Сибирская жуть-7 - Андрей Буровский

А тут является вербовщик прямо в лагерь, выясняет у начальства, кто освобождается в ближайшие недели и месяцы, и рисует лучезарную картину получения места в общежитии, а то и квартиры (тем, кто женится — сразу квартира, только не все хотели жениться), высоких заработков и вольной, веселой жизни в таежном поселке. Желающих было много, и не все они оказывались такими уж гнилыми типами. Большинство на поверку оказывались вовсе не какими-то страшными уркаганами, а просто довольно примитивными мужиками, которые в молодости наделали глупостей и расплатились за них, прямо скажем, сполна. Большинство из них работали неплохо, а некоторые даже сделали карьеру. А что? Работает мужик и пять, и десять лет на лесосеке. Узнает производство и технику, вплоть до сложнейшей чокеровочной машины, назубок. Поступить заочно в технический институт можно было и с судимостью, и глядишь — вышел человек из лагеря в тридцать лет, отсидев лет восемь или десять за что-то довольно гнусное, типа группового ограбления с причинением тяжких телесных повреждений. А к сорока он уже благообразный, приличный инженер, и когда он выступает на совещаниях в главке или в тресте — заслушаешься. Судимость давно сняли, образование высшее, жена — учительница в местной школе, а сынок пошел в школу, где преподает мама… Идиллия, да и только!

Оговорюсь, что блатных не люблю и не уважаю: за подловатость, за трусость, за патологический эгоизм, за способность причинить любое зло кому угодно, чтобы получить самому себе хотя бы микроскопическое добро. Сейчас принято восхищаться всевозможными «паханами» и «буграми», сюсюкать по поводу «бежняжек», которые всего-навсего перебили кому-то хребет, забрали денежки и пропили сбережения, которые человек копил несколько лет. А их, несчастненьких, из-за такой малости запирают в душные камеры, гонят на лесоповал, охраняют с овчарками да еще и кормят не так, как в ресторане «Прага»! Вот чудовища какие они, эти менты…

Ну так вот, преступников я не люблю и не уважаю, какие бы сопли и слюни не пускали по их адресу иные журналисты и писатели.

Но и мазать сотни тысяч людей одной, и притом черной краской — не лучшая политика. Попадали в лагеря очень разные люди, и система вербовки на лесоповал была для многих неплохим способом подняться. То есть мир тайги, хриплой сибирской кукушки, холодных желтых рассветов над зубчатой стеной хвойного леска, тяжелого непрестижного труда — это мир на любителя. Но если кому-то жизнь в этом мире казалась наказанием, растянувшимся на всю жизнь, то ведь кому-то и нравилось.

Вообще-то, в леспромхозах контингент бывших заключенных был все-таки лучше, чем на золотых приисках: там, у «золотишников», всегда была вероятность фарта— внезапного везения, не зависящего ни от чего. Просто вот промыл мужик лоток— а там самородок на килограмм!

Такого фарта нет на лесоповале, а есть тяжелый труд, и с ним вместе устойчивый и притом довольно высокий заработок, — потому и контингент весьма и весьма отличается.

Ну, а шоферы лесовозов — это вообще особая категория жителей северных леспромхозов. Эти шоферы лесовозов, независимо от своего прошлого, неизменно вызывали во мне острые приступы уважения. В них-то как раз присутствовала та сторона блатной жизни, которую воспел В. Высоцкий, — способность жить на пределе, и жить ярко, сильно и красиво.

Помню мужика, который демонстративно носил на телогрейке ромбик — значок высшего образования.

— Простите… А что вы кончали?

— Томский университет.

— Почему же вы крутите баранку?! У вас же такие… такие возможности!

— Возможности на сколько рублей?

Собеседник обалдело молчит, и шофер, окончивший Томский университет, веско разъясняет:

— Я в конторе получу сто пятьдесят… А здесь я имею семьсот. А у меня четверо детей, понял?

Другой шофер леспромхоза был не прочь поухаживать за моей мамой, и когда на крутом повороте хлысты занесло слишком далеко, машина чуть не слетела с дороги, он повернул к маме ни на миг не дрогнувшее лицо (а машина все еще виляла, как пьяная ласточка, металась между обочин) и задумчиво произнес:

— Вот так и ходишь бок о бок со смертью.

Картинщик? Трепло, не пожалевшее красного словца, чтобы обратить на себя внимание? Да, несомненно! Но свидетельствую — у него и правда было очень спокойное лицо в этот момент. Тогда как мама, далеко не трусиха, страшно побледнела — лесовоз и правда легче легкого мог слететь с дороги, и тогда после первого же удара о стволы деревьев хлысты пошли бы через кабину.

Нашу экспедицию, вернее, экспедицию моей мамы, забрасывали на старую вырубку лесовозами, так что познакомиться с этими колоритными ребятами было нетрудно. Утром нас завозили сюда, а вечером, разморенные жарой и полчищами гнуса, мы выходили к тому же повороту дороги и опять ждали полные хлыстов лесовозы.

Леспромхозовские рабочие, в том числе даже и водители лесовозов, относились к нашей работе сложно: ездят люди, вроде что-то делают, а зачем? Наука? А пес ее поймет, что это такое, наука… Впрочем, пренебрежение к науке, характерное для всех вообще примитивных людей, не мешало им все-таки относиться к экспедиции хорошо, даже немного покровительственно. Люди ведь такие… не вполне серьезные, и даже не вполне нормальные. Пропадут еще.

К нашей же работе именно на этой старой вырубке они относились особенно сложно, потому что была это не простая вырубка, а со странностями. Даже с большими странностями. Дело в том, что как раз на повороте, где нас обычно высаживали, год назад разбился лесовоз… Само по себе не великое событие, лесовозы бьются каждый год. Но это был не просто лесовоз, погибший из-за неправильных действий шофера или плохих погодных условий. Именно с этим лесовозом связана была какая-то романтическая история, и погибли в нем сразу двое; в этом лесовозе были водитель и его неверная жена, и лесовоз совершенно сознательно был пущен прямиком на огромную сосну…

Куда, в какую сосну врезался лесовоз, на полном ходу слетев с дороги, мог показать каждый сотрудник леспромхоза. И поскольку сломавшаяся от удара, изуродованная сосна заметна была очень хорошо, скорее всего, местные не ошибались. Тем более, в Манзе ведь жили и те, кто своими руками вытаскивал из перекошенной кабины останки погибших, крепили тросы, за которые вытягивали на дорогу машину, и ремонтировали ходовую часть — чтобы хотя бы на буксире можно было оттащить лесовоз в Манзю и отремонтировать. Кстати, эту машину больше никогда не использовали, а пустили ее на запчасти. Почему? Вот этого я не знаю.

О событиях же, которые привели к гибели этих людей, рассказывали разное. Кто говорил, что шофер попросту сошел с ума, заманил жену в кабину лесовоза и, дико смеясь, помчался ее убивать. Ну, а поскольку сумасшедший — он сумасшедший и есть, он как-то и не подумал, что убьется и сам.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});