Не вернуться никогда - Олег Верещагин

Хорошо быть кэйвингом, который ни перед кем не отчитывается, куда идут деньги.

И для всего этого были люди, умеющие с этим обращаться. И "хоть залейся" боеприпасов — можно было не жалеть на тренировки и знать, что останется и для боёв.

На данный момент тренировками в этих горах занимались ровно двести человек, набранных Вадимом везде, где только можно. Семьдесят три анласа, в основном — мальчишки младше 16 лет. Восемьдесят славян разного возраста, многие из которых недавно участвовали в восстании в городах. И сорок семь землян из дюжины стран — половина из них была высококлассными инструкторами.

В каком-то мальчишеском порыве Вадим долго думал об эмблеме (справедливости ради надо заметить, что всё-таки эта мысль его посетила когда он понял, что в его руках реально сколачивается отряд для современной войны). Он исчеркал эскизами кучу листов и все их спалил в камине. На изыскания убил ночь и кучу нервов. И вот, под утро, возя карандашом по бумаге и тихо чертыхаясь, вдруг понял, что изобразил — кажется, задумавшись о Тамбове — чёрный варяжский щит, а посреди него — стилизованный профиль головы волка: белого цвета, оскаленную, со вздыбленной шерстью. Вадим довольно долго глядел на неё, а потом решительно написал по верхнему краю щита жёлтым карандашом — по-русски:

БОЙТЕСЬ, ВРАГИ, ОСКАЛЕННОЙ ПАСТИ

ГРОЗНОГО ПЛЕМЕНИ НОВЫХ ВОЛКОВ!

Эмблема пришлась по душе всем. Несмотря на то, что большинство бойцов не могли прочесть надпись…

— … Что на обед? — весело спросил Вадим, глядя на рослого атлета снизу вверх.

Серб ответил с доброй усмешкой:

— Суп-пюре с грибами и мясом, пшёнка с фрикадельками, салат из свежей зелени, кофе, хлеб, выпечка. Будете есть с нами? Через полчаса.

— Буду, — засмеялся Вадим и взял со стеллажа АК-103. — А пока побабахаю. Отведите, ага?..

…Я не знаю, что не сложилось у тех, кто пытался победить до меня, до нас — у суровых и гордых людей, непоколебимых, как эти скалы. Я не знаю их ошибок. Может быть, они и не совершили никаких ошибок, а просто сила данванов непобедима. Но я не могу простить своего бессилия и мук тех, кто погиб даже не в бою — как оказалось — в игре. Других обоснований мне не нужно и я ничего не желаю знать. Я ненавижу тебя, Данвэ. За твои жестокие игры в людей. В людей, которые стали мне тут близки.

Да, что-то не сложилось у тех, кто воевал до нас. Что ж. В этом искажённом мире свой призрачный шанс попытаются использовать новые мальчики. Tempora nostrum, господа данваны, tempora nostrum, вашу мать.

Готовьтесь.

Вадим отложил ручку, закрыл блокнот и устало потёр рукой глаза. За окном наступал рассвет, и Ротбирт, наверное, уже седлал коней на перевале, поглядывая вниз. "Нечестно"… Дружище мой, мой брат… нечестно — это то, что делают они. Я лишь внесу в эти дела маааааленький элемент честности. Покушайте неблагородного свинца, для славной стали вы недостаточно… люди.

За плотной дверью послышалось отдалённое стакатто пулемёта — начиналась утренняя тренировка отряда.

* * *

К исходу месяца первые конные сотни северных княжеств начали обтекать озеро Сентер и двигаться на территорию Галада. Одновременно в портах Эндойна отшвартовывались скиды, вёдшие за собой на буксирах вместительные баржи с ополченцами. Весь этот месяц Вадомайр не находил себе места и почти не находил времени на какие-то дела, не связанные с предстоящей войной.

Поздно вечером он в сопровождении Ротбирта рысил по приграничным полям, выискивая место, где можно будет встретить хангаров. Конвой из полусотни ратэстов следовал в отдалении, и можно было спокойно поговорить. Разговор начал Ротбирт — и начал странно.

— Не надо, — сказал он.

Вадомайр покосился на друга и уточнил:

— Что не надо?

— Пускать в ход твоё оружие, — хмуро пояснил Ротбирт. — Ты ведь об этом думал? Нечестно. Совсем.

Вадомайр опустил голову. Он и правда думал обо всех тех стволах, которые… вот только мысли его текли совсем в другом направлении. Для Ротбирта всё предельно ясно — честно или нечестно, по-воински или нет. А он, Вадомайр, решил — не применять… но вовсе не из-за бесчестности. А просто потому, чтобы раньше времени не раскрывать этот свой козырь. Всё остальное — неважно. Те, кто мог спастись под огнём стволов, который сметёт хангаров, погибнут, потому что Вадиму нужен козырь на будущее против данванов.

О боги, мерзко-то как.

— Тут негде развернуть конницу, что нам, что хангарам, — сказал он вслух, подгоняя коня лёгкими хлопками узды. — Места красивые, посмотреть бы именно тут, кто сильней… Ну да завтра большой хангмот, там и посмотрим, что к чему, а у меня, — признался он неожиданно, — уже давно голова болит, столько я переделал за последний месяц.

Ротбирт сидел в седле, подбоченясь. Слушая ворчание Вадомайра, он вдруг спросил:

— А ты видел, как твой данвэ обхаживает Онлид? Как человек прямо.

— Он и есть человек, — ответил Вадомайр. — А ты когда перестанешь брюхатить девок по вардам направо и налево?

Вместо ответа Вадомайр гикнул и огрел коня уздой по бокам, пускаясь в галоп…

…Вернувшись домой уже далеко заполночь, Вадомайр буквально рухнул в кресло в кабинете, нога об ногу содрал сапоги, выдохнул и долго сидел, глядя в темноту. Люди — десятки людей — проходили перед его мысленным взором, и юный кэйвинг из иного мира то хмурился, то улыбался, то замирал, то начинал шевелить губами… Издалека доносился шум города, его перекрывали мужские голоса, ревевшие боевые песни.

Эрна вошла с лёгким шорохом. На ковры, устилавшие пол, легли отсветы лампы в её руке — высоко подняв её, девушка повесила изящный сосуд на специальный крюк, подошла вплотную.

— Ты уезжаешь завтра, — выдохнула она. — Я подумала, что ты можешь и не вернуться. Если ты не вернёшься, я брошусь на нож, мой кэйвинг.

— Почему ты говоришь так? — хмуро спросил Вадомайр, вставая.

— Потому что это правда. Обещай мне вернуться.

— Воин не даёт таких обещаний, — ответил мальчишка. Притронулся рукой к горячему лбу. Сказал по-русски: — Я слишком долго отнимал жизнь.

Эрна поняла — она немного выучила русский, хотя и говорила с сильным акцентом.

— Прахом может стать даже слава, — сказала она. — Если вы проиграете этот бой — некому будет петь о вашей славной гибели.

Вадомайр медленно опустился на колено, и девушка положила ладонь на голову кэйвинга, склонённую перед нею…

…Небо за окнами сделалось алым, как раскалённое железо. Привстав на локте, Эрна рассматривала спящего рядом мужа — тугие мускулы, линии шрамов на коже, плотно сжатые даже во сне губы, откинутая на подушку голова и подрагивающие ресницы… Потом Вадомайр открыл глаза и сел — как будто не спал. Посмотрел на девушку.

— Если я не вернусь, то Дидрихс отвезёт тебя в безопасное место… Там люди, которые мне верны. Ты их не знаешь, но они тебя не оставят. Если… когда у тебя родится сын — ты знаешь, как его вырастить.

Девушка молча склонилась на грудь Вадомайра, положив руки ему на плечи. Вадомайр оттолкнул её:

— Мне пора…

…Уже застёгивая панцырь, кэйвинг вышел на балкон. Толкнул в плечо Дана, стоявшего у перил и смотревшего вниз. Тот встрепенулся:

— Едем?

— Еду, — ответил Вадомайр. — Слушай меня, данван. Там, в комнате, женщина, которую я люблю. Если боги проспят всю битву, и рабы твоих братьев одолеют — ты поможешь Дидрихсу спасти её. Забирай свою Онлид и все вместе… в общем, он знает — куда, но он старик… а у тебя всё ещё лежит тот пистолет, который я тебе отдал. Если ты не сделаешь этого — я встречу тебя на той стороне и сброшу в лёд.

— Не веришь мне? — Дан покривил губы.

Вадомайр взял его за плечи и тряхнул:

— Доверяю тебе самое ценное, идиот.

* * *

Уезжая в горы во главе дружины, Вадомайр не оглянулся ни разу.

ИНТЕРЛЮДИЯ: СКАЗОЧНЫЕ ДЕНЬКИ

Расползались бухие гости, догорала свеча.

Дух сомненья рычал от злости, дух познанья молчал.

Что ж вы, духи, так тугоухи, али голос не свой?

Муз не слышно, лишь бляхи-мухи вьются над головой.

Без ума, без огня, без толка дотлевает зима —

Дамы в белом грустят недолго, но картинно весьма.

В душной паузе, в нитях вязких я завис невесом.

Сорок лет. Ожиданье сказки. Полумертвый сезон.

Но настанут сказочные деньки, и будут буйны,

Будут веселы головы во хмелю, станут шустрыми чертики в зеркалах,

И шаманы новые расчехлят гулкие бубны,

И настанут сказочные деньки…

Вымутит кровь, не спросивши резуса, все больней и ясней,

Будто бы новой Эндурой порезаться, познакомиться с ней.

Сказка, моя эфемерная спутница, долгожданная весть,

Просто однажды возьмет и сбудется целиком, вся, как есть.

Нотой седьмою, седьмою пятницей, верной строчкой седьмой,