40 австралийских новелл - Вэнс Палмер

Когда Джордж явился к нам на следующий день, Энди сказал с невинным видом:

— Кажется, о вас написали в газете, Джордж.

— Да, но я не просил газетчика об этом. Что ему взбрело в его пустую голову, то и нагородил, ничего не проверив. Пусть только приедет сюда еще раз…

Энди подмигнул Сэнди и мне.

— А какой там был заголовок, Джордж, в вашем экземпляре?

— «Отец наших боен», — сказал делегат. — А что?

— Странное дело, — протянул Энди. — Должно быть, типографская опечатка. В моем экземпляре напечатано «Дед наших боен».

— Убирайся к дьяволу! — закричал Джордж, но, как ни досадовал, не мог и сам удержаться от смеха.

С тех пор Джорджа стали звать Дедом. По пятницам, в день сбора членских взносов, Энди встречал Джорджа возгласом:

— А вот и Дед пришел за пенсией. Раскошеливайся, ребята!

Оба друга аккуратно посещали ежемесячные профсоюзные собрания. Энди охотно выступал с речами, иногда его примеру следовал и Сэнди, чтобы поспорить. Тогда Энди брал слово вторично и с лукавым огоньком в глазах начинал так:

— Тут старина Сэнди наговорил разных нелепостей…

Впрочем, во время стачек оба боролись плечом к плечу и держались до конца.

Пришло время выборов в профсоюз, и я, к удивлению своему, убедился, что и в политике друзья расходятся: Энди поддерживал коммунистов, а Сэнди оказался заядлым лейбористом.

На выборах были, как полагается, два бюллетеня: «Промышленной группы» лейбористской партии и левого объединенного профсоюза. В спорах о том, чей список подлинно рабочий, Энди и Сэнди дошли чуть не до драки. Споры эти могли бы послужить темой для особого рассказа. Я подозреваю, что каждый из них так и опустил в урну бюллетень со списком, ненавистным для другого… Во время стачки Энди работал с коммунистической группой, существовавшей на скотобойнях, потом разнесся слух, что он вступил в компартию.

Однажды они работали, как всегда, в загоне, и я вдруг услышал, как Сэнди спросил у Энди:

— Говорят, ты теперь коммунист?

— Да, коммунист, — ответил Энди. — Я ведь и раньше сочувствовал им, еще во время кэрнских событий[15].

— Ты бы все‑таки поостерегся… В газетах пишут такое… Опасное это дело, по — моему. Кончишь тем, что сядешь в тюрьму.

— Это будет не впервые, — сказал Энди. — Вспомни, мы ведь однажды во время кризиса побывали там с тобой вместе.

— Ну, это другое дело.

— Видишь ли, Сэнди, когда человеку стукнуло сорок, пора заняться чем‑либо полезным, сделать что‑нибудь для нашего брата рабочего. Ведь не вся жизнь в том, чтобы опрокинуть стаканчик да глядеть в хвосты лошадям на скачках.

Меня удивило, как терпеливо Энди толкует обо всем этом с приятелем. Но еще больше поразил меня ответ Сэнди:

— Ты должен был раньше посоветоваться со мной, вот что!

После этого разговора Сэнди стал дразнить друга.

— Где твой красный галстук? — спрашивал он вдруг либо подпускал совсем уж несуразные шпильки: — Говорят, русские поедают своих детей…

Энди стал ходить на собрания, и Сэнди с каждым днем становился все угрюмее. Похоже было, что он просто ревнует Энди к коммунистам. Он даже принялся вышучивать друга за его спиной, чего никогда не делал раньше.

Но совсем по — другому получилось, когда об Энди непочтительно отозвался Махони — Бочка, вожак хозяйского «профсоюза» на бойнях.

Дело было так. Во время завтрака у Сэнди вдруг вырвались злые слова:

— Энди уехал в город за подрывной литературой.

Махони — Бочке эти слова пришлись по душе.

— В костер бы этого ублюдка — коммуниста! — проворчал он.

— Кого ты назвал ублюдком? — спросил, поднимаясь, Сэнди.

— А что? Разве тебя не бесит, что он теперь с этими проклятыми «коммо»[16]?

Сэнди точно ощетинился весь.

— Всякий может иметь свое мнение. «Коммо», во всяком случае, больше делают для рабочих, чем твоя вшивая банда.

— А я считаю, что он изменник, ему место в тюрьме!

Все глаза устремились на спорящих.

Сэнди отодвинул ногой табуретку.

— Выйдем на минутку, — сказал он спокойно.

Для Махони — Бочки кулачная схватка с Сэнди могла быть только развлечением: это был детина огромного роста и с чудовищными кулаками, на которых и держался отчасти его авторитет.

Все вышли вслед за ними во двор и стали в круг.

— Это будет убийство и ничего больше, — прошептал мне Перк О’Коннелл, и я бросился уговаривать Сэнди.

