Мясник - Мария Барышева

— Слышь, ты это… отпусти ее… Схимник сказал, чтоб с девкой ничего не случилось…

— Да пошел он!.. — Сема толкнул Наташину голову, так что она несильно ударилась затылком о стену. — Этот козел мне из-за нее нос сломал! Ты прикинь — из-за какой-то давалки!

— Ты все-таки не очень… — неуверенно пробурчал Ганс, отходя. — Схимник зря не говорит, сам знаешь. Он же без башни — так рядом и положит, как кур. Да забей ты!

— А-а, — Сема нажал ладонью на Наташино плечо и снова припечатал ее к стене, потом прижал нож к ее щеке, посмеиваясь, шмыгнул носом и улыбнулся, показав белые, безукоризненно ровные зубы. — Ну, чо, подруга, прибздела? Не пора штаныто просушить?

Наташа молча смотрела прямо в его бледно-зеленые глаза, возможно, каким-то девушкам казавшиеся красивыми. Лезвие, прижатое к ее щеке, оказалось прохладным, приятно прохладным. Было страшно, но страх был каким-то привычным, само собой разумеющимся, почти незаметным, как давний шум деревьев в темноте за окном или капающая из крана на кухне вода. Она молчала и смотрела — в глаза и дальше, дальше… и чем дольше она смотрела, тем противней ей становилось — изнутри Сема походил на большую, безнадежно сгнившую картошку, с которой чем больше гнили счищаешь, чем больше вырезаешь, тем больше остается… до тех пор, пока не останется вообще ничего.

— Гнилье! — неожиданно вырвалось у Наташи, и она оскалила зубы, и на мгновение Сема увидел в ее лице нечто такое, что заставило его отшатнуться, и прохладное лезвие исчезло с ее щеки. Потом он схватил ее за воротник куртки и встряхнул, стукнув о стену, и «молния» на куртке скрежетнула, расходясь, и на лице Семы появилась довольная, сытая ухмылка.

— О, ты смотри, Ганс, да она в одном лифоне!

— Да? — заинтересованно спросил Ганс и подошел посмотреть. — Ха, ты глянь, в натуре! Слышь, а чем вы тут до нас занимались, а? Ты что, с этим инвалидом кувыркалась, да? И как?

— Вот я бы поглядел! — хохотнул Сема. — Слышь, Ганс, а у тебя была когда-нибудь инвалидка?

Ганс флегматично пожал широкими плечами.

— Ну… была одна баба… без большого пальца на ноге — это считается?

— Не, — Сема выпятил губы и потянул замок «молнии» дальше вниз — до тех пор, пока с легким щелчком куртка не распахнулась. Наташа дернулась, но пальцы Семы несильно сжались на ее горле и вернули на место.

— Слушай, а ничо, — сказал он задумчиво. Ганс снова пожал плечами.

— Щупловата. Доска, а не баба, да и вид у нее больной какой-то. Хотя… — он покрутил головой, — в принципе, на такую бы зашевелился.

— Так может разложим, пока время есть?

Ганс нерешительно затоптался на месте, поглядывая на Наташу с неким сожалением, как сидящий на жесткой диете поглядывает на кусок торта.

— Схимник же сказал…

— Да пошел он!.. Схимник что сказал — не бить. А мы ее бить и не собираемся, только приятное сделаем. Попользуемся разок и все — ее от этого не убудет! Ну, чо? Ну, если боишься, я и сам могу! Ну, чо?

— Ладно, — проворчал Ганс, — кому поверятто в конце концов?! Давай ее в ту комнату, а я пока этих постерегу. Только, смотри, поаккуратней, она и так паршиво выглядит.

— Не плакай, Гансик, все путем будет! — Сема схватил Наташу за плечо и толкнул на середину комнаты. — Ну, давай, шевелись!

