Одинокий путник - Ольга Денисова

Утром, стоя на клиросе, он тщательно прятал опухшие от бессонницы глаза: если Дамиан хоть раз заглянет в них, он увидит его ненависть. Ненависть и страх. Что он сделает тогда? Сейчас иеродиакон словно забыл о существовании Лешека, и если смотрел в его сторону, то только с презрением. И, наверное, это презрение Лешек заслужил - от страха за свою шкуру он ни разу не подумал о мести, у него не нашлось сил даже ненавидеть убийцу колдуна. Он предал своих богов, он поет хвалу Юге и боится, боится показать, как ему это противно. Он принял послушание, чтобы никто не догадался о его намерениях сбежать, дождавшись лета. Вот все, что он может, - сбежать, дождавшись лета! Бежать, спасаться, прятаться - подвиг, достойный зайца. Заячья душонка, трусливая и мелкая.

Лешек подумал вдруг, что в словах Лытки есть своя правда - он и есть червь, который почему-то решил, что должен себя за что-то уважать. А уважать-то ему самого себя не за что! Он смешон и гадок в своих попытках хранить достоинство и гордость. Какое достоинство? Что толку пыжиться, задирая подбородок, если им управляет страх за свою заячью шкуру? Он никогда, никогда не решится на месть, он будет спокойно смотреть, как Дамиан поедет в Пельский торг, он не сделает и жалкой попытки его остановить!

Отчаянье и бессильная злость мучили его до воскресенья. Крещенье приближалось неумолимо, а Лешек все отчетливей понимал, что ничего так и не предпримет.

В ночь на понедельник ему приснилась мать. Он снова был маленьким приютским мальчиком, замученным сверстниками и воспитателями, презирающим себя за трусость и зовущим маму прийти к нему хоть на минутку. И она пришла, села к нему на кровать, обняла, прижала к своей груди и сказала:

- Мой бедный Лешек…

- Мамочка, я трус, я ничего, ничего не могу с собой поделать!

- Нет, сынок, - она ласково погладила его спину, - ты вовсе не трус. Вспомни: разве Охто кидался на монахов, когда они крестили село? Разве он лез на рожон? Нет, он действовал осторожно. Он тоже мучился, страдал от бессилия, но не от трусости вовсе. Ты просто осторожен, так же как Охто. Подумай, что ты можешь сделать? Умереть - это просто, ты попробуй остаться в живых.

Она долго утешала его и говорила о том, какой он на самом деле сильный, и бесстрашный, и добрый, о том, как он не побоялся прыгнуть в колодец за мальчиком, он не сдался, не стал поклоняться чужому богу, не превратился в червя. Просто он один, а за Дамианом стоит и дружина, и братия, и авва. Разве можно его победить?

И наутро, в крещенский сочельник, Лешек проснулся совсем другим. Надо-то было всего лишь подумать, что он может сделать. Убить Дамиана? Нет, у него нет даже ножа. Он, конечно, знает, где у человека находится сердце, но вовсе не для убийства он изучал строение человеческого тела. Чтобы убить одним коротким ударом, надо знать, как это делается. Да у Лешека трясутся руки, когда надо сделать неглубокий разрез на человеческой коже! Убийство - не его стезя: в самый решительный миг он испугается и погубит себя, так ничего и не добившись.

Сбежать - вот все, что он может.

Нет, не сбежать: уйти. Он не может забрать крусталь силой, но почему бы не попробовать его украсть? Дамиан сказал, что хранит его у себя в келье. Лешек умеет быть тихим и осторожным, ему удалось подслушать разговор в надвратной часовне, и никто не заметил его присутствия.

Зима. Куда он уйдет в куцем подряснике, шерстяном плаще и огромных лаптях? Да он замерзнет через несколько часов!

- Послушай, Лытка. Ты не знаешь, что делают с мирской одеждой, в которой насельники приходят в монастырь?

Лытка посмотрел на Лешека подозрительно - они шли умываться, и подобного вопроса тот никак не ожидал.

- Вообще-то она хранится у келаря, - нехотя ответил Лытка.

- Правда? А зачем?

- Ну, вдруг пригодится… Иногда их поселянам отдают, которые к празднику в Богородицкую церковь приезжают.

Лешек кивнул довольно, но на расспросы Лытки отвечать не стал. Он и сам еще не вполне понимал, на что рассчитывает. Даже к вечеру, когда замысел начал потихоньку созревать в голове, Лешек и то не был уверен в серьезности своих намерений. Впереди у него были всенощное бдение и непрекращающиеся службы весь следующий день - в ночь на седьмое января братия будет спать так же крепко, как и после празднования Рождества. Лучшего времени для ухода выбрать нельзя. И потом, кто знает, что означают слова Дамиана «после Крещения»? На следующее утро? Или через неделю?