— Стоит ли связываться? — осторожно сказал я.

— Никто не смеет называть моего друга изменником! — сказал Сэнди и стал стягивать с себя рубашку.

Они стояли лицом к лицу в середине круга, обнаженные до пояса: Махони — Бочка, огромный, немного обрюзгший, и Сэнди, приземистый, с усыпанной веснушками грудью, с сильно развитыми бицепсами.

— Давай сигнал, и пусть дерутся честно, — сказал кто‑то.

Я подумал: «Какая тут может быть честная драка?»

Махони — Бочка яростно ринулся на Сэнди и сбил его с ног скорее тяжестью тела, чем ударом. Как раз в то мгновение, когда Сэнди подымался на ноги, появился, расталкивая толпу, Энди. Противники сблизились снова, но Энди стал между ними.

— Убирайся отсюда, парень, — сказал Сэнди, отводя его руку.

Энди отступил и стал рядом со мной.

— Я убью Бочку за это, — пробормотал он.

Я не успел ничего сказать. Махони — Бочка снова кинулся на Сэнди. Но тот отскочил в сторону и неожиданно ударил противника в солнечное сплетение. Махони — Бочка сердито заворчал.

— Старик умеет драться, не думай, — сказал Энди. — Но Бочка слишком тяжел для него.

Махони тем временем сблизился с Сэнди и принялся |молотить его своими кулачищами. Сэнди упорно оборонялся, но сила была на стороне противника. От зверского. удара выше правого глаза Сэнди полетел на землю и кровь залила ему лицо. Зрители молчали, их взяла оторопь, ^Словно у них на глазах беспощадно избивали провинившегося ребенка.

— Я с ним посчитаюсь, с толстой сволочью, — бормотал «Энди. — Он у меня получит свое…

Он шагнул вперед, но Сэнди был уже на ногах. Махони рванулся к нему, чтобы его прикончить, но Сэнди увернулся снова и с размаху въехал крепким кулаком в толстый живот верзилы. Каждый раз, когда Бочка наносил удар, Сэнди ускользал и тут же сильно бил противника под ложечку. Его встречные удары начинали действовать. Махони сопел, как старый паровоз. В толпе теперь все как один были на стороне Сэнди, его стали подбадривать криками.

Неожиданно Сэнди перешел в наступление. Он сделал ложный выпад правой в живот, и, когда Махони инстинктивно согнулся, обороняясь, Сэнди левой угостил его сильным крюком в челюсть. Бочка свалился, как оглушенный по темени бык.

Мы столпились вокруг Сэнди. Энди перевязывал ему разбитый глаз.

— Из‑за чего все произошло? — допытывался Энди у приятеля.

— Не лезь не в свое дело, — отрезал Сэнди.

Мне думается, что Энди очень скоро узнал причину драки. Но приятели в тот же день снова повздорили из‑за политики.

Через несколько дней Энди пришел на работу один. Он выглядел очень озабоченным.

— Где твой дружок? — спросил я.

— Старика всего скрючило, — тихо проговорил Энди. — Жалуется на сильные боли в кишках. Я вызывал доктора вчера вечером. Говорит, перитонит. Забрали его в больницу. Скверное дело, скажу тебе.

Энди работал молча часов до одиннадцати.

— Я, пожалуй, схожу в больницу, — сказал он вдруг. — Погляжу, как там старик борется со штормом.

И он ушел.

Два дня их загон стоял пустым. Потом туда пришли двое новых рабочих. Я спросил у них:

— Не знаете, что там вышло с этими двумя, которые работали тут, с Энди и Сэнди?

— Один из них в больнице, что ли. Говорят, помирает. А другой все ходит вокруг больницы. Сказал хозяину, что не вернется, вот нас сюда и послали.

Энди пришел через несколько дней, в обеденный перерыв. Взглянув на него, я сразу понял все.

— Может, пойдем выпьем? — предложил он.

Мы пошли вниз по улице, не произнося больше ни слова.

В кабачке Энди заказал три порции. Бармен посмотрел на него удивленно, да и я не понял, к чему он клонит. Но Энди резко повторил заказ:

— Три порции, я сказал. Мы выпьем с товарищем, который помер.

Бармен поставил на прилавок три стаканчика.

— За Сэнди, за лучшего друга на свете, — сказал Энди.

Мы выпили в торжественном молчании. Третий стакан мы оставили на стойке[17].

— Теперь ты можешь вылить его, — сказал Энди бармену.

— Как вы впервые встретились с Сэнди? — спросил я.

— На большой дороге, во время кризиса. Ты знаешь, как это бывает. Встречаешься с уймой людей, но только один становится тебе другом, по той ли причине или по другой — все равно. Он пришелся мне по душе. Мы рассказали друг другу свою жизнь. А потом уже не разлучались, даже во время войны. Мы много спорили, но все равно друг никогда не подведет. Ребята не очень‑то высоко его ставили, но я его знал лучше, чем они.