. Выдра весьма распространена на здешних островах. Она представляет немалую ценность, и на каждую вывозимую шкурку наложена пошлина. Однако у этого судна не было ни лицензии, ни оплаченного налога, да, кроме того, оно еще незаконным способом снабжало тамошние торговые суда всевозможными товарами. Наш капитан предупредил их, чтобы они опасались мексиканцев, но получил ответ, что во всем Тихом океане у тех не найдется ни одного равного им по числу пушек судна. Это, несомненно, был тот самый бриг, который несколько месяцев назад объявился у Санта-Барбары. Такие суда нередко плавают в калифорнийских водах годами, не заходя ни в один порт, а дрова и воду берут на островах, да изредка пополняют запасы в Оаху.

Воскресенье, 10 января. Достигли Санта-Барбары, но уже в среду нам пришлось спешно оставить на дне наш якорь и уходить в море из-за зюйд-оста. На следующий день мы возвратились к своему якорному месту и были единственным судном во всем порту. «Пилигрим» проходил здесь недель шесть назад рейсом из Монтерея и получил сообщение, что мы благополучно прибыли в Сан-Франциско.

Тем временем на берегу завершались приготовления к свадьбе нашего агента и доньи Аниты де ла Гуэрра де Нориэга-и-Корильо, младшей дочери местного гранда дона Антонио Нориэго, главы знатнейшей калифорнийской фамилии. Стюард уже три дня «сидел» на берегу и готовил всевозможные печенья и пирожные, для чего ему неоднократно отправлялись наши лучшие припасы. В день, назначенный для бракосочетания, мы отвезли капитана на берег и получили приказ приехать за ним к вечеру, а также позволение посмотреть праздник и фанданго. Возвратившись на судно, мы увидели, что у нас готовятся к салюту. Пушки были заряжены, заряды изготовлены, зажжены фитили, и флаги готовы к поднятию. Я стоял с правого борта у кормовой пушки, и все мы ждали сигнала с берега. В десять часов невеста в черном одеянии вместе с сестрой направилась в исповедальню. Прошел почти час. Наконец большие врата церкви распахнулись, нестройно зазвонили колокола, и невеста, наряженная уже во все белое, вышла вместе с женихом, а вслед за ними потянулась длинная процессия. Едва новобрачные переступили порог церкви, у нас на баке взвилось белое облачко, и громкий залп эхом разнесся по бухте и окрестным холмам. В тот же миг судно расцветилось множеством флагов и вымпелов. За этим последовали двадцать три выстрела с интервалами в пятнадцать секунд. На закате был дан такой же салют, а все флаги спустили. Мы считали, что получилось совсем неплохо — по залпу каждые пятнадцать секунд — и это на «купце» с двадцатью матросами при четырех пушках.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});