По уставу кельи братии не имели запоров, но вдруг для отца ойконома сделано исключение? Вдруг дверь его кельи окажется запертой изнутри? Что тогда? Ни сломать ее, ни открыть у Лешека не получится. А главное, как он узнает, какая из келий настоятельского дома принадлежит Дамиану? Ведь он никогда у него не был! Он знал келью отца Паисия, знал келью аввы - на самом верху, - но в настоятельском доме живет и благочинный, и еще несколько важных иеромонахов.

И снова его выручил Лытка, указав на окно Дамиана - под кельей аввы.

Перед всенощной Лешек неожиданно подумал, что в дороге он может пробыть несколько дней и ему нужно взять с собой какой-нибудь еды. Вынести что-то из трапезной можно было попробовать, но после однодневного поста и завтрак, и обед обещали быть праздничными, не унесет же он в пригоршне сладкой каши с маслом или рыбной похлебки? Только хлеб. Лешек отдавал себе отчет в том, что после суток голодания и кислый монастырский хлеб покажется ему манной небесной, но сколько хлеба он сможет взять? Три куска - за завтрак, обед и ужин. Что в них толку!

Осмотревшись по сторонам, он прошел мимо входа в зимнюю церковь, обогнул летнюю и свернул к настоятельскому дому. В темноте никто его не увидит. Поварня примыкала к братским кельям, настоятельскому дому и трапезной - печи там топили несколько раз в день, и тепло по хитрым дымоходам расходилось по всем трем постройкам.

Ужин давно прошел, и в поварне было совсем темно. Лешек осторожно прикрыл за собой дверь и подождал, пока глаза привыкнут к мраку. В детстве он бывал в поварне и немного представлял себе ее устройство. Сначала его потряхивало от волнения, но потом он подумал, что даже если попадется, ничего страшного не произойдет и замыслов своих он не выдаст. Скажет, что хотел украсть немного еды, - за воровство, несомненно, накажут, но не убьют же!

Однако ему все равно хотелось покинуть поварню как можно скорей, поэтому Лешек схватил огниво, лежавшее перед печью, набрал в узелок крупы, на ощупь похожей на пшено, и, оглядываясь и пригибаясь, поспешил назад, в зимнюю церковь. Узелок, спрятанный в полах подрясника, сильно мешал, но вернуться в спальню Лешек бы не успел. А потом всю ночь думал, какой он дурак: с таким риском пойти на воровство, чтобы набрать в дорогу сухой крупы! Впрочем, огниво стоило куда дороже - с ним он сможет разжечь костер, если придется. Пока он не наткнулся на него в темноте, мысль об огне даже не пришла ему в голову.

Лешек понимал, что после всенощной надо выспаться - кто знает, когда он в следующий раз сможет хотя бы подремать, - но сон не шел, и волнение, смешанное со страхом, все сильней сотрясало его тело. Он пробовал отвлечься от мыслей о побеге, считал про себя удары сердца, но от этого оно бежало вскачь. Лытка несколько раз спрашивал, что с ним происходит, но Лешек махал рукой и отмалчивался: если Лытка узнает о том, что он задумал, то будет долго отговаривать его, и Лешек даже знал, какие доводы Лытка приведет. А Лешеку вовсе не хотелось слышать этих доводов. Он и так дрожал от ужаса, думая о том, как откроет двери в келью Дамиана, как будет искать в темноте крусталь, как его поймают за этим занятием и… «Давайте его сюда и разводите костер».

Он задремал за несколько минут до того, как било позвало насельников к исповеди.

Две литургии вымотали Лешека не столько духотой и скукой, сколько ожиданием: руки и ноги его непрерывно дрожали, он старался успокоиться и не мог. После обеда он собирался идти к келарю, за мирской одеждой, и понимал, что врать надо правдоподобно, иначе всем его замыслам придет конец, и конец весьма печальный.

И все равно, добравшись до кладовой, Лешеку пришлось постоять на морозе несколько минут, успокаивая дыхание и дрожь в руках.

- С праздником, - учтиво поклонился он келарю, - меня прислал отец Паисий.

- И тебя с Крещением Господним, - келарь посмотрел на Лешека подозрительно, отчего тот снова начал дрожать и волноваться.

- Он велел мне забрать мои мирские вещи… - Лешек постарался улыбнуться.

- Что так? - хитро прищурился келарь. - Решил с поселянами поделиться?

Лешек выдохнул с облегчением: он все сделал правильно, он нашел те самые слова! Он скромно кивнул келарю, и тот повел его в кладовую.

- Выбирай, которые тут твои, - келарь показал рукой на сложенную одежду: отдельно - штаны и рубахи, отдельно шапки, отдельно шубы, только сапог не было видно.

Лешек без труда нашел свои вещи и робко спросил: