Литература 8 класс. Учебник-хрестоматия для школ с углубленным изучением литературы - Коллектив авторов

В то мгновение багровый и угреватый его нос учинился наилучшим из всех бывших некогда в чести у римлян. Сывороточно-серые его глаза обратились в пару черных блистающих очей, коих взоры острее стрел проницают до сердца и располагают страстными вздохами побежденных. Синеватые и опухшие его губы уступили маленьким улыбающимся розовым устам, коим никогда не дозволяют быть в праздности. Смесь паросского мрамора, снега, лилеи и развивающейся розы вступила на смуглый и в приличных местах рдевшийся цвет лица его. Исчезли в зубах щербины, произведенные смелою рукою ражего мясника на последнем кулачном сражении; тут были уже два ряда зубов, кои не стыдно показывать с намерением и кои придают прелесть некстати начатому смеху. Чтоб не забыть и о волосах: оные сделались подобны некрашеному шелку, и зефир постарался закрутить оные в прелестнейшие локоны, чтоб удобнее мог отдыхать и играть во оных. Черные его брови из своей навислости до самых ресниц переменились в тоненькие, возвышенные и которые лучше к нему пристали, нежели к рыжей щеголихе, когда она свои лисьего цвета превращает в гебен китайскою тушью. Щедрое счастие не забыло и о его летах: сорок проведенных без внимания годов разделены пополам, и вид Брагина без подозрения мог быть принимаем за сей возраст, в чем морщины толь досадно изменяют пожилым девушкам, помышляющим еще о Гименее. Не можно истинного начертания сделать его стану, рукам, ножкам и проворности; восточный писатель нашел бы, может быть, копию с прелестного бога любви, каковым казался он нежной своей Псише. Искусная богиня, хотя изображают ее слепою, видела подробно все нужное, она пеклась и о его наряде. Замасленный синий, с зелеными заплатами его кафтан уступил место легкому шелковому одеянию, блистающему от шитья золотом; медные и разных цветов шерстяные пуговицы учинились бриллиантовыми.

Долгий и ниже колен простирающийся камзол слетел долой, чтоб увидели индийскую кисею, покрывающую галльскую тафту, распещренную дорогими камнями. Обувь его, которая могла спорить древностию с редчайшими остатками прошлых веков, которая покрыта была трехгодовалого грязью и из-под которой при каждом ступне выскакивали на свободный воздух кривые пальцы, учинилась точно таковою, на кою обращают взоры стыдливые красавицы, чтоб после, возвышая оные полегоньку, дойти до глаз и неприметно высмотреть все, что нужно высмотреть.

Таковое-то превращение воспоследовало от счастия благополучному Брагину и дозволило ему обыкновенное право, коим пользуются его любимцы, то есть желать и видеть желаемому исполнение. Но Брагин не желал еще ничего; он любовался своим перерождением, рассматривая себя в тихом токе речки, стоя на берегу оныя.

Вдруг стук кареты пресек его удовольствие: разряженная в прах девица, и притом прекрасная и молодая, вышла к берегу. Она снимала с себя бриллианты и бросала врознь с досадою. Карета ее уехала, и не осталось никого, кто б мог быть свидетелем ее жалобам, кои начала она немедленно.

– О, жестокий красавец! – сказала она, вздохнувши. – Неужели ты не нашел во мне ничего, удобного воспламенить тебя? Весь свет ищет моей благосклонности, а твое каменное сердце нечувствительно. Ни один монарх не презирал еще ласковых моих взоров, а ты равнодушен в то время, когда я теснейшим союзом хочу с тобою соединиться. О, варвар, неблагодарный к моим одолжениям! Ты гонишь меня из света, я не могу жить после такового пренебрежения. Прозрачные струи будут тебя снисходительнее, они сокроют в себе и мою слабость, и мою несчастную любовь.

Сказав сие, красавица приготовилась броситься в воду.

Брагин, которому любовь не могла еще до тех пор упрекать, что был он под ее властию, восчувствовал все действие ее при первом взгляде на несчастную красавицу. Прелести ее наполнили все его чувства, и каждое отчаянное ее воздыхание было ударом в его душу. Он бросился к ней опрометью и удержал ее за платье, готовую уже погрузиться в водах речки. Красавица упала в обморок от воображения о смерти или, может быть, только притворилась, чтоб не отстать ни в чем от своего пола, который всегда прибегает к сему средству, бывая наедине с пригожим человеком, чтоб с благопристойностию привлечь его к тем прикосновениям, коих нельзя избегнуть при подаянии помощи. Новый Адонид положил красавицу к себе на колени, ослабил ей шнуровку и, прилагая всевозможные старания к приведению ее в чувство, узнал, что он сам не будет жив, если она не опомнится.

