Старец Горы - Сергей Шведов

Барон Анжерский вздрогнул и вперил в сиятельного Михаила глаза, мутные то ли от выпитого вина, то ли от страшных мыслей.

– Значит, я могу надеяться на поддержку императора Алексея? – спросил Рожер хриплым как после длительного запоя голосом.

– Вне всякого сомнения, – любезно подтвердил Михаил. – Киликия, возвращенная в лоно империи, станет залогом нашей дружбы, благородные шевалье. Я очень сожалею, что Танкред пренебрег долгом вассала и клятвой, данной императору, в самом начале крестового похода. Увы, клятвопреступники очень часто забывают, что кроме суда человеческого есть еще суд божий. А уж чьими руками Бог совершит правосудие, это не столь важно.

– Правосудие? – почти шепотом спросил Анжерский.

– Да, – твердо произнес Михаил, глядя на взволнованного собеседника ясными и чистыми как слеза младенца глазами. – Бог стоит у нас за спиной, благородные шевалье, и понуждает нас сделать все возможное, чтобы избежать братоубийственной войны.

– Хорошо, – произнес благородный Роже. – Я знаю человека, способного выполнить божью волю.

– Рад за всех нас, – ласково улыбнулся ему Михаил. – И да поможет нам Христос в достойном начинании. Что же касается средств, необходимых для благого деяния, то половину суммы я уже вручил благородному Ги, а вторую половину вы получите тогда, когда последний ваш сержант покинет многострадальную землю Киликии.

Мануил Витумит, обиженный упорством благородного Танкреда, выехал из Антиохии утром следующего дня. Стратопедарх Востока, назначенный на это место взамен оплошавшего Аспиета был мрачен как никогда. Зато протовестиарий являл собой полную его противоположность. Сиятельный Михаил хорошо позавтракал этим утром, а потому легко перенес непродолжительное путешествие от города Антиохии до гавани Святого Симеона. Ступив на галеру, слегка раскачивающуюся на небольшой волне, протовестиарий бросил задумчивый взгляд на спокойное в этот день море и произнес голосом полным затаенной печали:

– Как жаль, сиятельный Мануил, что мы с тобой так и не увидим Иерусалим.

– Это еще почему? – скосил на него глаза Витумит.

– Я жду печальное известие.

– Когда? – выдохнул стратопедарх.

– Ближе к вечеру. Надеюсь, он промучается недолго.

Провидческий дар не подвел протовестиария Михаила, не успело еще солнце скрыться за горизонт, как в гавань прискакал на взмыленном коне светлейший Никодим. Вид у нотария был скорее счастливый, чем печальный.

– Свершилось, – произнес он пересохшими губами. – Благородный Танкред скончался сразу после полудня.

– Да простит нам Господь наши прегрешения, – вскинул руки к небу Михаил. – Ибо грешим мы не из корысти, а исключительно ради блага империи, басилевса и всего христианского люда.

– Да простит, – поддержал Витумит просьбу протовестиария и, обернувшись к кормчему, добавил: – В Константинополь, друг мой. И пусть удача не отвернется от нас на море, как не отвернулась она от нас на суше.

Глава 8 Мятеж в Триполи.

Благородный Бертран был потрясен смертью графа Антиохийского до такой степени, что потерял аппетит. Ходили упорные слухи, что Танкреда отравили, но никаких признаков яда обнаружено не было. Граф занемог с утра, у него начался жар, потом открылось обильное кровотечение из носа, которое не удалось остановить, несмотря на все ухищрения лекарей. Тем не менее, у благородного Танкреда хватило сил, чтобы отдать последние в своей жизни распоряжения. Графство он завещал старшему сыну благородного Болдуина Тарентского, ребенку шести лет от роду, а свою жену Сесилию передал из рук в руки благородному Понсу Тулузскому, взяв с него клятву, не бросать несчастную вдову ни в радости, ни в горести. Но если второй пункт завещания Танкреда покоробил только святош, то первый оспорили сразу же после того, как граф смежил веки. В Антиохии объявился еще один наследник, Рожер Анжерский, на сторону которого тут же встали почти все бароны и большинство рыцарей. Против Рожера высказались только Глеб де Руси и юный Гуго де Сабаль, коего на совет пригласили для проформы. Но если барону де Руси этот демарш сошел с рук, то благородный Гуго был лишен почти всех владений, дарованных ему Танкредом. Отобранные у юнца земли были поделены между французскими шевалье, которые тут же поспешили принести оммаж новому графу. Барон де Сабаль громогласно пообещал отомстить Рожеру, но на слова тринадцатилетнего мальчишки никто, к счастью, не обратил внимание. Сейчас этот новый герой Святой Земли сидел за столом благородного Бертрана и уплетал за обе щеки баранину, приготовленную искусными трипольскими поварами. Благородный Понс в пику Рожеру Анжерскому взял барона де Сабаля в оруженосцы, но этот демарш по большому счету оценила только благородная Сесилия.

– Его отравили, – сказал Понс, глядя на отца наивными глазами. – И сделали это либо византийцы, либо сам Рожер Анжерский.

– Помолчи, – коротко бросил ему Бертран.

Косвенно слова Понса подтверждало удивившее многих решение Танкреда передать свою вдову под опеку Тулузского дома. Видимо, умирающий граф догадывался, что Сесилии грозит в Антиохии серьезная опасность, а потому и приказал своему бывшему оруженосцу, увезти ее как можно дальше от змеиного гнезда. Понс влюблен в Сесилию, это знали все, включая Танкреда и самого Бертрана. А потому на него в данной ситуации можно было положиться как на каменную стену.

