Зорге. Под знаком сакуры - Валерий Дмитриевич Поволяев

туго, а затылку сделалось горячо. Он вздохнул.

— Ханако, пожалуйста, ничего не скрывай от меня, — тихо попросил Зорге, — не надо, ладно? Мать заболела?

Исии вновь отрицательно качнула головой.

— Нет.

— Неурядицы на работе? Повздорила с Хельмутом Кетелем?

Хельмут Кетель, говорливый толстый немец, был владельцем ресторана «Рейнгольд», любой конфликт, возникший у Исии с ним, Зорге уладил бы в несколько минут — все-таки Зорге был руководителем нацистской ячейки в Токио, и вряд ли бы пивной король Кетель отказал в чем-нибудь своему партийному шефу.

Вместо ответа Исии всхлипнула.

— Я боюсь, Рихард, — сказала она.

— Чего боишься? Почему?

— Раньше за мной ходил один сотрудник «кемпетай», теперь ходят трое.

— Ну и пусть ходят, — Зорге постарался наполнить свой голос нотками беспечности, — это их работа. Свои иены им надо как-то оправдывать.

То, что к Исии приставили трех топтунов, было плохим знаком.

— Исии, ты сегодня работаешь?

— Нет.

— Поехали ко мне, на Нагадзакамати. Посидим, выпьем вина, выпьем кофе, что-нибудь съедим… А, Ханако? — Он усадил Исии в машину. — И вообще, выше нос, милая!

Исии улыбнулась. Глаза у нее были встревоженные.

Рихард встал очень рано, на сером плотном небе не было еще ни одной утренней блестки, ни одного оранжевого или светлого пятна, даже крохотного, способного предвестить день — вся Япония была словно бы погружена в некую удушливую вату, накрывшую дома, дороги, деревья, землю, заборы.

Исии он отвез домой в два часа ночи, пока ехал — посматривал в обзорное зеркальце, висевшее над его головой и очень быстро нащупал машину «кемпетай», подпустил ее поближе: не стоит лишний раз беспричинно дразнить эту кусачую организацию, и до самого дома Исии не отрывался от нее, а вот сейчас, если эта машина возникнет, он оторвется от нее обязательно, сделает пару хитрых петель, и вряд ли она его уже найдет.

Машина «кемпетай», конечно же, нарисовалась — вылезла из узкой боковой улочки, заспавшийся мотор взвыл от возмущения, когда водитель надавил на педаль газа, заперхал сдавленно, закашлял и заглох. Это было на руку Зорге.

Из машины выскочили два японца, суетливо подняли створки капота — сразу с двух сторон, — залезли в движок. Зорге представил себе, как они сейчас ругаются, на все лады костерят своего японского бога, засмеялся невольно. Смех его не был злорадным, скорее — сочувственным.

Он прибавил скорость, на газу проскочил несколько узких улочек, оглушивших его моторным отзвуком — звонкие металлические хлопки выскакивали из выхлопной трубы, всаживались в заборы и, взвихренные, рикошетили, проникали в машину, вламывались в виски, — затем вынесся на широкий, слабо освещенный фонарями проспект, и противный сдвоенный звук оторвался от его автомобиля. Хотелось спать. Спал Зорге сегодня, к сожалению, мало — часа два с половиной. Отвез Исии домой и сразу назад, на Нагадзакамати… А надо бы поспать еще часа три. Он помял себе пальцами виски.

Грузная серая масса, осевшая на домах, на земле, заколыхалась вяло, будто студень, машина всадилась в нее радиатором, раздвинула в стороны дрожащую плоть, звук мотора сделался глуше. Минут двадцать машина шла по некоему безжизненному пространству — в этом сером студне ничто не могло внезапно ожить, у Зорге даже заболела голова от внезапной глухоты, от того, что нечем было дышать, он приоткрыл окно кабины, глянул на обочину.

