Спираль измены Солженицына - Томаш Ржезач

Отношения между Солженицыным и антисоциалистическими силами в Чехословакии возникли, как говорится, не вчера.

Но достаточно ли этого обстоятельства, чтобы объяснить его стремление проникнуть в среду чешских эмигрантов с самого начала пребывания на Западе?

Конечно, нет. Он внес, как известно, свой вклад в развитие политического кризиса в ЧССР. Кроме того, Александр Исаевич не любил (и он это подчеркивал) принимать советских журналистов и журналистов из других социалистических стран. Между тем для чехов и словаков он сделал исключение. Вернее, для одного из них. В 1968 году он дал интервью редактору словацкого еженедельника «Культурны живот» («Культурная жизнь») Павлу Личко на тему о положении в лагерях.

Весьма теплые отношения и скудно оплачиваемые деловые связи с чешской редакцией радиостанции «Свободная Европа»… Издание перевода «Прусских ночей» не для эмигрантов, а для Чехословакии…

Александр Солженицын решил установить связь с теми эмигрантами, которые, как он полагал, будут ему полезны. Сделал он это по-своему, с высоты своего величия. А потому неудачно, и представление о Солженицыне как о лидере чешской и словацкой эмиграции на Западе мгновенно растаяло в швейцарской голубой дымке.

В издательстве «Конфронтацион» в Цюрихе вышел в свет его памфлет «Жить не по лжи». В нем, помимо всего прочего, говорится о «чехословацкой нации»[128]. Бестактность и необразованность Солженицына оскорбили чехов и словаков (как представителей двух наций) в их лучших чувствах. Чехи и словаки в эмиграции очень на него разозлились.

Самолюбие и поверхностные знания завели его опять в тупик.

Из среды чешских эмигрантов с Солженицыным остались лишь люди двух типов: ему полезные и в него влюбленные. Первых он использует, (вторых либо открыто презирает, либо игнорирует.

Прежде всего обращала на себя внимание преданная ему Валентина Голубова. Она всячески его опекала, заботилась о нем, стремилась беречь время «маэстро». Попасть к Солженицыну было, пожалуй, труднее, чем на прием в Букингэмский дворец, или Фонтенбло, или на Даунинг-стрит, 10, или в Кремль. Тот, кто хотел связаться с Солженицыным, должен был сначала позвонить супругам Голуб, затем подождать два-три дня, а то и неделю. Еще раз позвонить… После чего Голубова отвечала, что Александр Исаевич сейчас не располагает временем или что он сейчас занят «творчеством». Когда наконец наступал час приема, то встреча назначалась только на квартире доктора Голуба. Важно. Таинственно. Лаконично.

Время измерялось в секундах. В помощь Валентине Голубовой были выделены чемпионы по каратэ, личный врач Солженицына доктор Прженосил, а также переводчики и издатели, которые строили друг другу козни, борясь за сомнительную честь издания «произведений» Александра Солженицына.

Короче, это был типичный мелкий и скучный балаган.

Но он вполне устраивал Солженицына. С каждым днем изгнания его авторитет падал и продолжает падать по сей день.

Фабрикант холодильников Якоб Г. Бэхтольд был прав: эти «проклятые русские» действительно элегантно покончили с Солженицыным.

Жизнь во лжи

Однажды в 1974 году швейцарские репортеры, которые, как известно, могут пронюхать все на свете, попытались посетить Солженицына в его строго засекреченной вилле. Они проникли в сад. Навстречу им выбежал сам «раб божий Александр, сын Исая».

Он мчался им наперерез, топтал газоны (свои собственные!), дико размахивал руками, кричал: «Nix, nix, nein!» Так он вытолкал репортеров из сада.

На другой день после того, как он прогнал журналистов, достаточно было через подставных лиц сунуть ребятишкам, жившим по соседству, пятифранковые монеты, чтобы тотчас на стенах появились надписи: «Ruhe für Solshenizyn!»[129]

В газетах печатались фотоснимки исписанных стен. Газеты шумели: «Не мешайте работать гению, который приехал в Швейцарию творить».

Даже в этой дешевой истории как на ладони видна двойственность судьбы Александра Исаевича Солженицына, ее непреодолимые противоречия. С одной стороны, это очень импонировало Солженицыну, ибо велика была жажда известности, во что бы то ни стало, с другой — необходимость вынуждала его скрываться и скрывать большую часть своего прошлого.

Солженицын своим поведением нарушал правила игры, к которым так привыкли на Западе. Известная личность, конечно, тоже имеет право на личную жизнь. Все хотят знать, какие у него стулья и постель. Когда он встает и ложится. Что он любит есть, где был вчера на коктейле и на какой прием он собирается послезавтра. Это Солженицыну не нравится. Не потому, что не сумел приспособиться к фиктивному демократизму Запада, но прежде всего потому, что не смог усвоить основные правила западного стиля и образа жизни.

Удачно это подметил один из репортеров швейцарского еженедельника «Вельтвохе», рассказавший, что один из его американских коллег задал ему вопрос: «Что делает Солженицын?»

Швейцарский журналист честно ответил, что не знает, и добавил: американские или английские журналисты быстрее попадут к Солженицыну, чем швейцарские. И далее указал на то, что Солженицыну следовало бы помнить, что он живет в Швейцарии и, будучи столь выдающейся особой, должен чувствовать свой долг по отношению к стране, предоставившей ему убежище.

То, что написал репортер вышеупомянутого журнала, заметили, конечно, и господа Мюллер и Мейер. И они задались тем же вопросом, что и преподаватели школы для избранных «Атенеум»: «А что, собственно, ищет Солженицын в Швейцарии?» Действительно ли стабильность банков, низкие налоги и уединение, если оно вообще бывает? Господа Мюллер и Мейер также заметили, что вокруг Солженицына много шума и беспокойства. «А не повредит ли это нашему спокойствию?» Ведь швейцарцы ничто не ценят так высоко, как свое спокойствие, и не любят тех, кто приносит слишком много шума и волнений на берега их озер.

А Солженицын принес с собой и беспокойство и тревогу.

Вскоре он почувствовал, что в Швейцарии у него что-то не ладится. И он пустился в путь.

Сначала в Канаду — с намерением поселиться в этой стране. Лауреат Нобелевской премии в области литературы сразу же здесь столкнулся с заботами обыкновенного беженца, который зависит от чиновников иммиграционной службы, полиции по делам иностранцев и прочих малоприятных учреждений. Канадцы разрешили ему пребывание на шесть месяцев, но затем заявили о нежелательности его дальнейшего нахождения в стране.

— Не хотят, чтобы я жил в Канаде? Неважно!

Александр Исаевич Солженицын едет в Соединенные Штаты Америки. Там к нему отнеслись очень любезно, вежливо, но сдержанно. Ему позволили «излить душу» в громких антисоветских провокациях. Впрочем, это утверждение несколько преувеличено. Шел июнь 1975 года. Солженицын прожил на Западе год и четыре месяца. Руководители Соединенных Штатов не устроили ему, как он ожидал, официальных оваций. Сенаторы оставались на своих местах, а политика США не менялась по его указаниям. Солженицын выступил перед руководителями профсоюзной организации АФТ—КПП и, согласно своему кредо, доносил.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});