– Ах, божественное творение! – вскричал он, осыпав поцелуями ее руку и прижав оную к груди своей. – Ах, бессмертные прелести! Кто может взирать на вас и… какой варвар, какой обитатель ледовитых гор мог привести тебя в сие состояние? О, если бы только я удостоился одного твоего нежного взора, вся жизнь моя посвящена была бы любви моей… Я не говорю: обожать тебя, ибо я женился бы на тебе.

– Женился бы на мне! – вскричала, открыв глаза, красавица. – Для чего ж ты, неблагодарный, медлил? Для чего доводил ты меня до отчаяния?

– Государыня моя! Я не видал вас никогда.

– Никогда, неблагодарный! Ты не знаешь богиню счастия, которая учинила тебя наилучшим мужчиною и требователем всех сокровищ света?

– О, богиня! Я виноват, но я исправлюсь, – вопиял Брагин и целовал ее руки; счастье ему не препятствовало. Где пылает пламень взаимной любви, там желания оживляются, там оным не препятствуют. Счастие согласилось сочетаться браком с благополучным Брагиным, и ничего не доставало больше, как торжествовать оный. Сему происходить надлежало, конечно, не у речки, хотя, впрочем, счастие ловить позволено во всяком месте. Богиня подала руку своему любовнику, вскочили и помчались резвее ветра в царство счастия.

Брагин чувствовал, что он летит, но неизвестно, каким образом; но он, занятый воображениями о своем благоденствии, не помышлял ни о чем, кроме достижения, и безопасность свою вверил счастию. Дворец, горящий потешными огнями, им представился; звук разных музыкальных орудий, тысячи певиц и танцовщиков встретили их у ворот оного. Брагин видел, что судьи приказа, в коем он некогда находился и на коих тогда не смел взирать без трепета, были тут только приворотниками и кланялись ему в землю. Двери в покоях отворяли вельможи; духи и волшебницы готовились прислуживать при столе, наполненном вместо яств блюдцами с коронами, с разными перевязками, с червонными и бумажками, на коих написаны были все употребительные в свете титлы.

Когда новобрачные сели за стол, тогда со всех четырех сторон двери растворились, и во оные вошло множество людей, кои по данному от богини знаку заняли порожние стулья. Гости сии были различного вида: одни представляли совершенных ироев, другие добродетельных и набожных, но большая часть казались быть наглыми забияками. С блюд раздавала сама богиня, зажмурясь, отчего произошло, что добродетельным достались одне только бумажки; мало ироев получили с первых блюд; забияки расхватали все, что к ним было близко, а набожные удовольствовались деньгами. Вскоре потом между гостьми сделалась драка; смелые зачали срывать друг с друга шапки и толкать с стульев; ирои их унимали. Но все бы не помогло, если б богиня не приказала подать напитка, называемого «забвение себя». Волшебницы начали подносить, и выпившие получали дремоту. Брагин считал сие действием хмеля, не сомневался о остроте пойла и не мог утерпеть, чтоб не попросить оного стакан; ему отказано.

– Не спешите, – сказала ему на ухо одна волшебница, – вам ныне не должно дремать; кажется, вы и так целый век спали.

– Как ты можешь мне отказывать? – вскричал Брагин с досадою. – Знаешь ли ты, старая ведьма, кто я?

– Очень, – отвечала волшебница, – вы супруг счастия.

– Не сердись, душенька, – сказала ему богиня, – волшебница тебя предостерегает. Если б ты выпил хотя каплю, ты бы забыл, что ныне наш брак. Теперь оставим мы гостей… ты можешь совершенно пользоваться твоим счастием, – промолвила она, застыдившись, – но сие требует старания. Я побегу, ты достигай меня, и если поймаешь, тогда…

Богиня не докончила, она вскочила из-за стола и побежала, как заяц. Брагин пустился вслед за нею, достигал и, выбившись из сил, упал, задохнувшись.

– Не убился ли ты, красавец? – кричала богиня, подходя к нему.

Брагин не мог выговорить ни слова; она бросилась к нему и начала его целовать.

– А, теперь уже ты не вырвешься, я поймал мое счастие, – сказал он, схватя ее в объятия и прижав к груди своей…

– Что за черт валяется? – кричал один из дозорных к человеку, лежащему в грязи и схватившему за ногу свинью. Это был почтенный супруг счастия, жалости достойный Брагин, который ввечеру, возвращаясь с кабака, упал в лужу и почивал бы спокойно во оной до света, если б свинья по обонянию не добралась к нему и не досталась ему в объятия, тронув губы его своим рылом.

Из сего видно, что счастие не всем дозволяет ловить себя въяве; многие видят оное только во сне, хотя, впрочем, существенность оного на свете сем зависит от воображения.