Обочина была серой, даже трава, которую к земле пригибал ветер, рожденный движением машины, была серой — ни одного зеленого пятна. Рихард вновь помял пальцами виски, сами костяшки, плоско проступавшие в выемках, потом, изгоняя боль, помассировал переносицу, обжал ее пальцами с двух сторон, сдавил, отпустил, снова сдавил… Боль не проходила. И глухота, она тоже не проходила, она словно бы мертво прилипла к барабанным перепонкам.

Отпустило Рихарда лишь, когда слева, по ходу машины, показалась вода — такая же серая, тяжелая, неподвижная, как и пространство, под колесами зашуршала, защелкала, стукаясь об автомобильное дно, галька. Зорге сбавил скорость, а через полкилометра и вовсе остановился.

Несколько минут посидел неподвижно, словно бы слушал здешнюю тишину, пытался уловить какие-нибудь звуки, — но нет, мир был по-прежнему глухим. Кажется, он опустел совсем.

Зорге вышел из машины, вгляделся в серую мглу.

В лишаистой вате пространства возникли два тусклых огонька, с трудом проклюнулись сквозь серую плотную ткань, сдвинулись немного, потом сдвинулись еще чуть и исчезли. Рихард удовлетворенно кивнул.

Он развернулся и поехал в обратную сторону. Трасса ушла влево, а Зорге покатил прямо по едва приметной, слабо примятой колесами дороге, идущей вдоль кромки моря.

Через полкилометра он затормозил у невысокой, поросшей влажной зеленью скалы и, не выходя из машины, стал ожидать. К подножью скалы был пристроен небольшой, поседевший от морской соли домик, обнесенный низким темным забором.

Большой серый стог тумана проплыл над самой водой, почти касаясь брюхом ряби, достиг скалы, заполз за нее, будто живой, и исчез. Рихард достал из кармана трубку, упакованную в бархатный мешочек, неторопливо набил ее табаком, примял табак специальной металлической пяточкой, которая также находилась в мешке, закурил.

Мысли Зорге были беспокойные, словно бы его обложили, как волка, и он не знал, где в этом загоне найти щель, чтобы уйти. Но как бы там ни было, щель он все равно найдет. Нужно только время, время и еще раз время. И трезвая, очень чистая голова. Лицо Зорге выглядело усталым, темным, под глазами вспухли мешки. Он затянулся дымом, прополоскал им рот, будто водой.

Горький вкус дыма был приятен, Рихард любил этот вкус. Горечь хорошо чистит мозги, глаза делаются зоркими, внутри появляется бойцовская злость.

В серой шевелящейся пелене вновь возникли тусклые огни, медленно поползли по пространству. Некоторое время они ползли беззвучно, потом до слуха донесся слабый стук мотора.

Через несколько минут стук этот наполнился силой, стал звучным, сытым — это был голос хорошо отлаженного, ухоженного морского двигателя.

Желтые огни увеличились, будто диковинные воздушные шары, расплылись, затем их окольцевали радужные ободы, двигатель убавил обороты, и из серой шевелящейся массы выплыл узкий хищный корпус шхуны, которая, судя по всему, была многоцелевой — и рыболовецким судном, и прогулочной яхтой, и обычным легким паромом, перевозящим людей…

Шхуна нацелилась носом на берег, еще сбавила скорость и въехала в мягкую песчаную отмель, глухо зашуршала корпусом. Снасти негромко скрипнули и затихли. Шхуна остановилась.

С борта на песок шлепнулся узкий гибкий трап, по нему спустился пожилой японец с седыми, как у старой нерпы, усами и печальным взглядом.

— Здравствуй, Муто, — сказал ему Зорге, шагнул навстречу. Они обнялись. — Муто, Муто, — пробормотал Зорге неожиданно растроганно, — я так рад тебя видеть.

— И я вас. — Японец привычно поклонился Рихарду. — Зачем звали?

— Ну