Похищение чародея - Кир Булычев

— Что вы говорите, профессор? — спросил Мангучок.

Я задумался и начал бормотать вслух — непростительная черта для ученого, но простительная для старого склеротика, каковым я, к сожалению, становлюсь.

Уже подкрался вечер, и стало прохладно. Я люблю свежий воздух и морской ветер. Польская молодая леди с видом послушной ученицы что-то писала в блокноте. Она уже готовилась выступать с докладами на партийных собраниях в своем родном университете, а может, строчила статью для популярного журнала. Какое несчастье эти популярные журналы! Скольких способных молодых ученых они развратили легким куском хлеба! Из палатки доносился храп русского толстяка. Я с ужасом подумал, что вынужден буду делить с ним палатку и не смогу толком выспаться. Видно, становлюсь стар для экспедиций. Я уже с тоской думал о ванной в гостинице Танги. Эту экспедицию надо было завершать. Все равно настоящих полевых исследований мы провести не сможем. Для этого нужны месяцы работы, жизни среди дикарей. Мы выступаем здесь в роли зевак, пришедших поглядеть на аутодафе. Жизнь осужденного нам все равно не откроется. Оставить дикарей в покое — вот единственное спасение. Забыть. В конце концов, их система верований повторяет те, что сложились в этих местах тысячи лет назад, уровень их материальной культуры настолько низок и банален, что можно изучать его на Филиппинах или в Малайе. Ничего нового… Но мое мнение не будет принято во внимание.

Я направился к реке, которая невнятно шумела внизу. Мне хотелось побыть одному. Я вдруг понял, что давно и сильно устал. Я езжу по этим конгрессам, летаю в самолетах и сижу в президиумах не потому, что мне этого хочется, а потому, что не знаю иного занятия, не могу отказать инерции, цепляюсь за видимость жизни, которая давно уже кончилась. Я в какой-то степени такой же оторванный от мира дикарь, как и жалкие обитатели пещеры.

Не знаю, сколько я прошел, но мне пришлось остановиться, потому что путь мне преградили густые заросли бамбука. Несколько секунд я простоял, тупо глядя на стену зеленых ветвей, на чуть колышащиеся под вечерним ветерком узкие листья, не совсем соображая, что я делаю и почему здесь стою. И тут я понял, что в кустах кто-то есть. Я пригляделся. Темное человеческое тело мелькнуло в полутьме и растворилось среди ветвей. Я понял, что не только мы изучаем дикарей, но и дикари проявляют желание изучить нас.

Я повернулся и, спотыкаясь о корни, поспешил обратно. Я не оборачивался и старался не думать о том, что в спину мне может вонзиться дротик.

Анита Крашевская

Я проснулась рано, в начале рассвета. Оглушительно, словно палкой по висящей на веревке простыне, прохлопала крыльями какая-то ночная птица.

Я спала в палатке одна — больше женщин в нашем лагере не было. Я стала думать о том, что дома лежит неоконченная работа, которую надо кончить, и обязательно через месяц, потом почему-то представила себе, что мама сейчас уже встала и гремит на кухне посудой. Сейчас зашумит кофемолка… Где я? Тут закашлял кто-то совсем рядом. Я удивилась и вернулась сюда, в лигонские горы. А ведь этим дикарям, если они знают, что мы прилетели, ничего не стоит пройти две мили и залезть в палатку. Сейчас откинется полог и там покажется злобная физиономия. Странно, подумала я, не отрывая взгляда от полога, почему-то никогда мне еще в моих экспедициях не приходила в голову такая мысль. Неужели нервы расшатались? Или в этих дикарях была особая враждебность, особая дикость, которую чувствуешь кожей и которую нельзя объяснить. Как будто эти дикари были первобытнее, чем возможно для человека, будто они пришли откуда-то из такого далекого прошлого, когда человека еще и быть не могло…

Больше вот так лежать и ждать не было сил. Я поднялась и, стараясь не сделать ни одного лишнего движения, оделась и подползла к выходу.

Белыми полотнищами туман тянулся по лагерю, поднимаясь снизу от реки. Лес казался черной стеной, непроницаемой и непроходимой. Никаких дикарей в лагере не было. Кашлял, оказывается, солдат, который дремал, сидя у почти потухшего костра. Странный дребезжащий звук привлек мое внимание. Я с минуту прислушивалась к нему и только потом сообразила, что он доносился от палатки, где спали Никольсон и Вспольный. Кто-то из них храпел. И тут же я поняла, кто, так как Никольсон, завернувшись в одеяло, спал у костра. Сбежал, бедный профессор. Это мирное зрелище сразу разогнало все мои рассветные сумеречные страхи. В конце концов ничего страшного и не могло произойти. Мы на три дня вылетели в горы для того, чтобы поглядеть на первобытное племя. Живем мы под охраной красивого майора. Еще дней через пять я уже буду во Вроцлаве, поднимусь на третий этаж старого дома на улице Мернича, и мой пес Доцент ахнет за дверью, угадав на лестнице мои шаги.

Я присела на корточки у входа в палатку, раздумывая, вернуться ли досыпать или зажечь фонарь и приняться за статью для «Дооколо свята» — я обещала им очерк еще полгода назад, но никак не могла найти времени, да и не было ничего достаточно увлекательного и сенсационного.

Пока я рассуждала, полог палатки, что стояла ближе других к лесу, шевельнулся. Ага, подумала я, еще один встревоженный антрополог. Но это был не антрополог. На поляну выполз директор Матур. Настроение у меня — реакция на испуг и печальные мысли — было озорное. Мне вдруг захотелось окликнуть его и спросить, не одолжит ли он мне пистолет поохотиться на слонов.

Матур оглянулся. Прислушался. Вид у него был настороженный и в то же время настолько перепуганный, что я решила: не стоит добавлять ему тревог. Меня он не заметил — я сидела неподвижно. На полусогнутых ногах он направился к лесу. Я подумала: он отправляется в кусты по нужде и при этом жутко боится змей и тигров.

Зашуршали листья бамбука. Солдат проснулся было, взглянул в ту сторону и ничего, конечно, не увидел. Я собралась уже вернуться в палатку, но тут увидела еще одного бодрствующего. Им оказался майор Кумтатон. Армейские палатки стояли по другую сторону поляны, и я увидела майора, когда он уже подошел к костру.

Майор дотронулся до плеча солдата и, когда тот вскочил, остановил его жестом, спросил что-то шепотом по-лигонски. Солдат отрицательно покачал головой. Майор отошел от костра и секунду-две стоял, задумавшись. Потом вдруг направился к той палатке, в которой жил Матур, откинул полог, заглянул внутрь. Ага, подумала я, значит, он что-то подозревает. Майор вернулся к солдату, они тихо поговорили, и майор отправился к лесу, а солдат, будто и не дремал, начал расхаживать вокруг костра, оглядывая палатки. Я поняла, что он сейчас увидит меня и тоже в чем-нибудь заподозрит. Так что я тихонько заползла обратно и легла. Я не стала зажигать фонарь и писать статью. И не спала. Меня мучила одна мысль: ведь как только я догадалась, что майор отправляется в лес за Матуром, мне надо было остановить его и предупредить, что у Матура есть пистолет. Ведь майор об этом не знает.

Я лежала и ждала чего-то. Наверное, полчаса. Никто не возвращался. Я слушала, как постепенно просыпается лес, как запела первая птица, как начало светлеть и стенка палатки стала голубой. Наконец я поднялась снова, подошла к солдату и постаралась втолковать ему, что ищу лейтенанта. Он разбудил лейтенанта, и я сказала лейтенанту, что у Матура есть пистолет. Лейтенант не сразу понял, в чем дело, он ведь не видел, как уходил Кумтатон. Но когда понял, то принялся быстро, но многословно обсуждать этот вопрос с часовым. Обо мне они забыли. Минут через десять лейтенант и поднятый им солдат ушли в лес в ту сторону, где скрылся Кумтатон. А я достала книжку и села на пороге палатки, стараясь читать и надеясь, что скоро проснется повар и сварит кофе.

Майор Тильви Кумтатон

Разумеется, я не думал, что мой рапорт вызовет такую лавину событий. Находясь в лесу, я не читал газет и о конференции в Лигоне тоже не знал. Может, если бы знал и связал эти события вместе, то не спешил бы с рапортом. В конце концов эти дикари жили в лесу тысячу лет и прожили бы без мирового внимания еще два дня. Но, когда я спохватился, было поздно. Губернатор сообщил обо всем в столицу, оттуда затребовали меня, и вот я оказался на трибуне конференции и выглядел довольно глупо.

Решение направить профессоров в горы не было таким уж неожиданным, как подумали сами профессора. Еще до того, как я вышел к микрофону, меня остановил министр просвещения и стал говорить о важности международного престижа для нашего небольшого государства. Оказалось, идея свозить ученых к пещере уже родилась к тому времени в мозгу министра. Дальше надо было только подтолкнуть ученых к тому, чтобы они сами до этого додумались. Ученым всегда нужно оставлять инициативу.

Из небольшой, но разномастной компании, что отправилась с нами в горы, я знал раньше двоих — русского культурного советника Вспольного, неплохого человека, который удосужился выучить наш язык. Вторым оказался директор Матур, который в прошлом доставил мне немало неприятностей. К сожалению, я поздно узнал о том, что он заведует хозяйством в нашей экспедиции, а когда пытался заявить в Лигоне, что обойдусь без него, мне указали, что кормление ученых в мою компетенцию не входит.