– Сесилия беременна? – спросил граф у сына.

– Нет, – ответил Понс, краснея как девушка.

– Тогда женись на ней и как можно скорее, – махнул рукой в его сторону Бертран. – Так будет лучше и для нее, и для тебя.

Приняв это решение, достойное царя Соломона, граф Тулузский успокоился. В конце концов, все мы под Богом ходим, и смерть Танкреда могла произойти от вполне естественных причин. Взять хотя бы Готфрида Иерусалимского, грозного воителя, наводившего ужас на мусульман. Увы, банальная простуда свела этого железного человека в могилу. Не помогли ему ни лекари, ни молитвы. Благородная Жозефина откликнулась на рассуждения Бертрана сочувственными вдохами. Граф Тулузский настолько благоволил к этой женщине, что сделал ее по сути полновластной хозяйкой не только в своем дворце, но и в Триполи. И нисколько не раскаивался в этом сомнительном по мнению многих решении. Во-первых, Жозефина была умна, во-вторых, отличалась сильным характером, ну и в-третьих, она умела пробуждать в стареющем Бертране такую страсть, какую он даже не надеялся в себе обнаружить. Придворные сплетники шептались о зелье, которым ведьма якобы опоила графа, но Бертран только посмеивался над чужими страхами, чувствуя в себе избыток сил и прыть, которой завидовали молодые. Сегодня он был особенно хорош, что, между прочим, отметила Жозефина, поглаживая поросшую волосами грудь графа. Благородный Бертран за ночь шесть раз сломал копье в любовном поединке, что для сорока семилетнего человека было совсем неплохо. Достоинства благородной дамы де Мондидье не ограничивались только безупречной фигурой, которую она охотно демонстрировала любовнику. Жозефина не чужда была и политических страстей, которым предавалась с не меньшим пылом, чем страстям греховным. Правда, в отличие от Бертрана, крайне осторожного как в словах, так и в действиях, Жозефина предпочитала рубить с плеча и частенько удивляла графа смелыми суждениями. Она, например, выступала яростной сторонницей сближения с Византией, даже с риском поссориться с королем Болдуином Иерусалимским. И не преминула упрекнуть Бертрана в том, что он упустил инициативу и позволил Рожеру Анжерскому занять место, принадлежащее графам Тулузским еще со времен благородного Раймунда.

– Твой отец был назначен императором доместиком Востока, а теперь этот титул перешел к Рожеру Анжерскому.

– В обмен на Киликию, – криво усмехнулся граф.

– И что с того? – всплеснула руками Жозефина. – Зато теперь он вправе будет претендовать на титул короля Иерусалимского.

– Наследником Болдуина уже объявлен граф Эдесский, – холодно произнес Бертран.

– Последнее слово в любом случае останется за баронами и патриархом, – возразила Жозефина. – И поддержка Византии в будущем споре за корону окажется совсем не лишней. А споры обязательно будут. Ибо у Болдуина де Бурка нет и десятой части тех качеств, которыми бесспорно обладает его двоюродный брат. Он уже практически потерял свое графство, тогда как ты, благородный Бертран, расширил свои земли практически вдвое, не только воинским искусством, но и разумным правлением. Тебя поддерживают не только христиане, но и мусульмане, и иудеи, это ли не признание твоего ума и способности управлять государством, вверенным тебе Господом.

Граф отдавал себе отчет в том, что жены, лучшей чем Жозефина, ему, пожалуй, не найти. И неоднократно говорил ей об этом. К сожалению, Жозефина была замужем за Антуаном де Мондидье, человеком абсолютно никчемным во всех отношениях. Бертран назначил его мажордомом по просьбе своей любовницы, но с условием, что многотрудные обязанности за Антуана будет выполнять его сердечный друг шевалье Томас де Марль. Последний оказался очень дельным управляющим, что вынужден был признать даже барон де Авен, на дух не переносивший шевалье де Мондидье. Благородный Огюст слыл человеком старого закала и полагал, что паршивая овца вполне способна испортить все стадо. Того же мнения придерживался и падре Арнольд, духовник Бертрана, правда, выражал он его в куда более мягкой форме. Граф Тулузский уже пытался через преподобного Арнольда расторгнуть брак прекрасной Жозефины и Антуана, но патриарх Даимберт заявил, что порочные наклонности мужа, это не повод для развода. Правда, патриарх намекнул в частном разговоре, что готов изменить свое решение, если к нему с подобной просьбой обратиться сам шевалье де Мондидье. В этом случае, бездетность прекрасной Жозефины вполне может стать той каплей, которая склонит чашу его сомнений в нужную сторону. К сожалению, Даимберт запоздал со своим мудрым советом. За то время, пока велись переговоры, благородная дама успела забеременеть и родить прелестного мальчика. И хотя никто не сомневался, что отцом ребенка является Бертран, единственная веская причина для расторжения брака была безвозвратно потеряна. Антуан тут же признал ребенка своим и этим поступком снял все возможные вопросы. Теперь Жозефину от брачных уз могла освободить только смерть шевалье де Мондидье. Увы, Антуан, несмотря на свою видимую глазу хрупкость, обладал хорошим здоровьем, и умирать не торопился.