Он схватил ее за волосы и дернул, заставляя выгнуться, и в тот же момент Костя резко крутанул колеса, и кресло быстро покатилось к ним. Но Нина Федоровна опередила сына. С громким криком она, словно разъяренная птица, налетела на Сему и начала колотить его по лицу и груди, пытаясь заставить выпустить Наташу.

— Не смей! — пронзительно кричала она. — Не смей! Ты не знаешь, кто она! Ты не знаешь, что она может! Пусти ее! Пусти, стервец, пусти!

Сема завертелся, пытаясь одновременно удержать Наташу и защититься от рассвирепевшей женщины, замахал перед ней свободной рукой с ножом, стараясь отогнать, но Лешко, не обращая внимания на нож, наскакивала снова и снова, фанатично блестя глазами, и на физиономии светловолосого уже запламенела длинная царапина.

— Ганс, да убери ты от меня эту психованную! — крикнул он и тут же охнул, когда ему на ногу наехал подкравшийся сзади Костя. Выпустив Наташу, Сема, скривившись от боли, махнул ножом, но кресло ловко вильнуло в сторону. Тем временем Ганс схватил Нину Федоровну и отшвырнул в сторону, но она, едва удержавшись на ногах, тут же развернулась и снова кинулась в бой, выставив перед собой пальцы когтями, — теперь уже на Ганса, и тот инстинктивно вскинул руки, чтобы снова поймать ее и швырнуть уже как следует. Но, налетев на него, Нина Федоровна вдруг на мгновение застыла, напрягшись так, что ее тело превратилось в единый, сведенный судорогой мускул. Глаза женщины расширились, а бледные губы раскрылись в беззвучном вопле боли, а потом она начала медленно оползать вниз, скользя ладонями по кожаной куртке Ганса.

— Ох ты черт! — растерянно и досадливо сказал он и резким движением выдернул нож, вошедший в живот Лешко почти по рукоять, потом оттолкнул ее, и она медленно осела набок. Костя, закричав, кинулся к ней, Наташа в ужасе застыла посреди комнаты, а Сема попятился к Гансу, чертя перед собой в воздухе ножом какие-то узоры, точно отгонял злых духов.

— Вот блин, неудачно как! — проскрипел он. — Ну, теперь точно придется и этого… Что ж ты?!..

— А я при чем?! — огрызнулся Ганс. — Она сама напоролась!

При этих словах Костя поднял голову и уставился ему в лицо остановившимися глазами, а потом ударил ладонями по ободам колес, и кресло рванулось вперед так, словно у него был реактивный двигатель. Ганс едва успел отскочить в сторону, потом он прыгнул за спинку кресла и, прежде чем Костя успел развернуться, схватил его за подбородок и задрал ему голову, туго натянув горло.

— Кончай, скажем, что случайно вышло, — сказал Сема и повернулся к Наташе, которая, сузив глаза, смотрела мимо него, в сторону двери. — А ты, сучка, только вякни — полетишь следом!..

— Придется… — хрипло произнес Ганс и двинул лезвие вниз. — Извини, мужик, не…

Заглушенный беснующейся за стенами дома ночью, выстрел прозвучал не так уж громко и совсем безобидно, напомнив Наташе о длинных полосках пистонов, по которым они с Надей в детстве колотили камнями. Ганс дернулся назад, и она увидела как куртка на его широкой спине вспоролась словно сама собой, потом он выронил нож и, повернувшись на одной пятке, точно ловкий танцор, тяжело свалился на ковер. Его согнутые ноги два раза приподнялись, стукнули о пол и застыли.

— Нож положи, — негромко и как-то равнодушно сказал человек, стоявший в дверном проеме. Сема обалдело дернулся вперед, потом назад, не отрывая глаз от направленного на него дула, и по его лицу, сменяя друг друга, проносились ужас и злость. Он поднял руки и покачал ладонями в воздухе, словно приветствуя вошедшего, потом хрипло забормотал:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});